Перевёрнутый мир

– Так-то оно так, – Мухин разочарованно покачал головой.

Похоже, он сильно сомневался в правдивости моих слов. Дёрнул же меня чёрт ляпнуть о Ленине правду- матку, теперь накрылся мой мандат медным тазом.

– Ну что, товарищ Мухин, поможешь мне в моей беде? – попытался я отвлечь его от нехороших мыслей.

– Подойдёшь после снятия карантина к коменданту вокзала, – задумчиво произнёс он и, не прощаясь, направился вслед за своими бойцами.

Недаром говорят, что язык мой – враг мой. Я с досадою плюнул под ноги и вернулся в купе. Попутчики уставились на меня вопрошающими глазами.

– Всё в порядке. Оружие остаётся при нас, – бодрым голосом отрапортовал я. – Тронемся дальше после подавления мятежа.

В течение трёх дней я вместе со Стрельниковым сопровождал Луизу и Изольду в прогулках по окрестностям Бочкарёвки. Вернее, Бочкарёвкой назывался только железнодорожный разъезд, а сам посёлок носил название Александровский. Кстати, его тоже основали в 1860 году переселенцы из Пермской губернии. Выходит, что я плыл вместе с ними в одном сплаве! Вот ведь как всё в нашей жизни понакручено. И захочешь, а лучше не придумаешь!

Я знал будущий город Белогорск совершенно другим. Пускай провинциальным, но всё же городом, а сейчас одна лишь мелководная река Томь точно также журчала под тёплыми лучами весеннего солнца.

Лишь только через десять лет будет сослана на берега этой реки моя раскулаченная бабушка Сара и семнадцать её младших братьев и сестёр. Через сорок пять лет бревенчатые стены деревенской избы огласит первый крик новорожденного ребёнка, который пишет сейчас эти строки.

Но всё это будет потом, а сейчас я стоял на берегу реки под руку с молодой графиней и мечтал избавиться от надоевшего общества Изольды и её Тристана.

Но всё же Бог, наверное, есть, потому что он услышал мои молитвы и послал нам крутой поворот, заросший кустами. Когда Изольда с Тристаном скрылись за этим поворотом, мы с Луизой, наплевав на все меры предосторожности, неистово бросились друг к другу в объятия. В эти мгновения я в полной мере убедился в том, что когда человеку на протяжении длительного времени не давать того, что он так долго и алчно желает, он становится зверем.

На другое утро из Благовещенска пришло сообщение о том, что мятеж атамана Гамова подавлен, а сам атаман, прихватив городскую казну, бежал за кордон. Мы могли трогаться в дальнейший путь.

Глава 7. ЖИЗНЬ ИЛИ КОШЕЛЁК?

Это просто тихий ужас! Так ездить мне ещё не приходилось, разве только тогда, когда забирали в ряды Советской армии. Наш вагон битком набит рабочими и солдатами, участниками подавления гамовского мятежа.

На этот раз суверенитет, наложенный на наше купе, был самым грубым образом нарушен. На нижних полках спят сидя, а на верхних – по два человека. Ничего не поделаешь, против силы не попрёшь.

Разгорячённые недавними боями и своей победой, мужики живо обсуждают результаты недавних боёв. Стрельников всю дорогу молчит, я же с интересом прислушиваюсь к рассказам красногвардейцев. В нашем купе их едет четверо – все работники хабаровской речной флотилии. Среди них есть и грузчики, и матросы.

Несмотря на то, что двери купе мы стараемся держать закрытыми, в воздухе – неистребимая вонь махорки и солдатских портянок. Для меня этот запах привычен, но каково представителям высшего света? Мне их жаль.

– А мы, значитца, вдоль пакгауза да по рельсам, – кочегар с пассажирского парохода «Барон Корф» рассказывал, как они штурмовали последний оплот повстанцев – железнодорожный вокзал. – Казаки с кадетами шмаляют, как черти. Мы в штыки. Оне от пакгауза выкатили пулеметы и давай поливать вдоль «железки». Спрятаться негде, укрытий никаких. Ну, думаю, хана! Тута наши фронтовики показали, как воевать надобно. Встали, да во весь рост, а мы ужо за имя. Так и выбили белых. И што, братцы мои, самое необъяснимое, то энто то, што когда мы ворвались в здание вокзала, там не было ни офицеров, ни казаков.

– И куды же они подевались? – задал вопрос один из красногвардейцев.

