Комната с видом на волны

Он уже не мог согнуть пальцы так, чтобы нормально ухватиться за дверную ручку, и просто просунул за неё сжатую в кулак ладонь, надавил вниз запястьем и рванул дверь на себя. Дверь не поддалась. Тогда он захрипел, в отчаянии ткнулся в дверь в противоположном направлении и внезапно распахнул её с такой силой, что влетел в дом и упал на тёплый деревянный пол. Рука его при этом, как была просунута в дверную ручку, так там и осталась. Не отделяясь от тела, конечно. Он привстал, слабо цепляясь за остатки сознания, высвободил ноющую руку, а затем поскорее захлопнул дверь и двинулся внутрь дома, шатаясь, будто пьяный матрос, проспавший всю ночь в гамаке во время восьмибального шторма.

Он хотел кричать, звать на помощь, но его губы лишь беззвучно шевелились, не произнося ни звука. Чёрт знает почему, но в тепле дома дрожь пробрала его с новой силой. Последние искры разума метались внутри его очень холодной головы, непрерывно ища и так же непрерывно отбрасывая разные варианты срочного согревания. Растопить камин, набрать горячую ванну… Но сил не было совсем. И никого не было в этом удивительно тёплом доме. Никто не бежал ему на помощь. Никто не бежал даже с криками и оружием наизготовку. А его голову буравила лишь одна разумная мысль: согревание не должно быть уж слишком срочным. Он где-то слышал это или читал об этом, или даже видел страшные последствия «срочного согревания» в каком-то полудокументальном фильме о неудачной полярной экспедиции, но вот альтернативного, или лучше того, «правильного» способа согревания он не знал. А может быть, и знал когда-то, но потерял там, на пустой заснеженной поляне в холодном зимнем лесу.

На низком журнальном столике возле пустого камина, он увидел массивную пепельницу из светлого камня, полную пепла и обрубков сигар, приземистый, будто сумоист в боевой стойке, стакан и початую бутылку виски. Или коньяка. Чего-то золотисто-коричневого, точно крепкого и, следовательно, согревающего. Ответ напрашивался сам собой. Он схватил бутылку, сорвал колпачок, и, подавив желание прильнуть губами, начал поливать себя с шеи до ног, содрогаясь от боли и кощунственного расточительства. Отчаянно жгло глаза, растресканные в кровь губы и самые неожиданные участки тела, судя по всему лишённые верхнего слоя кожи. Он вернул бутылку на стол и кинулся, что было сил растирать грудь, руки и бедра, и напоследок лицо: онемевшие скулы, щёки и лоб. Лишь после этого он запрокинул горлышко в рот и сделал пять больших громких глотков. Поступи он иначе, предпочти он растиранию употребление коньяка (коньяка, это-то он теперь знал наверняка) внутрь, и Бог знает, сколько бы у него было времени в запасе, прежде чем господин Алкоголь отыскал бы своего верного компаньона старика Измождение, и они совместными усилиями вышибли бы землю у него из-под ног. Судя по всему, совсем немного. Он уже чувствовал, что это вот-вот случится. Сознание уходило вдаль, будто берег в иллюминаторе скоростной яхты, с бульканьем погружающейся под воду. Размытым, вырвавшимся из-под контроля зрением он заметил в гостиной нечто, похожее одновременно на пшеничное поле и спину давно не стриженного ретривера. Он добрёл до светлого пятна, упал, не почувствовав боли, и завернулся тёплым мохнатым краем.

***

Ему снова снился сон. В нём была дверь, и в нём была комната. Но дверь была отдельно, и комната была сама по себе, и они будто плавали в чёрной бестелесной пустоте. Иногда они пересекались, и тогда дверь на мгновение будто становилась частью комнаты, но буквально в следующий миг ускользала вновь. А потом он сам оказался внутри этой комнаты. Он пытался дойти до двери, но псевдослучайные, будто невероятно длинные траектории далёких небесных тел, перемещения двери и комнаты постоянно сбивали его с пути. А потом комната начала уплывать у него из-под ног. Пространство уходило прочь, словно океан, гонимый отливом. Надо было бежать, надо было войти в ту самую дверь. Но комната двигалась слишком быстро, вызывая тревожные, почти болезненные ощущения в желудке, будто тот был сам по себе и безостановочно куда-то падал. Он успел лишь открыть рот, чтобы закричать, и внезапно проснулся.

