Родственники

Депутат Баязов Пантелей Никифорович засмеялся. Анна Акимовна была женщиной очень серьезной и смеяться во время разборок в чужом доме себе не позволяла. «Не так поймут» – думала она.

– Филипп Ильич, ты же понимаешь, старую стену уже никак не поставишь, – произнес Пантелей Никифорович. – А зачем, Владимир Ильич, убрал ты ту перегородку? – кивнув в сторону Владимира, спросил депутат.

– Говорит, рушилась стена, – не дожидаясь ответа, сказал Филипп.

– А что, не рушилась? – вопросительно заметил Володя.

– На твоей стороне, может, и рушилась, на моей нет, – со злостью произнес Филипп Ильич. – Тебя не устраивала стена – построил бы на своей стороне, какую хотел, шириной хоть во весь коридор твой.

– Так я и сейчас строю за свой счет, от тебя же не попросил ничего и никаких условий не поставил. Вижу – надо менять и меняю, – произнес Владимир Ильич, глядя на депутата райсовета.

– А на чьей земле строишь? На моей, – перебил брата Филипп.

– А где тут твоя земля? Посмотри, пусть депутаты твои измерят – какую с моей стороны взял полоску земли, такую же с твоей. Вместо простого «спасибо», что я тебе за свои деньги стену ставлю, ты мне депутатов приводишь, да в воровстве обвиняешь…

– Не надо мне никакой стены, понял, – перебил снова Владимира Филипп. – Верни мне старую стену. Как хочешь – верни и на старое место поставь, пока я в суд не подал. Не нужна мне капитальная стена, зачем она мне, – глядя на депутатов, продолжал Филипп. – Та кирпичная тоже была капитальная, отштукатуренная, побеленная, служила столько и столько еще прослужила бы. Выдумал себе, занятие нашел, без спроса, без согласования, – продолжал Филипп…

– Но, Филипп Ильич, – вмешался Пантелей Никифорович, перебив его, – как дальше-то быть? Забудь про старую стену, и кирпичей твоих красивых и прочных нет, и стена уже почти стоит, еще пять рядов – и, пожалуйста, крепкая, настоящая стена…

– А я не хочу хорошую стену, я хочу свою, старую.

– Этой стены уже нет, забудь про это, – сказал уже в который раз депутат.

– Филипп Ильич, – вмешалась до сих пор слушавшая спор двух братьев депутат сельского Совета Анна Акимовна, – Володя вам и отштукатурит с вашей стороны, и побелит, если надо. Не сваливать же новую стену, в самом деле.

– А я что, пригласил вас, чтобы его поддерживали? Я же вас пригласил, чтобы вы меня поддерживали, – недовольно, не глядя ни на кого, обиженно произнес старший сын Ильи Габо.

Пантелей Никифорович посмеялся, стараясь все перевести в шутку и мирно закончить пустяковое дело:

– Закончишь здесь, Володя, и мне поставь такую стену. Хочу хлев разделить на две части, он у меня огромный получился. Хочу вторую часть под кладовку пустить, а то негде мешки с мукой держать, комбикорм для скота и все прочее. А тебе, Филипп Ильич, я скажу как друг: брось дурью маяться. Если не хочешь помочь, то не мешай. Тут человек все по закону сделал, напрасно ты нас от своих дел оторвал. Если подашь в суд, сам приду и расскажу судье, что Филипп Ильич из ума выжил и хорошее от плохого не может отличить. Давай бывай, Владимир Ильич, доканчивай. Молодец, стену поставил ровную, как настоящий мастер-каменщик шестого разряда. Пошли, Анна Акимовна, видишь, люди работают, а мы отрываем их от дел. Даже дети его, как пчелки, трудятся, а ты вместо того, чтобы гордиться таким братом, скандалы устраиваешь. Не прав ты, мой друг Филипп, не прав, – сказал депутат и вышел. За ним вышла и Анна Акимовна.

