Сжечь Барселону

Вариант только один: раскопать всё, что можно, про этого Кирилла. Для начала узнаю его фамилию и как давно он здесь работает, потом найду его в соцсетях, аккуратно порасспрашиваю коллег. Фамилию нужно узнать сейчас, соцсети оставлю на вечер, коллег – на завтра. А потом и с самим Кириллом поболтаю.

В этот момент я пожалел, что сам не зарегистрирован ни на одном ресурсе, точнее, что не заходил туда уже несколько лет: пароли забыты, списки друзей и подписчиков не обновлялись.

Я посмотрел на часы. А ведь рабочий день уже на исходе, надо действовать.

В первую очередь я подошёл к «боевому листку»: там поздравляют сотрудников с днями рождениями в текущем месяце и отмечают особо отличившихся, и всё это с фото. Кирилла не нашёл. Но зато я определился с моей первой целью – Анна Первенцева из HR, именно она каждый месяц готовит этот анахронизм (а может, наоборот, она это подаёт как инновацию).

К счастью, Анна оказалась на месте, и, вроде как, ничем не занималась. Она сидела, откинувшись на спинку кресла и лениво прокручивала какой-то документ на экране, похоже, даже его не читая. В общем, я застал её в тот самый момент, когда запланированные на день дела выполнены, что-то новое начинать не хочется, и остаётся только убивать последние минуты рабочего времени, флегматично поглядывая на медленно меняющиеся цифры на часах.

– Анна, вечер добрый, – поприветствовал я её. – Не занята?

Она скосила на меня глаза, почти незаметно вздохнула, наверное, подумала про меня что-нибудь нехорошее и ответила так, как и должен отвечать каждый сотрудник офиса, находящийся на рабочем месте:

– Занята… А что?

– Да я, на самом деле, не совсем по работе, – решил успокоить её я. – Ты ведь всех сотрудников знаешь. А я, представляешь, забыл, когда у Кирилла день рождения. Посмотреть негде – я с соцсетями не дружу, мне кажется, что в начале июля, но… Хочу забронировать квадрики заранее, дата нужна точная. У него самого спрашивать неудобно, сама понимаешь.

Аня расслабилась, поняв, что по основным обязанностям её напрягать не будут.

– Кирилл… – произнесла она задумчиво, копаясь в памяти. – Сомов?

Я не ответил, давая Ане возможность выдать всю возможную информацию, и не ошибся.

– Из юротдела? Хотя у нас других Кириллов и нет. Сейчас, погоди… – она открыла на экране другое окно, пробежалась пальцами по клавиатуре и продолжила: – Сомов Кирилл Владимирович, второе ноября… Да уж, Алексей, июль с ноябрём спутать, это надо постараться.

Я сделал удивлённое лицо и почесал затылок.

– Гм… Действительно. А ведь был уверен, что летом…

– Бывает, – поддержала меня Аня. – Кстати, как думаешь, может мне стоит сделать список дней рождений на год по всем сотрудникам? А то ведь у кого-то первого числа, и забывают про них, или, вот как тебе, кому-нибудь понадобится…

Мой ответ ей не требовался – фразу она заканчивала уже отвернувшись к монитору и что-то набивая на клавиатуре. Я так думаю, создаёт «напоминалку» в календаре: на завтра появилось важное дело.

Я тихо сказал «спасибо» и выскользнул из кабинета. Достав смартфон, внёс в заметки данные Кирилла – вечером покопаюсь в интернете.

Часы показывают без двух минут шесть. Можно уже собираться.

Убедившись, что никаких срочных запросов на почте не появилось, я усыпил компьютер и пошёл к выходу. Немного раньше, чем обычно, но тому есть причина: я решил заскочить на девятый этаж. Вдруг там только вечером кого-то можно застать? Хотя зачем мне кого-то там заставать, я так и не придумал. Что я им скажу? Что спрошу? «Почему лифт всё время едет к вам, хотя я хочу на седьмой?» Догадываюсь, что мне ответят.

Первый раз за эти дни я по собственной воле и полностью контролируя происходящее нажал на кнопку девятого этажа.

