Похождения одного благонамеренного молодого человека, рассказанные им самим

– Дать несколько денег бедному молодому человеку за ушиб? – перебил я, чувствуя, что более не владею собою. – Не нужно мне ничего! Если б я хотел получить десять рублей за ушиб, то я подал бы жалобу к мировому судье, но не взял бы от вас. А вы думали предложить мне деньги?.. Чтец!.. Он возьмет!.. Он нищий!.. Да вы с ума сошли? – проговорил я, задыхаясь.

Она совсем растерялась и ничего не отвечала. Я вышел вон из комнаты.

IX

«И как она смела, как смела! – повторял я, вздрагивая от негодования при воспоминании об этой сцене. – Как она решилась оскорбить меня таким предложением? Именно она, которую я и обожал и ненавидел в одно и то же время!» Мое самолюбие, впрочем, было несколько удовлетворено тем, что я ее оборвал и показал ей, что я не первый встречный нищий, который примет подачку.

Однако плечо начинало болеть сильнее. Я взял извозчика и поехал домой.

Софья Петровна осмотрела мое плечо, послала кухарку за доктором и немедленно стала растирать мое распухшее и очень болевшее плечо мазью. Она как будто была довольна, что ей придется ухаживать за мной и выказать свою любовь. Она заботливо уложила меня в постель, напоила чаем и с такой любовью глядела мне в глаза, что я, казалось бы, должен был радоваться; но меня, напротив, ее внимание и любовь тяготили, и я отворачивался к стене, чтоб как-нибудь не обнаружить своих впечатлений перед этой доброй женщиной. Она поправляла подушки, сердилась, что доктор так долго не идет, спрашивала, не надо ли мне чего, и нежно ласкала своей рукой мои волосы, а я… я с какой-то злобой посматривал исподлобья на ее белую, слегка дрожавшую от волнения пухлую руку, когда она осторожно дотрогивалась до моего лба. Ее мягкие, тепловатые пальцы заставляли меня откидывать голову… Но она, выждав минуту-другую, снова прикладывала их к моему лбу…

Нечего и говорить, что когда я рассказал ей о происшествии, то она напустилась на «принцессу».

– Подлая тварь! – взвизгнула она с какой-то злобой. – Велит кучеру гнать, а потом тоже выражает участие! Вот ваша принцесса! Какова она? Вот какова!

– И еще десять рублей предложила в помощь! – подливал я масла в огонь, чувствуя прилив злобы.

Но странное дело! Эпизод с предложением денег не произвел на Софью Петровну того впечатления, которое произвел на нее рассказ мой об ее извинении. Она даже нашла, что, быть может, «принцесса» хотела предложить деньги от сердца, хотя, конечно, она должна была бы понять, с кем имеет дело, если б была поумней…

Софья Петровна хитрила. Она попросту ревновала меня к этой девушке. Я это хорошо видел и усмехнулся при сравнении этих двух женщин. Невольно образ девушки лез в голову, и я напрасно ругал себя за это и настраивался на враждебный тон. И чем более бранила ее Софья Петровна, тем противнее становилась мне ее круглая, пышная фигурка, пухлое личико, пухлые руки, добрый, заискивающий взгляд крупных серых глаз и какое-то самодовольство, проглядывавшее во всех ее движениях с тех пор, как мы с ней близко сошлись.

– Петруша… Петенька, как тебе теперь? – ласково шептала она, когда я чуть-чуть стонал от боли.

Меня резали эти уменьшительные «Петруша» и «Петенька». Они казались мне чем-то пошлым, неприличным.

Я нарочно не отвечал.

– Петя, голубчик, да что с тобой?

– Послушайте, Софья Петровна, – вдруг вскочил я, присаживаясь на кровати и чувствуя прилив бешенства. – Я вас прошу раз навсегда: не называйте меня ни Петрушей, ни Петенькой, ни Петей. Это раздражает меня.

Она вдруг вся обомлела. Глаза ее как будто сделались еще больше и глядели на меня растерянно и глупо.

