Прятки по-взрослому. Выживает умнейший

Глебов слушал доводы Елены и думал о том, что бывшая зубрилка-отличница права почти во всем, у нее логика всегда была сильным местом. Еще он анализировал свои ощущения и удивленно замечал, что налицо ошеломленность, обида, раздражение, а чувство трагедии, как и у сына, отсутствует напрочь.

– Ты мне изменяешь? – спросил он глупо и невпопад, но она ответила:

– Иначе женщине карьеру не построить. Это входит в правила игры.

– А тот… бывший коллега?

– Зато ты получил хорошую работу, – спокойно ответила Елена и добавила, – можешь теперь начать меня ненавидеть – легче будем расставаться.

Андрей не стал ругаться, испросил себе пару дней на раздумья. Все два дня он, как ни в чем не бывало, гулял с Никитой по Москве, пил пиво в любимом спортбаре, бездумно шарил в Интернете.

– Чего уж там, разводитесь, – вечером второго дня внезапно сказал ему Никита, – я все равно тебя люблю, рядом ты или далеко. А маму не переделаешь…

Глебов попробовал напиться, но в одиночку это оказалось очень трудным делом. Утром он сказал жене:

– Ты ж все уже продумала – излагай условия.

Условия капитуляции были просты: официальный развод, квартира и сын остаются у жены, от мужа ничего, даже алиментов, не требуется.

– А жить я где буду? – покорно спросил Андрей, зная, что и на этот вопрос есть ответ. Так и оказалось:

– Тебе ведь все равно, откуда на свои вахты уезжать? В Чкалове мамина квартира стоит пустая, забирай ключи и живи. Все равно за ней присмотр нужен. Отсюда тебя никто выписывать не собирается. Был москвичом – москвичом и останешься.

– Это же отсюда две тысячи километров!

– Копи деньги, купишь квартиру в Москве. Я помогу. Потом Никите останется.

Так пять неполных лет назад и появился в городе Чкалов местный житель с московской пропиской…

Нелегкое искусство самооговора

Толчок в плечо привел Андрея в состояние бодрствования мгновенно. Это в плохих детективах человек, проснувшись, долго пытается сообразить, где он и что с ним. В реальности же, взведенное произошедшим шестое чувство не дает расслабиться даже во сне. Так и Глебов, еще не открыв глаза, осознал, что вокруг камера, а по плечу чувствительно саданул отнюдь не закадычный друг.

– Ну, что, сказочный варяг, слава России?

Глебов открыл глаза. Напротив него на корточках сидел чернокожий черносотенец.

– Слава России? – повторил скорее утвердительно, чем вопросительно афро-россиянин.

– Безусловно, – подтвердил предложенный тезис Андрей и, подумав, добавил, – сам за Родину любому глотку зубами порву.

– Молодец, – серьезно сказал Михаил, – не знаю, что ты там натворил, а идейность твоя мне нравится. Если выкрутишься, приходи в гости. Найдешь?

Андрей молча кивнул. А чего не согласиться, если впереди туман…, может, и вправду придется в гости заглянуть. Лет через десять…

От долгого сидения на полу затекли ноги, и застыла спина. Андрей начал, кряхтя подниматься с пола, осторожно разминая мышцы. Негр усмехнулся и отошел, его место тут же занял казах.

Дядя Яким с минуту понаблюдал за тем, как Глебов выполняет физзарядку, потом тихо спросил:

– Много надумал, мил человек?

– Много, дядя Яким, – ответил Андрей, – наверное, вы во многом правы.

– Ну, и…?

– Вчера я оказался не готов. Сейчас с нетерпением жду вызова. Они же долго тянуть не будут?

– Не будут, – подтвердил казах, – им надо обвинение тебе предъявить, чтобы судья санкцию на арест подписал. Так что после завтрака жди приглашения. В драку не лезь…

– Ну что вы! Ставить подножку паровозу…

– Ты меня еще послушай… на прощание. В любой драке побеждает тот, кто к ней больше готов. Почему простой человек не может справиться с уркой? Потому что своей боли боится, потому что причинить боль тоже боится. А урка боли не боится ни своей, ни чужой! Урка даже без оружия вооружен. Урка всегда один, а вокруг – враги. Поэтому урка всегда готов, и бьет так, чтобы баклан уже не поднялся. Вокруг тебя тоже – одни враги. Особенно там, в ментовке. От них любая жалость – петля, любая помощь – наживка для лохов. Как у Исаака Бабеля в «Интервенции»: будут предлагать сначала папиросу, потом жизнь…, папиросу взять можно, а вот от жизни придется отказаться…

– Что, совсем безнадежно? – хмуро спросил Андрей.

– Думаю, да. Ты на помощь надеешься? А вдруг не сработает? Жизнь в зоне за другого – это, мил человек, не папироса. Это идейные на допросах гимны поют. В уголовке за идеи не держат, тут больше за дела…. Так что крепко подумай, что на допросе петь будешь, чтобы не сфальшивить.

Загремел замок на двери, в камеру заглянул немолодой прапорщик:

– Глебов! На выход!

– Стержень в тебе есть, – усмехнулся кошачьей улыбкой дядя Яким, – надеюсь, что есть…. Не забудь – вокруг одни враги. Никто тебя не пожалеет, и ты, того… не жалей.

– Ну, дядя Яким, – вздохнул Глебов, – если все пойдет правильно, мы с вами больше не увидимся. Спасибо за науку. Прощайте.

Старик коротко хохотнул:

– Баклан ты и есть. Решил, что я за тебя играю? Нет, мил человек, я играю за себя. А ты уже и расслабился, чуть целоваться не лезешь…. Никому ты, кроме себя, не нужен, это учти. Вокруг одни враги!

Андрей, не оглядываясь, вышел из камеры.

Потом последовал известный всем, даже не сидевшим, извечный тюремный ритуал (лицом к стене, руки за спину, пошел, стоять и так далее). Получив за непонятливость пару дежурных тычков в спину, Андрей оказался во дворе, где его усадили в обычный полицейский УАЗ и вывезли в город безо всяких «сдал-принял».

В райотделе сопровождающий полицейский подвел его к уже знакомому кабинету, молча приткнул лицом к стене и, не стуча, стал открывать дверь. В утренней тишине пустого коридора Андрей ясно расслышал конец фразы, произнесенной явно не Милениным:

– … будет просить пятнадцать, я – восемь, а судья даст червонец, как и договаривались! И все довольны!

– Все? – это уже Миленин.

– Главное, папашка доволен! И ваш страшный Шатварян.

– Разрешите? – прервал разговор конвоир, – задержанный доставлен. Куда его, в обезьянник или к вам?

– А где он сейчас?

– Тут, за дверью.

– Блин…. Ладно, заводи.