На этом закончились очередные разборки. Но не всегда так мирно заканчивались скандалы между братьями. Некоторые заканчивались и судом настоящим, районным народным судом. Например, когда дележ жилых помещений был произведен, братья друг другу оказались должными по несколько сот рублей, в зависимости от того, кому на сколько квадратных метров досталось больше. Варнава оказался должен триста рублей брату Филиппу, но в тот день, в присутствии депутатов, не отдал, по причине отсутствия оных. Только осенью следующего года, когда Варнава продал из своего хозяйства теленка и шесть мешков картошки, он смог выплатить свой долг брату Филиппу. Деньги были переданы один на один, с глазу на глаз, без посторонних свидетелей и без получения расписки о выплате долга. В течение двух лет все вроде было нормально. Филипп не требовал с младшего брата долга, образовавшегося по расчетам при разделе жилья, а тот был спокоен стоически, ведь он долг отдал год тому назад. Однако когда в очередной раз между Варнавой и Филиппом произошел скандал, Филипп напомнил младшему брату, что пора и о выплате долга по дому подумать, сколько можно ждать, не вечно же. Справедливости ради надо сказать, что Филиппа научил поступить так его шурин, Пасенов Алексей Григорьевич, учитель истории, бывший работник суда, сельского Совета.

– Не бойся, скажи, что он не отдавал эти деньги, и я оформлю такую бумагу, напишу такое заявление, называется иск, что любой суд, даже самый-самый верхний, присудит тебе эти деньги, – настойчиво убеждал зятя Алексей Григорьевич.

– А что за это икс? – поинтересовался Филипп у шурина. – Не посадят его в тюрьму из-за этого, по сути, он же дал мне эти деньги…

– Опять двадцать пять, и не икс, а иск, – горячо доказывал Алексей Григорьевич. – Не оформил должным образом выдачу долга, значит поезд ушел, надо было ему взять у тебя хотя бы расписку, а он не взял, значит и денег не дал. Когда у вас раздел имущества проводили, там присутствовали депутаты сельсовета, райсовета, государственные люди, они и записали, кто кому сколько должен. При оплате или передаче долга, по закону, надо этот процесс оформлять, как следует. Не оформил, забыл, мимо ушей пропустил, не знал и так далее – сам виноват, заплатит в этот раз в двойном размере, в следующий раз умнее будет, сразу расписку потребует.

Когда Алексей Григорьевич агитировал Филиппа подать на брата в суд, Филипп рассуждал про себя следующим образом: «Денег его мне не надо, он их отдал, а проучить его надо, а то слишком он себя высоко ставит». Взял да подписал заготовленный шурином иск. Три раза в районе заседал суд по этому поводу. Судебное разбирательство так далеко зашло, что если бы Филипп признался, что Варнава долг отдал, то привлекли бы Филиппа к ответственности. Алексей Григорьевич как заварил эту кашу, так и расхлебал: велел зятю на суде сказать, что долг Варнава не отдал, но, как брату, Филипп ему долг прощает, а потому ничего не требует. Это устраивало все стороны, кроме Варнавы, но его голос не имел веса, ибо не было доказательств. В конце концов, суд решил так, как попросил истец.

Судебные дела закончились, но отношения братьев Филиппа и Варнавы далеко зашли. Они долго, в течение многих лет друг друга не замечали, Варнава при встрече обходил стороной брата, старался его даже случайно не видеть. Забегая вперед, скажу, помирились они только на похоронах матери, в начале семидесятых годов, когда на восемьдесят втором году жизни покинула навсегда этот бренный мир Мария Варнавовна Габо.

Глава 3

Рассказывая о скандалах и ругательствах братьев Габо, надо бы сказать читателю, что подобный образ жизни, недовольство близких людей друг другом, пренебрежительное отношение к родным во многом происходили, конечно, не от хорошей жизни и по вине тогдашней власти. Вернее было бы сказать, что вопрос, как будет жить народ – легко или тяжело, хорошо или плохо – волновал власти на словах, а на деле до мягкого места было им, особенно местным, какие проблемы у бедного крестьянина. Иначе как можно понять, что местные власти, зная, что в каждой крестьянской семье растут минимум по пять-шесть детей (которые, повзрослев, создают и столько же семей), огороды – эти несчастные двадцать пять соток – дают в десять лет раз, когда список в колхозе наберется солидный. Мало того, эти огороды давали в таких местах, в основном по периметру села, что построить там дом невозможно было, главным образом, из-за отсутствия дорог. Колхозные и сельские власти не оставляли земли для проезжей дороги, а на спине камни для строительства не притащишь. На собраниях этот вопрос народ поднимал, мол, уважаемая народная власть, в каждом джинисском доме живет по несколько взрослых семей, одной керосинкой пользоваться трем хозяйкам тяжело, дайте дорогу к огородам, чтобы могли построиться, меньше и скандалов в селе будет, и дружно будут жить люди. В ответ руководители районного масштаба, не только колхозные власти, с усмешкой отвечали:

