Раскольники

– Будешь мне исподнее штопать, вот что! На новое белье сейчас денег нет. Я вон, давеча, так перед одною мамзелькою опозорился, что вспоминать совестно!

– Как это? – хмыкнул старик, – Где?

– Да, – махнул рукою чиновник, – в одной гостинице. Там, в Глазове еще. Брюки, представляешь, снял, гляжу, а на коленке-то – дырка! Благо, темно было, одна свеча над кроватью и горела.

– Так может и не заметила барышня? – хихикнул Платон.

– Может, – согласился чиновник, – Неудобно ей было мое исподнее разглядывать. Не по той, собственно, надобности, зашедши.

Хозяин и слуга посмеялись недолго, после чего Салтыков погнал старика обратно в кухню, напоминая об ужине:

– Тебе лишь бы языком чесать!

Интересно, – размышлял чиновник, пока камердинер убирал со стола остатки курицы, – что за барышня приходила? Ежели фифа, как говорил Платон, то он только одну такую знает, Катеньку. Хотя, то могла быть вовсе и не Катя, а Маша, к примеру.

Тот час мысли чиновника побежали в известном направлении. Все молодые и неженатые люди, тем паче вынужденные вести одинокий образ жизни, частенько забредают в те недалекие дебри, а бывает, и по нескольку раз на дню, стоит лишь узреть в фарваторе особу женскага полу. И настолько это направление заманчиво и привлекательно, что ежели вовремя не пресечь его, то и опомниться не успеешь, как через минуту другую заплутал, запутался, отдался на волю сладостным фантазиям…

Салтыков, подвязал распустившийся халат, прихватил графин вина, и с ногами плюхнулся на застеленную одеялом скрипучую кровать, – читать письмо.

Письмо было от маменьки. Писала она, что летом непременно будет ждать Михаила, в отпуск; жаловалась, что давно не получала известий от его брата Ильи; опять просила повлиять на остальных детей в разделении наследства; и так далее. В общем – скука.

***

На следующее утро, прибыв в правление что-то около 10-ти, Салтыков сел писать рапорт о проделанной ревизии в Глазове. Прочие рапорты он отправлял почтою, только лишь последним был вынужден задержаться. Поэтому писал нынче.

Ситуация складывалась не из легких: получалось так, что в уездном городе Глазове воровали все, кроме, пожалуй, городничего Виктора Фелициановича. Все, от исправника Ергина до начальника инвалидной команды Диденко или винного пристава Щетенева. И все свои изыскания чиновник теперь истово выкладывал на бумагу, никого не жалея, не задумываясь о последствиях.

Где-то посередине его прервали. В кабинет ворвался коллежский Лапников и со сбившимся придыханием сообщил некую новость, ибо знал, что она покажется Михаилу интересной. Чиновники, можно сказать, дружили, а иногда засиживались за картами, поэтому о причинах многих терзаний советника губернатора коллежский асессор был прекрасно осведомлен.

– Ты знаешь, – сходу выпалил он, – некий господин Пащенко назначен к нам управляющим палатой имуществ! Сам он здесь еще не появлялся, но достоверно известно, что карьеру начинал в Петербурге. Как и ты. И вообще, наши поговаривают, что сей господин имеет отношение к…

Лапников осекся.

– Нужели? – оторвался от рапорта Салтыков, – И как звать этого Пащенко?

– Константин Львович.

Салтыков покачал головой:

– Н-н-нет, не знаком… Но, ты-то откуда знаешь?

– Так все говорят… – развел руками проныра.

– Ах, да! – кивнул Михаил, продолжая работу, – Ладно. Сейчас некогда мне. Рапорт, вот, закончу, и сам к тебе зайду. Тогда и поговорим.

– Точно зайдешь?

– Точно-точно. А сейчас поди, …поди прочь. Не мешай.

Лапников вышел, а Салтыков на секунду задумался: Чиновник из Петербурга – значит есть общие знакомые. Ежели есть знакомые, значит могут дать рекомендации. Но что означает это двусмысленное «имеет отношение к»? Уж не масон ли? В любом случае, надобно самому расспросить Драверта и срочно писать в Петербург брату Дмитрию, – может он знает? Да, и сегодня же вечером – в клуб.

***

Вечером Салтыков отдыхал в благородном собрании на улице Спасской. Отдыхали, по обыкновению, за картами. Компания для игры подобралась подходящая: все тот же учитель гимназии Тиховидов, вожделевший партии накануне, сослуживцы Драверт и Федосеев…

Допивали последнюю мадейру из старых запасов клуба, а Тиховидов беспрестанно повторял, сокрушаясь прекращением поставок оной продукции:

– Вот, ведь, господа, какая напасть приключилась с этими заграничными виноградниками!

– Да что за напасть? – спрашивали его.

– А мучнистая роса! И ведь ничем ее, заразу, не выведешь.

– Так надобно купоросом ее, купоросом! – советовал кто-то.

– Нет уж, дудки! – не соглашался учитель, – Только серой, господа, исключительно серой!

– Тиховидов, – говорили ему, – Ну вам-то, голубчик, что с того. Ну, закончится мадера, – перейдем к хересу!

– Подумаешь, – кричал Тиховидов, – я и сейчас могу… перейти!

Игра, вопреки ожиданиям, не пошла. Поэтому Салтыков воспользовался первой же возможностью и увлек Драверта в угол, учиняя допрос.

– Я слышал, вам нового начальника назначили?

Станислав Иванович Драверт, правитель канцелярии, утвердительно кивнул:

– Да, ждем со дня на день.

Салтыков ухватил Драветра за верхнюю пуговицу:

– Ты мне про этого Пащенко расскажи. Что за человек, не знаешь ли?

– Да практически ничего. Знаем только, что лет десять назад значился управляющим палатой в Пензе. Но что-то там плохо кончилось и его перевели в Министерство без содержания.

– Н-да, маловато, – отступил Михаил.

– А тебе что? – Драверт поправил пуговицу, – У тебя, кажется, и без того, полно связей в Петербурге.

– Шутишь?! Моим связям теперь грош цена. Да и кому я нужен, кроме собственной матушки.

Станислав Иванович виновато потупился.

– Извини… Не хотел…

– Все прошлое, – фыркнул Салтыков, – Новые связи налаживать надо. А что, ежели Пащенко этот, приличным человеком окажется? Еще одно знакомство не помешает. Верно я говорю?

– Скоро увидим! – воскликнул с готовностью Драверт, – Как появится, я тебя сразу представлю, мне не трудно.