Солнце пробивалось сквозь широкие окна и светло-соломенную бахрому ковра, лежащего у него на лице. Он откинул ковёр и посмотрел сначала вокруг, потом на себя. Вокруг был всё тот же чертовски уютный загородный дом, лишь немного подпорченный его вчерашним визитом. От двери к ковру вели высохшие пятна воды – очевидно, его следы, открытая бутылка коньяка валялась на полу в крошечной луже той самой жидкости, что изначально содержалась в ней, а он сам лежал небрежно завёрнутый в ковёр.

Он посмотрел на свои руки и ноги. Память не вернулась к нему. Та, изначальная, далёкая память: детство, юность, первый поцелуй и причины быть брошенным в лесу на верную смерть. Но вот то, что вчера он прошёл голым сквозь снег и мороз, он помнил даже слишком отчётливо. Он ожидал увидеть почерневшие, покрасневшие, побелевшие пальцы, напрочь лишённые ногтей, куски кожи, сгустки крови или любые другие признаки серьёзного обморожения. Но ничего подобного не было. Руки были как руки, а ноги как ноги. Ничего не болело, и всё имело вполне нормальную чувствительность и окраску.

«Чудотворный коньяк, не иначе, – само собой пронеслось у него в голове. – А может и не совсем,» – уже чуть более осознано признался он себе, поняв, что что-что, а вот голова-то у него действительно болит. Как со знатного перепоя.

Он встал на ноги, кряхтя, будто столетний дед после бурной ночи с воспалившимся радикулитом, и минут пять просто стоял, наслаждаясь теплом яркого солнечного света, льющегося сквозь окно. Света, многократно усиленного огромным зеркалом безупречно белого снега, укрывающего всё вокруг: лужайку перед домом, сам дом, деревья вокруг и высокие холмы, а может быть, даже невысокие горы, вдалеке.

Ему вспомнилось, как когда-то давно, будто целый миллион лет назад, он стоял так маленьким ребёнком. Было утро субботы. Повсюду за окнами тоже лежал снег, с кухни доносилось уютное бренчание посуды и манящий запах оладий, а зимнее солнце по-настоящему грело сквозь двойные стекла окон его старого дома. Это воспоминание было тихим и приглушенным, почти не его. Будто всё это он не пережил сам, а просто видел в каком-нибудь фильме или на фотографии в журнале. А потом в комнату зашла его мать. Не тут, конечно, а в его воспоминании. Случись это здесь и сейчас, и ему, пожалуй, было бы не миновать сердечного приступа. Она строго посмотрела на маленького мальчика и сказала: «Бретт, а ну-ка живо одевайся! Тебе уже не три года, чтобы стоять голышом! И марш завтракать! Всё на столе!».

Бретт… Это воспоминание хлестнуло по голове сильнее хорошей оплеухи. Словно приржавевшие шестерни его мозга кто-то попытался запустить с пинка. Но они сделали лишь треть оборота и снова замерли, оставив его с одним только словом «бретт». Бретбрет. Бретт! Теперь он, похоже, знал, как его зовут. Этот, казалось бы, незначительный факт, всё же придал ему определённости и новых сил. Имя и пол. Этого большинству политических деятелей хватило бы на целый цикл своих мемуаров. Он вышел из оцепенения смутных воспоминаний, ароматов оладий и стыдливого страха перед матерью, набрал в лёгкие побольше воздуха и наконец-то сделал то, что должен был сделать ещё вчера вечером. Он крикнул:

«Здесь кто-нибудь есть? Эй!..» – подождал в тишине пару секунд и крикнул снова: – Эй! Кто-нибудь!.. Я собираюсь ходить по дому и брать одежду и еду!»

Тишина.

«Эй!.. Я буду гадить в вашем туалете, тупые вы мерзавцы! А может и не только там!..»

И снова только тишина. Бретт тяжело вздохнул.

«Такого не перенести никому, – наконец решил он, – дом точно пустой».

«Я вас предупредил!» – проорал он уже на порядок тише и двинулся по дому.

Первым делом он подошёл к дивану, чтобы взять с него скомканный шерстяной плед. В помещении было достаточно тепло, но шататься повсюду голым было неприятно. Бретт потянул плед и из него выпала странного вида книга: листов двадцать бумаги без всякой обложки, накрепко сшитые с одного края.

На первом листе было напечатано большими буквами: «Lv:m [лю:эм]: история, меры профилактики и пр.»

