Юность в стране застоя, или Повесть о первой любви

Юность в стране застоя, или Повесть о первой любви
Константин Кураленя

Повесть рассказывает о молодёжи конца семидесятых, начала восьмидесятых годов прошлого века. Как на самом деле складывалась пора взросления и первой любви того самого потерянного советского поколения? Бывает ли первая любовь счастливой?

Глава 1.

Она.

«Это она», – подумал с какой-то обречённостью Серёжка, услышав где-то впереди необычайно агрессивный перестук дамских каблучков. Такое понимание приходит как-то вдруг и сразу, и мы воспринимаем его как данность. Этот вызывающий стук своей настырностью распугивал затаившуюся в ожидании очередного грохота проходящего поезда привокзальную ночь.

– «И не боится же!», – промелькнула в голове отвлечённая мысль, а сердце, на мгновенье сбилось с установленного законами природы ритма, и застучало совершенно по-иному.

Сергей шёл на танцы в клуб воинской части, что расположилась на окраине его родной станции со странным французским названием Болонь, и был в отличном настроении. Хотя, надо заметить, что ничего французского в названии не было. С нанайского языка сие переводилось как «Озеро осенних рек». Когда-то Серёжке объяснили, что «осенние реки», это реки, куда осенью на нерест идёт кета.

«Поэтичный народ нанайцы», – подумалось тогда Сергею.

А вечер начинался неплохо, и обещал весёлого продолжения. Накануне они ещё загодя у родителей его друга Мещерякова Андрея, в простонародье отзывавшегося на прозвище Мещеряк, отлили из алюминиевой молочной фляги два литра браги. Недостачу предусмотрительно восполнили чистой водой. Бражка по виду и вправду напоминала молоко. Такого же парного цвета, только в отличие от продукта из-под смирной Бурёнки, она шипелась пузырями, и била в нос мелкими брызгами газа.

– Все девки наши! – довольно заключил Андрюха, закрывая банку капроновой крышкой, и ухмыльнувшись, добавил, – да и батя не сопьётся. Градус то мы ему поубавили.

«Это уж точно, – усмехнулся про себя Серёжка, – градус там действительно уже не тот». Он знал, что данная процедура проделывалась уже не впервой.

Парни на свете жили долго, уже без малого по шестнадцать с лишним лет. И по личному опыту знали совершенно точно, что перед танцами следует пить именно бражку.

– Она сладкая зараза, и закусывать не надо, – довольно ухмыльнулся Мещеряк.

Серёга поначалу отнекивался. Спиртное ему было как-то не очень, не привык ещё что ли? Но после того как он несколько раз пообтирал затылком клубные стены, понял – пить надо. Выпивка, это кураж, а без куража какие же могут быть танцы? Так, не-приведи-господь-что.

Не доходя до клуба, они встали под тень деревьев. Пили, по очереди приникая к широкому стеклянному горлышку. Мутная приторность вязко растекалась по судорожно сжимавшемуся горлу. Пилось нехотя, поэтому приходилось кхэкать, и прерываться. Но долг требовал, и мучения кончились, когда язык ощутил неприятную скользкость дрожжевой жижицы.

Отдыхиваясь, немного постояли. Андрюха жестом залихватского курильщика выщелкнул из жёлтой пачки болгарского «Интера» сигаретину, и протянул её другу.

– Не-е, – передёрнувшись, замотал тот головой, – меня сейчас и так стошнит.

Серёга не курил всю свою жизнь. Это дело он не любил ещё больше выпивки.

– Ну, чё, пойдём бикс снимать? – подражая старшим парням, ловко выплюнул окурок Мещеряк, и развязным голосом добавил, – а то «клубные» без нас всех расхватают.

А Серёга не к месту вспомнил как ещё в первом классе, старшие парни на сеновале «узла поселковой связи» учили их с Андрюхой ругаться матом, курить и пить брагу. Как, там же они весьма доходчиво поясняли, что и как следует делать с противоположным полом. Мещеряк оказался учеником способным. А вот Серёжке все эти науки были неприятны, и они в нём как-то не прижились.

Больше всего ему не нравилось, что о всех девчонках отзывались как-то не очень хорошо. На его взгляд среди них были очень даже ничего. Например, Иринка Козлова. Она была своей в доску. Ещё по детству Серёжка помнил, как наравне с ними, пацанами она на стареньких лыжах сигала с трамплина. И это несмотря на расхожее мнение, что все отличницы ябеды и зубрилы. Так что не все девчонки зануды и трусихи.

Но сейчас он мог горы свернуть.

– Пошли! – также дерзко пошатнулся он.

– Чё дрищи алюрские припёрлися? – совсем не ласково встретил их клубный предбанник прокуренным голосом одноклассника и закоренелого двоечника и неприятеля по жизни Юрченко Витьки, по-простому Юрчи.

– Тебя забыли спросить! – вызывающе цвыркнул через губу Мещеряк.

– Чешите на танцы в свою воинскую часть, а здесь сегодня клубные отдыхают! – нахально сверля их глазами, ухмыльнулся Юрча, и, повернувшись к подобострастно гыгыкающим прихлебателям, радостно сообщил. – Лафа мужики, алюровских сегодня будем бить!

