Блуждающие в ночи

– Это имя, п-профессор. След древней цивилизации!

– Какой еще след? Впервые слышу подобное имя. Вот Аня – слышал. И Ани слышал. И даже Арно. Бабаджанян, был такой композитор. – И профессор, задумавшись на пару секунд, вдруг замурлыкал под нос: – Твои следы тара-та у реки… Ведь нет следов, что исчезают без следа.

– Ну п-при чем тут композитор Арно? – чуть не плача от расстройства, жалобно протянул помощник. – Уверяю вас – это п-первобытное имя. И это – мировая сенсация, п-профессор, п-послание современному человечеству из минувших веков. Это кардинально меняет п-представления о времени изобретения п-письменности. П-понимаете?

Профессор покосился на надпись и ехидно рассмеялся:

– Какой вы наивный, Паша, и совсем зеленый! – говоря так, знаменитый ученый намекал на то, что аспирант слишком молод и мало чего понимает в серьезной науке. – Везде вам чудятся великие открытия. Буквы не могли быть придуманы так рано примитивными первобытными людьми. Это совершенно точно установлено.

– Кем? – опрометчиво спросил Паша.

– Как кем? Мной!

Профессор взглянул на помощника с укоризной и продолжил:

– Даже без лупы видно – надпись сделана туристами. Вечно они стены пачкают: «Здесь была Катя», «Здесь сидел Витя»… Лучше я пойду, допью кофе.

– П-подождите, п-профессор, – попробовал спорить настырный аспирант. – Обратите внимание на п-признаки окаменелости. Я п-почти уверен – надпись нанесли на стену в каменном веке.

Увы! Убеленный сединами и умудренный знаниями профессор так и не поверил «зеленому» помощнику и даже обругал его за то, что кофе остыл. А еще, на обратном пути в палатку, невезучий старичок наткнулся на дерево и набил на лбу большую шишку – ведь он без очков почти ничего не видел.

Что касается аспиранта, то тот, подумав как следует, осознал свою ошибку и стер, на всякий случай, подозрительную надпись в пещере. Вскоре Паша стал зятем профессора, кандидатом археологических наук и важным ученым. И теперь сам преподает в институте студентам теорию о происхождении письменности, выдуманную профессором. Поэтому до сих пор считается, что письменность изобрели древние шумеры примерно пять тысяч лет тому назад.

Впрочем, смысл нашей истории в ином. Ведь девочка Вау и не собиралась изобретать письменность. Она лишь хотела, чтобы ее услышали и поняли. Вот что важно!

Каждый из нас приходит в чужой и неведомый мир с криком страха и отчаянья. И вся жизнь человека, это поиск хотя бы одной души, способной понять его чувства, утешить и подарить надежду. Поиск бесконечный, мучительный и не всегда успешный.

Вот почему я зол на хитрого профессора и угодливого аспиранта. Так бы и послал их в меловый период, чтобы скормить саблезубым тиграм – если бы те не вымерли. Зол не только потому, что эти «типа ученые» уничтожили рисунок девочки Вау. Уникального рисунка очень жаль! Однако основная моя претензия вызвана тем, что аспирант и профессор занимаются чепухой, подменяя смыслы. Неужели их в детстве ставили в угол?

Кто бы мне объяснил – зачем нужна письменность, если с ее помощью люди строчат доносы, изощряются в оскорблениях и объявляют войны? Да и люди ли они вовсе или всего лишь местами подбритые обезьяны с гаджетами?

Неужели смысл бытия состоит в бесконечном, как лента Мёбиуса, прогрессе, в том, чтобы делать карьеру или сочинять теорию, которую потом все равно опровергнут или просто забудут? Какой смысл в открытиях того, что ни на йоту не делает человекоподобное существо человечнее? Разве это не мартышкин труд?

Что бы там не утверждали некоторые умники, но вовсе не труд превратил обезьяну в человека, а способность понять сородича и проявить к нему сочувствие. А если тебя не понимают, то кому они нужны, эти буковки, циферки и прочие теории?

Суть нашей истории не в том, кто первым придумал буквы, а в том, что рядом с каждым человеком должен находиться кто-то, способный его услышать и понять. Ведь можно сочинить кучу умных теорий, якобы объясняющих мир, но не понять собственного ребенка. И кому он будет нужен, подобный мир?