«Мне сейчас крайне важна профилактика голода, всё остальное может и подождать,» – усмехнулся Бретт.

Он накинул на себя плед на манер римской тоги и продолжил своё завоевательное шествие по дому. На желанную кухню он наткнулся быстро. Это была большая, продуманно обставленная комната. По-своему уютная, хоть и не самая обжитая. Чувствовалось, что её в целом любили, но не слишком любили ей пользоваться. Там были разнообразные шкафы и шкафчики, печь с духовкой, массивный двухэтажный холодильник, небольшая телепанель и даже мини-бар с миниатюрной барной стойкой: на двух-трёх человек за раз, не более. Слева от бара висели старинного вида часы, вероятно, с кукушкой. Птица в данный момент не была на виду, но, судя по общему виду часов, обильно декорированных под охотничий домик в баварском стиле, она просто пряталась где-то внутри. Помимо ярко-выраженной буколической внешности часы имели ещё одну примечательную особенность: они шли, добросовестно качая из стороны маятником, стилизованным под собачью будку, но при этом бессовестно врали. Секундная стрелка в них не была предусмотрена вовсе, а две оставшиеся говорили, что сейчас шесть часов семнадцать минут. Что, учитывая яркое солнце за окном, которое не могло быть ни утренним, ни вечерним, являлось откровенным обманом. На мысленную оценку часов Бретт потратил не более пары секунд и тут же кинулся к холодильнику, который, наудачу, оказался забит под завязку. Он выудил оттуда ветчины, яиц и сыра. А ещё молока и масла. Поставил на огонь сковородку и большую медную турку, предварительно налив воду и масло. Масло на сковородку, а воду в турку. Никак не иначе. Затем он порылся в шкафах, попутно откусывая то от сыра, то от ветчины, и нашёл изумительно мягкую булку хлеб. Бретт отломил кусок, отправил его в рот следом за ветчиной и сыром, и ещё раз поразился, насколько всё свежее. Кто-то точно живёт здесь. Или жил не далее как день назад. Куда же все подевались?..

Бретт пожарил яичницу, обильно сдобрив её сыром и ломтями ветчины, намазал сливочным маслом три больших куска хлеба, сварил кофе и влил в него молока. В процессе готовки на правой руке обнаружился старый шрам, ничего ровным счётом ему не говорящий. Бретт выжидательно посмотрел на большое выболевшее пятно посреди ладони, словно ожидая, что то шепнёт ему пару-тройку подробностей из их совместной жизни. Однако чем дальше, тем яснее было, что подробности не планируют материализоваться на руке в виде папиллярных линий, изогнутых в буквы, иероглифы или схематические рисунки, а есть хотелось всё больше, и в борьбе за внимание публики шрам стремительно уступил горячей еде свою лидирующую позицию.

Жареные яйца Бретт уплёл за первые три минуты, и теперь сидел, попивая горячий кофе вприкуску с хлебом. Приятное сытое тепло растекалось по всему телу. Допив кофе наполовину, он, уже не торопясь, подошёл к бару, выбрал бутылку коньяка и плеснул себе немного в кружку. Потом подумал немного, положил горлышко на зубы и сделал три глубоких глотка. Сделалось ещё теплее, и теперь тепло не просто растекалось по телу, а колыхалось внутри, будто горячие волны какого-нибудь южного моря.

Не сказать, что ему было здесь плохо, и что ему очень уж хотелось поскорей выяснить, кто он такой и как попал он в этот снежный лес, который, кстати говоря, сейчас, залитый ярким дневным светом, был откровенно и даже как-то вульгарно красив. Он вообще толком не знал, чего бы ему хотелось, кроме как вздремнуть полчасика. Зато он точно знал, чего ему не хочется. Его нисколько не прельщала идея снова оказаться снаружи. Особенно в ближайшее время. Особенно голым. Сказывалась вчерашняя вечерняя прогулка, не иначе.

Однако мысль очутиться вне дома ночью или в густых зимних сумерках была ещё более отталкивающей, а определённый, пусть и приглушенный яичницей и коньяком интерес осмотреться вокруг вообще и найти то место, где он вчера очнулся, в частности, всё же имелся.