– Это кто хочет построить дом в центре колхозного массива? Считайте, на этих полях урожая не получим, весь урожай будет продаваться на тбилисских базарах.

В те времена председателя колхоза избирали не по образованию, природной смекалке и деловым качествам, а по знакомству и взяткам. Взятки тоже нужно было отдавать умеючи и знать надежного человека, через кого можно передать взятку. Самый хитроумный способ получения взяток придумал председатель Цалкского народного суда Папашвили Нугзар Шалвович. Времена те были очень тяжелые, за одно анонимное письмо без суда и следствия можно было загреметь в места не столь отдаленные, а потому Нугзар Шалвович никогда один на один не принимал посетителя в своем кабинете. Обязательно прием проходил в присутствии секретаря суда, который вел запись беседы. Однако весь район знал, что если кому-то надо решить проблемы судопроизводства, уменьшения срока, оправдания, надо встретиться с его двоюродным братом, живущим в селе Реха. Поговорив с братом Нугзара Шалвовича, получив от него гарантийное слово об исполнении желания, тот или иной посетитель, конечно, не за красивые глаза, а за определенную сумму, мог быть уверен, что дело делается и будет сделано. А чтобы это всесильное слово получить от брата районного судьи, надо было не один раз посетить дом в селе Реха. Много раз нужно было съездить туда, просить и просить, чуть ли не на коленях. Сначала он отказывался даже поговорить о твоем деле со своим родственником, приводил доводы, что у них с судьей и отношения не такие теплые и родственные, но, по мере общения, когда ты слезно просил его стать тебе родственником и братом и помочь, всесильный брат судьи начинал уклончиво отвечать:

– Ну, раз вы так просите, попробую поговорить, может, что-нибудь и выйдет.

После этих слов любой посетитель знал, что дело его будет решаться. Однажды районные органы внутренних дел послали своего агента проверить широко ходившие в районе слухи о получении взяток председателем райсуда и снабдили этого человека заранее помеченными купюрами. После того, как сумма была передана родственнику судьи, вошли представители ОВД и попросили выложить на стол только что полученные от такого-то человека деньги. Двоюродный брат судьи положил на стол деньги и сказал, что этот человек брал недавно деньги в долг, а сегодня вернул, но, конечно, не этими купюрами он давал, а другими. А уж какими этот вернул – не знает и не может объяснить, почему они помечены. Значит этот товарищ, заранее, беря у меня в долг, планировал сделать то, что сделал.

Вмешался Нугзар Шалвович. «Как, уже нельзя людям друг у друга в долг взять? На каком основании проверке подвергнут мой родственник? Это же и на меня падает пятно. Весь район знает, что у судьи большие возможности во всех делах, а потому, чтобы у некоторых людей отбить охоту поговорить о незаконных вещах, Нугзар Шалвович все приемы проводит коллективно, и протоколируется каждое произносимое в кабинете слово». Конечно, у Нугзара Шалвовича были свои друзья в столице республике, а потому через некоторое время начальника районного отдела внутренних дел поменяли, чтобы другой знал свое место и своих коллег не топил для того, чтобы самому пересесть в более широкое кресло. Вот так, с помощью взятки, решались многие вещи, в том числе с помощью взятки можно было стать и председателем колхоза.