Когда двери открылись, я не сразу переступил порог. Окинул взглядом холл, но не заметил ничего нового, прислушался, но не услышал ни шороха, ни скрипа, даже втянул носом воздух, учуяв только начавший выветриваться запах строительных материалов: ковролина, штукатурки и тому подобное. Наконец, я сделал вперёд несколько шагов и повертел головой вправо-влево, увидев, что по обе стороны от лифта действительно уходят коридоры.

Я пару раз кашлянул и, не дождавшись реакции, сказал:

– Здравствуйте.

Ничего.

Только двери лифта закрылись с тихим шелестом, и мне почему-то стало слегка не по себе.

– Добрый вечер, – произнёс я опять, подняв голову и ища глазами зрачки видеокамер.

Может, у них ресепшн спрятан за дверями, и они решают иметь ли дело с посетителем, оценивая его по одёжке.

Снова ничего.

Я повернулся направо, дошёл до поворота и заглянул за угол. На расстоянии вытянутой руки от него кирпичная стена сменяется белыми глянцевыми панелями, отражающими яркий, почти слепящий свет встроенных в белый же потолок ламп, вместо ковролина на полу уложена плитка, тоже белая и блестящая. Если неведомый дизайнер хотел добиться максимальной контрастности, то у него получилось. Заканчивается короткий коридор – не больше пяти метров – панелью из чёрного абсолютно непрозрачного стекла. По идее, это должно быть дверью, но ручек не видно, кнопок и звонков тоже.

Мне подумалось, что подходить и стучать не просто бесполезно, а глупо, потому я развернулся и пошёл в противоположный коридор, почти уверенный, что картинка будет аналогичная.

Интуиция меня на подвела: белые стены, потолок и пол, чёрная панель.

Стало ясно, что делать на девятом этаже нечего. Ну, хотя бы убедился, что он необитаем.

Я уже собрался было уйти, подошёл к лифту, но остановился и взглянул на постер. Уже не Венеция. Они меняют картинки по несколько раз на день? Психи. Психи? Кто бы говорил…

Теперь на нём узкая парижская улица, выходящая на затянутую дымкой Эйфелеву башню, которой она прикрывается, словно полупрозрачным пеньюаром, у её широко расставленных опор копошатся малюсенькие человеческие фигурки, а в центре крупное и возмутительно яркое пятно жёлтого зонта, брошенного на влажную мостовую…

Что за эпитеты? Что за беспричинная романтика? Переутомился? «Полупрозрачным пеньюаром, возмутительно яркое»… Это же просто продукт фотошопа, бездушная, конвейерная безделица…

Я подошёл ближе, всмотрелся и понял, что чем-то она меня зацепила, эта безделица. Притягивает простота и гармоничность картинки в целом, нравится, что глаза могут отдыхать на её невзрачности и непритязательности, когда я игнорирую зонт, или наоборот питаться взрывом цвета такой обыденной вещи, непонятно почему оказавшейся посередине пустынной улицы.

Париж, кстати, называют «Городом света». «Город света», лишённый цвета…

Вдруг что-то неуловимо поменялось в моём восприятии, картина пошла рябью, насупилась, помрачнела…

Я ощупал взглядом скелет башни, и мне пришло в голову, что она похожа на старую проститутку, какую-нибудь Жанетт или Флоретту. И не просто старую, а древнюю, лично участвовавшую в гулянках на Монмартре в компании с Пикассо и Модильяни, с представителями белой русской эмиграции и чёрт знает с кем ещё. Она стоит, бесстыдно раздвинув ноги, выставив на всеобщее обозрение выпирающие рёбра, жаждая любви и веселья, забыв, по причине глубокого и безнадёжного маразма, что она уже никому не нужна, и даже более того, до крайности отвратительна. Меня аж передёрнуло, так ясно я себе представил это непотребство, что, к счастью, сбило ассоциативный ряд, и вернуло на место железную башню, пусть банальную и заезженную открытками с сердечками, но зато настоящую.