Бретт торопливо допил свой кофе и отправился искать одежду потеплее. В комнате по соседству с кухней нашёлся целый выходной-парадный гардероб отчаянного любителя охоты. Здесь были утеплённые куртки военного образца, короткие и длинные пуховики, шапки, штаны и даже комбинезоны. Бретту сразу вспомнилась фотография на каминной полке: пятеро друзей, у троих шикарные бороды, у одного так себе, зато большие усы, у каждого по ружью, все обнимают друг друга вот в этой самой одежде на фоне, судя по всему, этого самого коттеджа. Сказать точнее было непросто. Автор снимка был очевидно самым большим фанатом боке на всей планете. И здоровенное чучело рыбы над камином вспомнилось тоже.

«Хозяин был явно не дурак поохотиться, – пронеслось у Бретта в голове. – И выпить тоже».

Ну что ж, отлично. Человек, занимающийся охотой профессионально или как минимум достаточно долго, понимает, что в жизни случается всякое, люди то и дело теряются в лесах. Криворукие путешественники всех сортов и расцветок, полупьяные придурки, случайно или намеренно позабытые своими приятелями по вечеринке, влюблённые парочки, чересчур упёртые в своём стремлении уединиться ото всех и вся, и Бог знает кто ещё. Так что хозяин должен с лёгкостью понять, что Бретт просто заблудился, и этот дом был его единственным спасением. А опыт обращения с оружием, охотничья выдержка и любовь к достойным сортам коньяка как-то сами предполагали, что человек просто не может быть настолько неуравновешенным, чтобы палить в Бретта при первом же виде его незнакомой физиономии в своём доме. По крайней мере, Бретт на это очень надеялся.

С одеждой всё получилось очень просто и удобно. Немного порывшись, Бретт отыскал себе тёплый флисовый свитер по размеру, шапку и рукавицы, длинный пуховик защитного цвета и чёрные горнолыжные штаны. А вот с обувью вышла накладка: все ботинки и сапоги были на два-три размера больше, чем требовалось.

«Хорошо, что хотя бы не на пять меньше,» – подумал Бретт и принялся надевать дополнительные носки на ноги, чтобы хоть как-то заполнить межзвёздную пустоту облюбованных им здоровенных охотничьих ботинок.

На улице стоял великолепный денёк. Конечно, было прохладно, и снег даже не думал таять, но солнце приятно пригревало, а ветра не было совсем.

Первое, что поразило Бретта, была тишина. Спокойная, всеобъемлющая, это была вовсе не тишина пустой комнаты. Скорее дремотное, наполненное размеренным дыханием молчание природы, полуспящей в это время года.

Отдалённо и почти неслышно чирикали скрытые от глаз птички. Ясное небо, исчерченное тонкими полосками перьевых облаков, словно наспех выкрашенный голубой краской дощатый забор, натыкалось на низкорослые горы. Солнце было почти в зените и потому решительно ничего не говорило Бретту о сторонах света.

Бретт обошёл коттедж кругом, но не нашёл ничего интересного. Дом был хорошенько укутан снегом. С левой, если смотреть от входа, стороны дома росло три могучих сосны, а буквально позади него было ещё штук пять, чуть поменьше. Ни гаража с машиной, ни снегохода, ни космического корабля инопланетных, мать их, захватчиков. Один этот факт заставил Бретта крепко призадуматься. Другой был ещё хуже. Со всех сторон, насколько позволяло зрение и деревья, примерно на равном отдалении виднелись горные хребты. Складывалось впечатление, что дом стоит в лесу, окружённом каменным кольцом. Настоящая услада для любого отшельника.

Бретт сложил руки рупором и громко крикнул. Эхо на секунду подхватило его возглас, но тут же умолкло, словно капризный ребёнок, который бросает свою игрушку, ещё недавно казавшуюся его самой любимой. Вдалеке с верхушки дерева снялась крупная птица. Она немного покружила на месте, потревоженная криком, а затем направилась прочь от хижины куда-то в сторону гор.