Кочегар ответил:

– Дак вот и я в разум не возьму. Заместо их в зале были одне гимназисты да студенты. Ружья покидали, сопли по мордам размазывают. Ну, наши некоторые товарищи сгоряча зашибли несколько энтих сопляков. А те плачут: дяденьки мы больше не будем! Не убивайте нас, пожалуйста!

– А вы чего?

– Дак вышел поперёд всех комиссар из Благовещенска и разъяснил, что одурманенные оне гамовской пропагандой, потому как малолетние и своего мнению не имеют. Ну, мы и согласились.

– Дак, а хто тады супротив вас таку жестоку оборону смог держать? – поинтересовался всё тот же красноармеец.

– Вот и я говорю: кто? Ведь не померещилось же нам, все видели и погоны, и папахи. А вот, поди же… – рассказчик сокрушённо развёл руками.

– Значит, смогли улизнуть энти вояки. Ушлые черти! Ещё попортят кровушки нашему брату, – сделал вывод пожилой грузчик.

В купе ненадолго повисла тишина, а я облокотился на перегородку и, полуприкрыв глаза, стал вспоминать события недельной давности.

…Случилось это где-то между Иркутском и Читой, но уже по эту сторону Байкала. Паровоз, преодолевая очередной затяжной подъём, с натугой выплёвывал клубы чёрного угольного дыма. Скорость была такой, что при желании какой-нибудь бегун-спортсмен мог без труда догнать наш состав и прокатиться зайцем до следующей остановки.

Вот в этом самом месте и подкараулила нас банда «работников ножа и топора».

Время близилось к полудню, а весёлые забайкальские хлопцы, ни капли не стесняясь дневного света, с залихватским свистом и гиканьем осадили наш состав.

Конные разбойнички лихо неслись вдоль вагонов. Одурманенные мартовским теплом, лошади весело ржали, разбрасывая копытами талый снег, а их хозяева, не жалея патронов, палили в воздух и по вагонам.

– Ой, люди добрые, ратуйте! – раздались истошные женские крики.

– Спасайся, хто может, грабить будут! – вторили им испуганные безоружные крестьяне.

Паровоз поднатужился, в последний раз издал прощальное сипение и встал. И вот тут-то началась настоящая потеха.

Мирные обыватели и военные, следующие до родных хат с фронтов первой мировой, не желали добровольно расставаться с тем немногим, что имели. Встал извечный, как сама жизнь, вопрос: отдать нажитое непосильным трудом или показать кукиш? И когда каждый сам для себя решил, как поступить в ответ на наглые притязания даурских парней, из окон и дверей нашего состава раздалась беспорядочная стрельба. Где-то гулко ахнули разрывы ручных гранат.

– Послушайте, есаул, а ведь баталия-то разворачивается нешуточная, – раздался сбоку от меня голос штабс- капитана.

Мы втроём лежали между колёсами своего вагона и, заняв круговую оборону, тщательно выцеливали верховые мишени.

– Видать, казаки из окрестных станиц лозунг «грабь награбленное» приняли близко к сердцу и сейчас претворяют его в жизнь, – отозвался я, очередным выстрелом ссаживая на землю неосторожного экспроприатора.

– Эй, служивые, небось, втроём-то воевать с такой прорвой не с руки? – раздался откуда-то сверху незнакомый голос.

Я от неожиданности вздрогнул и направил наган в сторону говорившего.

– Будя, станишник, – голос повеселел. – Ежели бы была надобность, то мы бы вас уже зараз порешили.

– Вы кто? – я напряжённо всматривался в дно вагона, но так и не смог понять, откуда исходит голос.

– Такие же казаки, как и ты. Дозвольте с вами вовме- стях с разбойным людом повоевать? Гуртом оно всё как- то повесельше.

– Присоединяйтесь, коли есть такое желание, – не раздумывая, ответил я.

И в самом деле, терять нам было нечего. Если бы это были враги, то несколько удачных выстрелов поставили бы заключительную точку в нашем путешествии, а наши молодые и красивые трупы навечно остались бы лежать под откосом неизвестного перегона.

– Сыпь до нас, станишники, – поддержал меня и Зимин.

Раздался металлический скрежет, от дна вагона отделилась и с глухим стуком упала на землю стальная заслонка. Из отверстия появилась русая чубатая голова.

– Принимай пополнение, атаман, – сверкнул зубами чубатый молодец примерно моего возраста.

На шпалы один за другим сноровисто спрыгнули пятеро казаков. Они грамотно пополнили ряды круговой обороны.

Воевать стало веселее. Во всяком случае, появилась хоть какая-то небольшая надежда на благоприятный исход, казалось бы, безнадёжной кампании.