– И как мы промухались, – шепнул другу Андрей. – Сегодня же и вправду в «Части» танцы.

– Тебе что места мало? – примирительно произнёс Серёжка, не собираясь отступать перед Юрчиной наглостью.

Вот этого делать не следовало. Примирительный голос в подобной среде обитания воспринимался за слабость.

С незапамятных времён, наверное, с тех самых, когда рыки первобытного человека стали принимать подобие первых слов, люди с узкой черепной коробкой так и не смогли перестроиться, и говорить нормальным языком. Весь их лексикон сводился к нескольким нечленораздельным фразам. А пробел в недостатке образования восполнялся нагло вытянутой вперёд челюстью, и вставляемым к месту и без места отборным матам. И звучало это примерно так:

– Ты чё мля буду в натуре, мать-перемать, пойдём, козёл, выйдем!

– Пойдём! – словно окунаясь с головою в омут, дерзко ответил Серёжка, и понял, что после такого ответа, так как прежде уже не будет.

Нет, он не был трусом, просто он не любил драться. Ему почему-то было жаль того, кого он бил. А назревавшая драка будет не такой, как это было прежде. В Болни за «козла» отвечали по полной программе. В основной своей массе население станции, как, впрочем, и Дальнего Востока, составляли бывшие узники Гулага. Затем к ним добавились вышедшие «на свободу с чистой совестью» узники современных лагерей. А эти люди, вольно или невольно принесли в быт мирных обывателей частицу «зоновской» жизни и понятий.

Сейчас всё будет всерьёз, до полного нокаута одного из противников. Детство кончилось, и уже не скажешь, что тебе больно, и из носа течёт кровь. Будет решаться вопрос чести и дальнейшего отношения к нему друзей и врагов. Юрча, называя его козлом, прекрасно об этом знал.

Взгляд Юрчи удивлённо взметнулся вверх. Лёгкая неуверенность проскользнула в его наглых глазах. Поймав эту неуверенность, Сергей неожиданно для себя успокоился, а в голове стало пусто, словно туда натолкали ваты. Выбор сделан. Он, молча, развернулся, и пошёл в темноту на задворках клуба. За ним двинулся Мещеряк, и парни из юрчиной свиты.

Очень многое могла бы рассказать дотошному слушателю клубная площадка у чёрного входа. Под крики групп поддержки и отчаянные маты поединщиков здесь плющились носы и ломались челюсти, утверждавшейся в мире взрослых молодёжи. Здесь выясняли отношения перебравшие горячительного взрослые мужики. На этом ристалище отстаивали свою честь и дрались за девчонок. Сюда, в перерывах между танцами, выводили этих самых девчонок, и до одури с ними целовались.

Но не об этом думал Серёжка, спускаясь во двор по скрипучим ступенькам крыльца. Если честно, то он ещё ни разу в жизни не целовался так, чтобы падало сердце, и захватывало дух. А вот драться ему приходилось, и довольно-таки часто. Опять-таки виной тому тот самый ГУЛАГ. Только сила и умение постоять за себя определяло место в обществе, там, где пришлось ему появиться на свет и жить. А у детей это проявлялось в особо жестоких и извращённых формах. Сейчас он боролся с противоречивыми чувствами, затеявшими в его душе несвоевременный спор.

– Плюнь на всё, и беги, – трусливо нашёптывал ему какой-то подленький голосок, неизвестно откуда пролезший в душу. – Юрча тебя не пожалеет.

– Не смей! – вскинулся внутренний голос. – Завтра ты станешь посмешищем всего посёлка. Как ты будешь ходить по улицам – огородами?

– Люди поговорят, и со временем забудут, зато если сбежишь, то не испытаешь боли, а может быть даже чего и похуже. Ты же знаешь Юрчу, он ведь идиот, и не остановится, пока тебя не покалечит. И никто ведь не заступится потому, что драться будете один на один.

– Лучше один раз перетерпеть, – не соглашался с подстрекателем внутренний голос. – Иначе ты уже никогда не сможешь смело смотреть в глаза опасностям.

– Да пошли вы! – вполголоса выругался Серёжка, и развернулся лицом к врагу.

«Если не хочешь валяться на земле, бей первым!», – всплыли откуда-то из прошлой жизни слова старшего брата Алика. Тот знал толк в подобных делах потому, что дрался всегда и везде, и дело это любил.

– Ну, чё, Серый, коленки трясутся? – Настраивая себя на боевой лад, ухмыльнулся Юрча. – Может на колени встане…

– Ха! – не стал дожидаться окончание монолога Сергей и, сделав шаг вперёд, выкинул перед собой правую руку: он сделал выбор, определяющий всю его дальнейшую жизнь.

«В удар надо вкладывать вес корпуса, и силу плеча», – вновь вспомнились слова брата, и:

– Хрясь! – Неожиданно звонко слились в один звук удар и клацанье челюсти противника.

Профессионалы бы назвали такой удар «прямой в подбородок». Серёжка с удивлением смотрел, как тело стоявшего напротив его человека отрывается от земли, и неуклюже забрасывая ноги выше головы, падает навзничь.

– Бум! – в наступившей тишине глухой звук падения поверженного врага слышали все.

Но никто не сдвинулся с места. Все ждали, что же скажет хозяин распростёртого на земле тела. Но тот молчал.