– Как же звать вас? – наконец проговорила она.

– Зовите меня… ну, зовите Петром, что ли, но не Петрушей, слышите?

Я опять взглянул на нее, и мне стало жаль эту женщину. Чем она виновата? Я упрекнул себя. Зачем я тогда, после памятного вечера, не сказал, что я ее не люблю, что она не может быть моей женой, что наши дороги разные? Разве сказать ей теперь?

Будет сцена, ужасная сцена. А я сцен не люблю. Она станет плакать, упрекать… Мне придется оправдываться, снова устраивать себе другую жизнь, перебираться с квартиры. Еще бог знает на кого попадешь, а она… она все-таки заботится обо мне, любит меня, и… и… ничего мне не стоит…

«Нет! – решил я, – и для меня, и для нее лучше, как придет время, расстаться тихо… Напишу ей письмо… объясню все. Она добрая, поймет, что она мне не пара».

Такие мысли пробегали в моей голове, и мне стало жаль, что я ни с того ни с сего вдруг оскорбил Софью Петровну.

– Соня! – проговорил я нежно, – прости меня.

Она изумленно взглянула на меня, поспешно утирая обильно льющиеся слезы.

– Прости меня, – продолжал я, протянув ей руку. – Я болен… Я нравственно болен. Ты понимаешь, что значит быть нравственно больным? – прибавил я.

Она не понимала, что хотел я сказать, и как-то жалобно взглянула на меня.

– Называй меня, Соня, как хочешь, и… и прости меня.

Не успел я окончить, как уж Софья Петровна обливала горячими слезами мою руку и говорила, что я добрый, хороший, милый. Словом, перебирала весь лексикон нежных названий.

– И разве я могу на тебя сердиться, дорогой мой? Разве я могу? Ведь ты любишь же меня хоть немножко, ну, хоть вот такую капельку. Любишь?

– Конечно…

– Вот если бы ты обманывал меня, если бы ты, не любя, говорил, что любишь, вот тогда… тогда…

Она приискивала выражение. Ее обыкновенно добрые глаза сверкнули зловещим огоньком.

– Тогда… тогда… тогда… уже я не знаю, что бы я сделала тогда. Однако я болтаю, а ты, быть может, хочешь отдохнуть. Да что же это доктор не идет? Как твое плечо?

– Болит.

– Господи! Как распухло! – заговорила она, снова принимаясь осторожно натирать плечо мазью. – Мерзкая тварь! Подлая тварь! – повторяла она с сердцем. – Из-за нее ты мог бы лишиться жизни.

Наконец в одиннадцатом часу пришел молодой военный доктор. Он осмотрел мое плечо, несколько раз надавливал его и все спрашивал: не больно ли?

– Больно, доктор.

– А теперь? – снова спрашивал он, надавливая в другом месте.

– Очень больно.

– Гм! Ну, а тут? – опять давил он самым бесцеремонным образом в третьем месте.

– Ой, очень больно.

– Так, так. Везде больно! – произнес он и устремил через очки сосредоточенный взгляд на плечо.

Несмотря на боль, я не мог не улыбнуться, глядя на серьезное лицо доктора. В нем была какая-то комическая черточка, смесь добродушия с большим апломбом, невольно вызывавшая улыбку.

– Вы как? – заговорил он, оглядывая беглым взглядом мою комнату.

– То есть как насчет средств? – переспросил я, понимая, что он хочет сказать.

– Ну, да. Можете лечиться дома?

– Разумеется, господин доктор, – подсказала Софья Петровна.

Доктор обратил на нее сосредоточенный взгляд, так что Софья Петровна сконфузилась, но он, по-видимому, не обращал на нее никакого внимания, хотя и смотрел пристально; через минуту он отвел глаза и так же пристально стал смотреть на графин с водой. Наконец он проговорил:

– Вам надо недели две просидеть дома и надо, чтобы фельдшер ходил вам делать перевязку. У вас, видите ли, маленький вывих.