Но на первом месте стояло знакомство, причем надо было иметь твердую, надежную, серьезную руку в районных властных структурах. Однажды первый секретарь райкома Скачков Иван Кузьмич вел общее отчетно-выборное собрание колхоза села Джиниси. Колхозники были против председателя колхоза, присланного около года назад из соседнего села Олянк Каракозова Федора. Человек он был хороший, но очень уж неграмотный и слушался советчиков, но! – член партии. Кто что советовал – все старался выполнить, никого не хотел обижать. С кем сто грамм выпьет, того линию и гнет в политике колхозной жизни. Народ джинисский требует поменять председателя, первый секретарь не хочет и приводит какие-то цифры о том, что благодаря мудрому руководству Федора Алексеевича колхоз сделал заметный шаг в своем развитии. Народ шумит, поднимаются на сцену только что построенного клуба активные сыны народа и в выступлениях показывают руководству района, что товарищ Каракозов человек, конечно, хороший, но в председатели не годится. Если он партийный, пусть где-нибудь работает кладовщиком, библиотекарем и так далее, и перечисляют все отрицательные стороны председателя. Первый секретарь останавливает выступавших и сам полемизирует с ними, доказывая обратное. Однако народ не согласен, и предлагает одна часть народа – выбрать председателем Баязова Пантелея Никифоровича, депутата райсовета, а вторая – Христианова Романа Онуфриевича. Видя, что Федора Каракозова не удастся переизбрать, и чувствуя, что первый секретарь его кандидатуру не поддерживает, Пантелей Никифорович берет самоотвод. И тогда Иван Кузьмич, под шум народа, уставшего от долгого стояния на собрании – в клубе не было скамеек, подходит к авансцене и, поднимая руку вперед, как Ленин, произносит:

– Райком партии предлагает на должность председателя колхоза села Джиниси избрать Дмитриева Олега Никаноровича.