«Всё это чушь,» – с неожиданной даже для самого себя злостью подумал Бретт. Где-то там, среди этих гор, наверняка есть ущелье, и ущелье достаточно большое, чтобы сквозь него могла проехать машина или хотя бы снегоход. Как-то ведь в этом доме оказались не только яйца и сыр, но и громадный холодильник для их хранения. Вряд ли его скинули с самолёта или тащили через скалы, привязанным к спине. Наличие свежих продуктов также говорило о том, что регулярный подвоз провизии здесь налажен. Хозяин, почти наверняка, как раз и отправился в ближайший населённый пункт по данному вопросу. И, вероятнее всего, скоро вернётся назад. А ещё он мог просто пойти на охоту. Он ведь охотник, а это охотничий, мать его, домик посреди роскошных охотничьих угодий. Вот только почему же тогда он не вернулся назад вчера вечером? Или хотя бы сегодня поутру… Нет, продовольственная вылазка звучала куда более правдоподобной версией. Дом, кстати говоря, совершенно не выглядел законсервированным на зиму. Так что вряд ли у хозяина просто закончился отпуск, и он вернулся на постоянное место жительства до следующего года. С другой стороны, учитывая, что хлеб ещё не зачерствел, а упомянутый холодильник был вполне себе полным, то существовала высокая вероятность, что хозяин отправился в город с каким-то иным, никак не связанным с закупкой деликатесов делом. Например, с острым приступом аппендицита. А это значит, что сидеть, сложа руки на полном ветчины пузе, и просто ждать его возвращения, было бы непоправимой наивностью. Нужно было искать дорогу самому.

Судя по всему, после того, как коттедж покинул его обитатель или обитатели, здесь вовсю шёл снег – вокруг дома Бретт не увидел ни единого следа, кроме следов своих вчерашних ковыляний. Никакого намёка на то, куда и на чём отправился хозяин дома и его возможные гости. Один факт был очевидным: несколько людей или один человек, они уходили в спешке.

Дом был не заперт, но это вовсе не являлось неопровержимым доказательством. Так среди охотников принято делать на случай, если кому-то другому понадобится место, чтобы отогреться, отдохнуть или переждать непогоду. Хорошая традиция, что и говорить. А вот непогашенный свет был отчётливым сигналом поспешности. Странно, что при такой спешке в коттедже не осталось каких-нибудь личных вещей: сумок, рюкзаков, менее охотничьей одежды, телефонов…

«Телефонов… – пронеслось в голове у Бретта, – Телефон, мать твою! Ну конечно! В этом доме обязан быть телефон!»

«Боже мой, ну что я за идиот!» – крикнул он вслух и ринулся внутрь.

Спустя полчаса Бретт разочарованно сидел на ступеньках у входа. Телефона нигде не было. Или он не сумел его отыскать. А может быть, единственный телефон в этом доме был спутниковым, и сейчас его сжимал в скрюченных пальцах хозяин, умерший от перитонита вот в том сугробе. В пятистах метрах отсюда. Чёрт!..

Бретт порывался отправиться искать телефон снова, но ему пришлось одёрнуть себя. Время бежало, и солнце ещё недавно, будто зацепившееся за гвоздь прямо над головой, теперь неотвратимо поползло вниз. Всё снова обрело тени.

Его следы, наполнившиеся синевой, точно воронки от бомбёжки грунтовыми водами, подсказывали Бретту направление, по которому он пришёл вчера к дому.

Он встал со ступенек, натянул шапку поглубже и зашагал вперёд.

***

Пронзительный визг тормозов несущегося на него поезда из монотонного и нарастающего превратился в прерывистый и значительно более звонкий. Пэй открыл глаза и в полутьме просторной отельной комнаты увидел расплывчатый огонёк входящего вызова на стационарном телефоне. Он пошарил рукой по прикроватному столику, нашёл очки жены, пачку сигарет и, наконец, свои очки, с усилием приподнялся на локтях и сел в кровати.

Второе октября. Двадцатое августа по лунному календарю. Лунный нравился ему больше…

Жена спала рядом. Её глаза закрывала широкая шёлковая маска кремового цвета, а из правого уха тянулась тонкая серебристая паутинка электронных шумогасителей. Даже три акта пекинской оперы и военный салют в честь дня образования республики были неспособны разбудить её в такой экипировке.

Пэй опустил ноги на едва прохладный плиточный пол и тот, будто ожив, начал быстро теплеть. Он по-утреннему неуклюже прошлёпал к телефону в своей красной пижаме, зажав сигареты в левой руке, и с неохотой взял трубку:

– Господин Лю, доброе утро! Вчера Вы заказывали разбудить Вас в шесть утра. Завтраки будут доступны в зале на втором этаже нашего отеля, начиная с семи часов, – девичий голос на той стороне провода был жизнерадостным и очень бодрым. А ещё не в меру быстрым и слишком старательно выговаривавшим каждый тон. У Пэя мгновенно разболелась голова.