Доктор: Хочешь пройти через сто тысяч дверей и ни разу не остановиться?
Ботвиник: Да.
Доктор: Нырнуть в Тихом океане, а вынырнуть в Атлантическом?
Ботвиник: Да.
Доктор: Тогда ты должен понимать, что для этого тебе следует обзавестись подругой, которая одна поведет тебя правильным путем, минуя ловушки этого мира и уводя тебя от его сомнительных соблазнов… (Взяв за руку Медсестру и подводя ее к лежащему Ботвинику) Взгляни. Вот та, которая согласна понести все тяготы твоего пути.
Ботвиник (беспокойно зашевелившись в кресле): Нет… Нет… Нет…
Доктор: Ты не хочешь?
Ботвиник: Нет… Нет… Нет…
Доктор: Похоже, он тебя не хочет, этот поганый лауреат.
Сестра милосердия: Ты говорил, что все будет в порядке!
Доктор: Я это и сейчас скажу… Ведь день еще не кончился, если я не ошибаюсь… (Ботвинику). Ответь нам, что ты сейчас видишь, Осип Ботвиник?
Ботвиник: Я вижу ужас… ужас и неправду…
Доктор: Нельзя ли чуть подробнее?.. Что именно ты видишь?
Ботвиник: Я вижу свинцовую гладь озера, и ветер, который несет мой корабль на скалы…(С ужасом) Ветер… Ветер…Ветер… Я вижу это озеро, под гладью которого притаилась опасность…
Доктор: Что же все это значит, друг мой?
Ботвиник: Это значит, что пути назад нет. (Стонет, пытаясь проснуться.)
Доктор (шепотом, сквозь зубы): Чертов болтун!..
Сестра милосердия: Он просыпается!.. Смотрите!
Доктор (раздраженно): Вижу, вижу.
Короткая пауза. Ботвиник мечется в кресле и громко стонет.
Ботвиник (наконец, просыпаясь): О, Господи!.. Что это со мной?.. Где я?
Доктор: Вам стало плохо, и вы потеряли сознание. Ничего страшного, мне кажется.
Сестра милосердия: Ничего страшного. Такое иногда случается. Наверное, вы просто немного переутомились.
Ботвиник (садясь в кресло): Мне привиделся какой-то кошмар… Как будто меня хотят женить и при этом женить на женщине, у которой нет лица…
Доктор: Это всего лишь сон, господин Ботвиник.
Ботвиник: Вы бы так не говорили, если бы вам встретился такой кошмар, пусть даже он встретился во сне. (Озираясь по сторонам). Мне кажется, здесь что-то опять изменилось! (Поднимаясь с кресла и озираясь.) Нет, в самом деле…
Доктор: Уверяю вас, здесь все по-прежнему. (Жестом выпроваживает Сестру милосердия, которая поспешно покидает сцену.)
Ботвиник: И все же, я чувствую, чувствую… Возможно, это даже знак. Вот только вопрос – какой?.. (Идет по сцене, озираясь и заглядывая в темные углы.)
Короткая пауза.
(Остановившись возле двери в глубине.) Например, взгляните. Вот эта дверь. Прежде она была меньше, а теперь стала совсем другой… Что это за дверь, которая меняется, когда хочет и к тому же выглядит так, словно она знает о тебе все, что только можно? (Пытается открыть дверь.) Чертова деревяшка!
Доктор: Можете даже не пытаться. Она не откроется.
Ботвиник: Но почему?
Доктор: Во-первых, потому что, как я вам уже говорил, мы потеряли от нее ключи. А во-вторых, потому что вы уже пришли оттуда и с этим уже ничего не поделаешь, господин актер, потому что нельзя же, в самом деле, уйти тем же самым путем, которым вы пришли сюда сами… Таков закон.
Ботвиник: Глупости, глупости, господин доктор!… Во всем мире, как вам должно быть известно, не открывается только одна дверь. Та, про которую сказано – стучите и отворят вам… Слышали про такую? (Дергает за ручку, потом толкает дверь, которая не поддается, после чего громко стучит ногами.)
Короткая пауза.
Дура! (Отходит и тут же возвращается.) Дура! (Бьет дверь ногой.) Дура. Дура. Дура. (Бьет.)
Короткая пауза.
(Отходя, делает несколько шагов по сцене, нервно) Знаете, что? У меня такое ощущение, будто кто-то пишет про нас пьесу… Вы только представьте себе, как он сидит и пишет про вас, и про меня, и про все наши разговоры, реплики, паузы и замечания, от которых хочется повеситься…Маньяк, графоман, параноик – строчит, не переставая, безграмотная тварь… (Страстно кричит вдруг, остановившись посреди сцены). Ненавижу драматургов, демиургов, творцов, актеров, лауреатов, поэтов. Сучье племя, не имеющие ни стыда, ни совести!.. Но самое худшее, похоже, не это. Самое худшее случится потом, когда этому чертовому драматургу вдруг не понравится, что он пишет – а жена позовет его пить чай, а его собака скинет рукопись его пьесы на пол и будет драть ее своими когтями и зубами, пока от нее останутся одни только клочки. А он, попивая чай, скажет жене «ну, напишу другую, еще лучше», а эту швырнет в мусорное ведро и забудет… А? (Прислушивается.) Знаете, что это значит, уважаемый доктор?.. Это значит, что мы будем тогда без конца сидеть здесь и рассуждать обо всех этих репликах, мизансценах и паузах… Да. Представьте себе. Целую вечность. Потому что некому будет дописать нашу историю, дорассказать нашу жизнь, подвести итоги, взвесить все наши слова и поступки. Никто не придет, чтобы выслушать наши последние слова и закрыть нам глаза. Господь не позовет нас на последний суд и не скажет нам, что мы прощены. (Громко, с отвращением.) Мне кажется, я слышу, как скрипит его перо.
Прислушиваются. Небольшая пауза.
Доктор: Кажется, у вас портится настроение, господин Ботвиник.
Ботвиник (полный иронии): А как вы догадались, господин доктор?
Доктор: Ничего сложного, господин актер. Ведь я, в некотором роде, психоаналитик, с вашего позволения.
Ботвиник: Не обижайтесь, но мой папа учил меня держаться от психоаналитиков, по возможности, подальше. Поэтому я думаю, что мне было бы лучше уйти.
Доктор: И куда же, интересно?
Ботвиник (неопределенно): Ну…
Доктор: Вы забыли, дорогой мой, что, судя по всему, вы утратили местоположение, и поэтому, похоже, вам некуда идти.
Ботвиник: Боюсь, что это спорный вопрос, господин доктор.
Доктор: Ничуть не более спорный, чем та пьеса, которую вы читали каждую ночь в ваших снах, чтобы потом, утром, переписать подсмотренное, боясь забыть хотя бы одно слово.
Ботвиник: Что?.. Что такое?.. (С изумлением поворачивается к Доктору.) Вы знаете?
Доктор: Если вы о том, чтобы вместо того, чтобы спать, вы читаете по ночам пьесу, полученную во сне, то конечно мы кое-что об этом знаем…