Народ кричит «Ура!» и выходит из клуба, не поняв, кто такой новый председатель и за какие такие заслуги его назначили на большую должность. После собрания люди новому председателю дали своеобразное прозвище – «ДДТ», потому что он очень часто повторял слова «дорогой друг и товарищ», обсудили, каким образом никому не известный, скромный учитель химии выдвинулся вперед, и выяснили, что жена ДДТ, жительница райцентра Цалка, приходится племянницей жене первого секретаря. Тогда народ сказал: «Ладно, потерпим год, посмотрим, каким руководителем будет ДДТ». Почему ДДТ согласился стать руководителем колхоза – осталось секретом для многих джинисцев, но через девять месяцев руководству района его пришлось заменить, это факт. Председателем поставили специалиста, главного агронома колхоза Христианова Романа Онуфриевича. В начале колхозного строительства председателем колхоза выбирали в основном того, кого направлял райком партии. И так продолжалось почти до середины шестидесятых годов. А потом более деловая часть сельских жителей решила, назло районным властям, избирать того, кого хотят они сами. Раз попробовали – получилось. Активные сельские труженики ходили по домам и агитировали на общем собрании колхоза голос отдать именно за Ивана Ивановича Иванова. Войдя во вкус, увидев на практике, что при желании председателем колхоза можно избрать того, кого хочет большинство колхозников, количество желающих стать председателем увеличилось в геометрической прогрессии. Почти в каждой крупной фамилии села были свои кандидаты на пост главы колхоза. Конечно, председатель колхоза в селе был личностью серьезной. По многолетним наблюдениям колхозников, семья председателя колхоза всегда жила лучше по всем параметрам, хотя он мог и заработать меньше. Были семьи, где несколько человек в колхозе имели постоянную работу и получали приличные трудодни – пастухи, скотники, доярки. Однако они еле-еле сводили концы с концами, а председатель работал один, имел пять-шесть малолетних детей, родителей старых, а жил лучше. «Как? Каким образом? На каком основании?» – спрашивали друг друга колхозники и были уверены на тысячу процентов, что при выборе председателя все богатства колхоза отдаются ему на столько лет, сколько будет он командовать колхозом. А потому стать председателем хотели многие – кто жить не хочет хорошо? – и стали часто менять его. Писали анонимки, иногда наглым образом в районных кабинетах на работающего председателя писали заявления, где называли его вредителем народа, антипартийным элементом, преступником и вором. А потому было время, когда ни одному председателю не удалось отработать свой срок – два года. В шестьдесят втором году председателем колхоза был избран молодой учитель истории, только что окончивший вуз Анаников Павел Кириакович. Сказать, что молодой историк страсть как любил сельское хозяйство и досконально разбирался в тяжелом крестьянском деле – нет. Симпатичный, даже красивый молодой специалист, в большой голове которого только девичьи имена и крутились, он и не мечтал стать руководителем колхоза, во всяком случае, пока. Однако отец его, бывший революционер, претворитель в жизнь установок партии и правительства по созданию колхозного строя в районе, глава большого семейства – девять детей только сам имел, не говоря о других родственниках, ныне руководивший народным образованием района, поставил задачу – Павла сделать председателем. И сделал. Павел Кириакович, став председателем, колхозом стал распоряжаться, как своим собственным хлевом. Воистину отец его, устанавливая в этих местах советскую власть, полагал, что делает это для своих детей. Павла избрали председателем в феврале шестьдесят второго, а уже через несколько месяцев началась посадка картофеля. Чтобы получить хорошие урожаи, в колхозе обычно делали яровизацию семенного материала. Семенной материал зимой сохранялся в буртах, в длинных траншеях, сверху был укрыт толстым слоем соломы, а потом землей. В некоторых местах траншеи устанавливали деревянные квадратные трубы, чтобы картошка «дышала» и не портилась. Весной же, ближе к посадке, картошку эту из буртов вытаскивали, перебирали, а потом в теплых местах, особенно в свободных местах коровников, рассыпали, чтобы теплые весенние лучи солнца грели ее. Действительно, картошка под действием тепла зеленела, появлялись даже ростки. И тогда картошку сажали. Получали после такой посадки обильный урожай, двадцать пять тонн с гектара – не предел был для колхоза. И вот однажды, когда Владимир Ильич, бригадир третьей бригады, возил перебранную картошку на подводах в коровники для яровизации, на полдороге его остановил младший брат председателя, Марлен Кириакович и потребовал, чтобы эту картошку отвез бригадир не в коровники, а в соседнее село Кущи, одному товарищу. Владимир Ильич отказался выполнить устное распоряжение близкого родственника руководителя колхоза, заявив, если вам надо, сами и везите, и доставил подводы с семенным материалом прямо в колхозные коровники. Надо сказать, что младший брат короля, прошу прощения, председателя колхоза, Марлен Кириакович тоже работал в колхозе села Джиниси, на недавно организованном сортоучастке. Этот участок подчинялся прямо тбилисскому институту сельского хозяйства, а потому Марлен, являясь заведующим сортоучастком, не был штатным работником колхоза, он даже зарплату получал по почте из Тбилиси. Однако вечером того же дня Владимир Ильич был приглашен на ковер к председателю колхоза и получил большой выговор за невыполнение распоряжения специалистов колхоза. Председатель не уточнял, каких специалистов, но пригрозил снять с работы, заикнулся поискать замену ему. Через день-два случилось ЧП в колхозе, которое решило судьбу Владимира Ильича как бригадира.