Но картина не отпустила, а утянула меня вниз, под стены домов, зажавших узкую улочку в своих тисках, нависающие над черными, словно покрытыми сажей, и ещё поблёскивающими от недавно прошедшего дождя тротуарами. В воздухе витает еле ощутимый запах гнили, с которым дождь ничего не смог поделать, здесь царят промозглый холод и пробирающий до костей ветер…

Тени, лежащие в оконных и дверных проёмах, глубоки и почти непроницаемы; наверное, там теплее, чем на улице, но заходить не хочется – не может быть внутри пустых домов ничего хорошего. Взгляд медленно ползёт всё глубже и глубже, пока не упирается в узкую щель между домами. Щель, как щель, но чем-то она меня зацепила.

Я долго вглядываюсь в черноту и, наконец, добиваюсь своего. В какой-то момент мне стало казаться, что она неоднородна, что есть в ней более плотное пятно, порождённое не тканью мрака. Чуть ли не до боли напрягшиеся глаза различили человеческий силуэт, небольшой, подростка или хрупкой девушки. К тому же он, или она, ещё и сгорбился, сжался, пытаясь вдавить себя в неподатливую кирпичную стену, я как будто различил руки, обхватившие плечи, вжатую в них голову… Это её зонт. Именно её, не его – среди мужчин, а тем более подростков, желающих пройтись с жёлтым зонтом, найдётся немного. Она вышла на прогулку по вечернему Парижу, наверняка в прекрасном настроении, возможно, договорившись о встрече с подругой, или даже с парнем, свернула на эту затерявшуюся среди домов улочку, спешила, порхая над мостовой. Но тут произошло что-то, от чего она метнулась в одну сторону, в другую, выронила зонт, спряталась, застыла, боясь вдохнуть… И так будет вечно. Теперь она будет дрожать от страха и ждать худшего, потому что ничего изменить невозможно: это картина, это статика, это замороженный кошмар. Единственный путь прекратить её муки – сорвать картину со стены и сжечь полотно. Стереть реальность, убить девчонку. Уничтожить ужас, развеять надежду. Это я знаю: следующая секунда не настанет, а для неё в застывшем миге слились все чувства, среди которых и желание жить, и вера в то, что впереди у неё встреча с…

Меня слово током ударило, я очнулся и обнаружил себя стоящим вплотную к стене, почти упирающимся в постер носом. Яростно встряхнув головой, я практически отпрыгнул спиной назад и попятился к лифту, не отрывая глаз от картины. Я нащупал кнопку вызова и с силой вдавил её. Услышав, что кабина подъехала, а двери открылись, я развернулся, замер на пороге. Я спиной чувствую висящую на стене картину, слышу стук зубов спрятавшейся девчонки…

Нет, так не пойдёт. Так нельзя уходить.

Я резко повернулся и посмотрел на постер. Чёрно-белый Париж, железная махина Эйфелевой башни, обычная парижская улочка… Вгляделся в закуток, где должна была прятаться девочка. Конечно, никого там нет. Тень, как тень. Все девчонки либо по домам, либо обнимаются с мальчишками на газоне перед чёртовой трехсотметровой железякой. А я просто завис и придумал всю эту ерунду. Мне же её в жизни, блин, не хватает.

Я зашёл в лифт, и его двери отделили меня от девятого этажа. Всё нормально, всё хорошо… Я поднёс руки к глазам и посмотрел на слегка трясущиеся пальцы.

Н-да… Надо бы поумерить полёт фантазии. Если меня на каждой картинке так колбасить будет, то я сильно раньше запланированного срока потеряю жалкие остатки здравого ума и трезвой памяти. Которые, я надеюсь, у меня всё ещё есть.

Досчитав до пяти и сделав несколько глубоких вдохов, я отправился на первый этаж.

Выйдя на улицу, я немного задержался на крыльце, осматривая окрестности. Вроде бы с утра ничего не изменилось. Я окинул глазами стоянку и уже заметно сократившиеся ряды машин. Потом ещё раз. И ещё. Не смог найти свой белый «Аутлендер».