Ведь в таком мире никого не останется. Совсем никого. Ни мохнатых мамонтов. Ни саблезубых тигров. Ни девочки Вау. Ни ее мамы, так мечтавшей о новой шубе… И даже хитрых профессоров не останется.

Останутся одни суслики. Но разве с ними поговоришь?

ИДИ КО МНЕ

– Иди ко мне, – позвала из спальни жена.

Он не откликнулся – сидел у себя в комнате, допечатывая первую фразу рассказа. Творческий процесс нельзя прерывать – вечно она этого не понимает.

Но вторая фраза не складывалась. Он поерзал еще немного в кресле – нет, сбился настрой. Ну чего ей опять понадобилось?

Жена в последнее время болела. Иногда ленилась, как он считал, вставать. За стаканом воды, например, почему самой на кухню не сходить? Лишняя разминка даже больному не помешает. И его бы по пустякам не отвлекала.

А то еще моду взяла: «Сядь, побудь со мной, поговори». Зачем? Как будто за жизнь не насиделись. И много высидели? Одну дочь. Да и та… Если разобраться, ничего больше и не связывает. Сиди теперь, не сиди… Вот даже интересно, зачем сейчас звала?

Негромко ворча под нос, добрел до спальни. Там никого не было. «На кухне, что ли?»

Однако и на кухне жены не обнаружилось. Постоял в недоумении. Непонятно.

Заглянул в гостиную. Тот же результат.

Машинально проверил туалет и ванную. Пусто.

Пожав плечами, вернулся в свою комнату и застыл около стола. Чертовщина какая-то.

Задумчиво поскреб подбородок: «Надо же, опять бриться забываю…» Послышалось? Да нет же! Так и сказала: «Иди ко мне». Почти над ухом, он едва не вздрогнул. Вот так всегда отвлекает, стоит лишь сосредоточиться – а ведь вдохновение не легко поймать. Это ведь тебе не курица во дворе, хотя и за той побегать надо. Это – творчество, таинство, можно сказать. Но как объяснить, если у человека мозг под другое заточен?

Да еще посмеивается: «На старости лет решил Львом Толстым заделаться? Лучше бы с внуком в парк сходил». Так получилось, что зовут его Лев, а девичья фамилия матери – Толстая. И зачем мать трогать? – померла давно.

Не ладили они, конечно, свекровь с невесткой. Почитай, всю жизнь не ладили. Но он-то в эти бабские разборки не лез, нейтралитет держал. Разве что иногда на жену прикрикивал, чтобы лишку не духарилась. А на кого кричать? Не на мать же? А жена обижалась…

Да, наверное, иногда не проявлял внимания. Но ведь жизнь такая, что крутишься, словно белка в колесе. Все торопишься…

Куда же она делась-то? Прямо испарилась.

Он почти не нервничал, но было как-то неприятно. Не по себе.

Так. Снова кухня. Дверь на балкон. Высунул голову: ну, разумеется, нет. Да и чего ей здесь делать, в январе на холоде? Да еще больной. Тюмень – не Сочи.

Неужели вышла? Куда? Идея, конечно, здравая в сложившейся ситуации. Но…

Ведь недели две уже дома сидит, по квартире и то еле передвигается. И как он мог не заметить, если вышла? Дверь в комнату открыта, услышал бы… И кто тогда звал?

На всякий случай посмотрел в глазок. В коридоре – пусто и тихо.

Добавляла раздражения надоедливая мысль: зачем звала-то? Вот объявится и сама, наверное, не вспомнит. Всегда с ней так.

Понимая, что занимается откровенной ерундой, отодвинул в спальне штору, чтобы глянуть на оконную створку. Закрыта изнутри. А ты чего предполагал? Что супруга через форточку вылетит с шестого этажа, словно Маргарита у Булгакова? Не паникуй, возьми себя в руки. Должно же быть объяснение.

Присел на диван в гостиной. Ну вот, сердце-то как заколотилось. Разнервничался все-таки, старый идиот. И чего звала, спрашивается?

***

Дочь проверяла документы клиента, когда позвонил отец.

– Понимаешь, она всего-то попросила воды, а я не подошел сразу, – голос дрожал и прерывался, словно говорящий задыхался. – И не успел.

– Папа, ну сколько можно этим маяться? – дочь не сдержала раздражения. – Мне сейчас некогда, потом перезвоню.

Вечером трубку не брали. «Выпил, наверное, и спит», – подумала дочь.