На южной окраине села, на склоне небольшого холма, рядами, вниз до самого оврага располагались колхозные коровники. Крыши на этих коровниках были устроены следующим образом. На массивные балки были аккуратно уложены так называемые ляпы – плоские камни толщиной в три-пять сантиметров, разных размеров и конфигурации, поверх ляпов стелили солому, а потом укладывали дерн. Вот и вся крыша. Задняя стена этих коровников почти на ряд или два поднималась выше земли – такой крутой склон холма был. Когда колхозный скот вечерами приходил с водопоя зимой, а ранней весной и поздней осенью – с пастбищ, часто некоторые шустрые особы запрыгивали на крышу и паслись, когда была трава, а зимой, обследовав досконально крышу и убедившись, что она надежна, возвращались в стадо. Не забыть бы сказать, что весь общественный скот и скот населения села Джиниси в летний период перегонялся на так называемую кочевку, то есть к горным склонам западного направления Цалкского района: там находились основные пастбища и луга для сенокоса. Итак, продолжая прерванный разговор о крышах коровников, надо сообщить читателю, что изюминкой подобного рода коровника являлось то, что иногда скотина, не спеша исследовавшая площадь крыши, попадала в катастрофическую ситуацию. Другими словами, случайно наступив на очень тонкую ляпину, которая с треском ломалась, животное проваливалось в образовавшееся отверстие передними или задними ногами и висело там до тех пор, пока его не увидит кто-нибудь и не сообщит куда надо. И тогда приходили бедной скотине на помощь: освобождали, оформляли акт и отправляли животное на убой. Вот потому с задней стороны коровников не делали ограждений, чтобы коровы случайно не поднимались на эти злосчастные крыши. А иначе как мясом, свежим и вкусным, полакомишься? В колхозе просто так, живую, здоровую скотину никто не разрешал пускать на мясо. А тут есть повод, скотина попала в естественную катастрофу и так себя повредила, что не отправить ее на убой – грех, колхоз хоть выручит какие-то деньги от продажи мяса этой скотины, не выбросишь же на корм собакам. Мясо это, в основном, делилось между руководителями колхоза, немного давали и крестьянам, но как только отпускали двум-трем колхозникам, кладовщик объявлял: «Закончилось мясо, все продали». А мясо-то было хорошее, чистое, здоровое и, самое главное, дешевое – по колхозной цене. Хотя, справедливости ради следует сказать, что колхозники в этих местах и не знали, какая цена государственная бывает у мяса. В магазине его никогда не было. На рынках очень дорого, чуть ли не в пять раз дороже, чем в колхозе. А в колхозе только один раз в году давали мясо всем колхозникам, исключительно по два-три килограмма, перед началом сенокоса. Потому что сено здесь косили вручную. На горных склонах, когда трава альпийская поднималась очень незначительно, ни одна механизация не могла ее убрать. Только ручная косьба. И только с хорошей косой, и со знанием всех тонкостей этого дела, можно было заготовить корм скоту на зиму, потому и давали косарям немного мяса, чтобы сил и энергии прибавить на постоянные частые взмахи косой. Конечно, то мясо, что давал колхоз своим работникам, погоды не делало. Столько мяса надо было есть каждый день, чтобы выполнить должным образом такую тяжелую работу, как косьба. Но колхоз не кормил, а у колхозников жизнь была такая тяжелая, что они думали, как бы чем-нибудь вообще заполнить желудок, а не только мясом. И заполняли. Любимой едой в летний солнечный день на косьбе у крестьянина были так называемая тюря, чистая горная родниковая вода, сахар и хлеб черный. Вот паек косаря на обед. Что касается мяса и его цены, то даже в Тбилиси, когда крестьяне, продав свою картошку, делали покупки, никогда они в очереди за мясом не стояли – слишком длинная очередь была. И вот однажды, не прошло и двух недель после угрозы председателя колхоза Павла Кириаковича Владимиру Ильичу, вол, приписанный к бригаде номер три, оказался в висячем положении на крыше коровника. А тогда в колхозе очень мало было сельскохозяйственной техники, тракторов и машин. Все хозяйственные работы делались на лошадях и волах, а потому этот рабочий скот ценился на вес золота, и за гибель его отвечали по полной программе, если, конечно, кто-то был виноват. Бригадира третьей бригады – Владимира Ильича – Павел Кириакович снял с работы, предложив ему написать заявление добровольно, иначе он все сделает, чтобы повесить на него гибель вола. Пришлось идти на этот шаг. «Насильно не будешь работать, если не мил ты больше руководителю» – подумал Владимир Ильич. Когда Владимира Ильича сняли с работы, то в селе начались разговоры о том, что Павел Кириакович отомстил Владимиру Ильичу за отношения его отца, Ильи Пантелеевича, со своим отцом, заведующим РОНО. «Ведь за то, что руководители колхоза, по недоказанной вине бригадира, мясо попавшего в беду вола съели – не снимают же за это с работы. Сколько раз таким образом скотина попадала в эти сети! Никто никогда об этом даже не вспоминал, а не то чтобы заикнуться снять с работы. В глубине души, может быть, даже благодарности объявляли руководители тому, с чьей помощью удавалось свежего мяса полопать» – рассуждали джинисцы, обсуждая поступок своего председателя, молодого, красивого, но очень злопамятного.