Две жизни. Том I. Части I-II

Мы спустились в отделение третьего класса. Я ожидал встретить ту же грязь, которую видел в вагонах этого класса в русском поезде. Но сразу понял, что ошибся. Здесь было очень чисто. Правда, ноги не тонули в коврах, но полы покрывал линолеум красивых ярких расцветок. Должно быть, билеты и здесь стоили недёшево, так как бедноты совсем не было видно. Мелькали студенческие фуражки, ехали целые семьи, внешний вид которых говорил об известном достатке. Общая столовая была красива, с деревянными креслами-вертушками, залитая электрическим светом; были здесь и гостиная, и читальня, и курительная комната.

Наконец мы спустились ещё ниже и очутились у самой воды. Носовая часть судна была отведена под четвёртый класс; крышей служило помещение третьего класса, где каюты тянулись от носа до кормы. В четвёртом классе кают не было вовсе. Пассажиры были сплошь бедняки, большей частью семьи сезонных рабочих или бродячие музыканты, жалкие балаганные фокусники и петрушки. В отдельном углу расположился целый цыганский табор. Со всех сторон слышались самые разнохарактерные наречия и возгласы. Тут были торговцы, ехавшие со своим товаром и желавшие, очевидно, быть ближе к трюму, где он находился; были и конюхи, сопровождавшие лошадей, – словом, глаза разбегались, – и я снова таращил их, позабыв обо всём на свете.

– Не отставайте от меня, – услышал я повелительный голос капитана и в ту же минуту почувствовал, что Иллофиллион взял меня под руку, шепнув, чтобы я запоминал расположение помещений на пароходе, а не увлекался картинностью этого зрелища.

Я вздохнул. Столько возможностей для наблюдений, – и надо идти мимо всего, памятуя только о буре, которая то ли будет, то ли нет; и я продолжал думать, что вряд ли она случится: солнце сияло, мы всё ещё шли по глади, и волну гнал только наш пароход-великан.

Внезапно мы остановились. В самом неудобном месте, в носу парохода, между бочками и ящиками, на ветру, сидела до крайности измученная молодая женщина, держа на коленях ребёнка лет двух, прелестного живого мальчугана, беленького, как его мать. Рядом лежала девочка лет пяти, похоже, больная. Положив головку, мертвенно бледную, на колени матери, она, очевидно, была в забытьи.

– Почему вы выбрали такое неудобное место? – спросил капитан, обращаясь к женщине, на красивом лице которой изобразился ужас и глаза наполнились слезами.

– О, не выбрасывайте нас, – взмолилась она по-французски. Не понимая, видимо, английской речи капитана, она испугалась звука его повелительного металлического голоса и глядела теперь с мольбой. Капитан оглянулся, говоря, что его французский оставляет желать лучшего. Иллофиллион выдвинул меня вперёд, я поклонился женщине и перевёл ей вопрос капитана.

В ответ на это слёзы градом покатились из её глаз, и она объяснила, что это единственное место, где её наконец перестали донимать жестокие спутники; что сердобольный матрос устроил её с детьми здесь и пригрозил двум туркам, которые не давали ей проходу.

– Девочка не больна, мы только голодны; не выбрасывайте нас, мы едем к моему дяде в Константинополь. Мой муж умер, его задавило на стройке, и французская компания не пожелала нам ничего заплатить. Но я не могла ждать суда, мы умерли бы с голода. Пришлось всё продать и кое-как добраться до Севастополя. Я отдала последние деньги за билет; не знаю, как и доедем. Но билет мой в порядке, – быстро говорила бедняжка, в полном смятении протягивая капитану билет.

Должно быть, нужда свалилась на неё внезапно. Костюм, вероятно, ещё совсем недавно купленный, был в пыли и пятнах; платье на детях тоже новое и тоже перепачканное в дороге. Высовывавшиеся из-под юбки ножки девочки были обуты в крохотные лакированные туфельки, совершенно не пригодные для далёкого путешествия. Мольба и страх за детей, которых она прижимала к себе, слабость, отчаяние – столько чувств отражалось в глазах этого бедного создания, что у меня защекотало в горле и, не думая, что я делаю, я наклонился и поднял девочку на руки.

– Нельзя её здесь оставлять, – сказал я Иллофиллиону. – Уступим ей свою каюту.

– В этом мало пользы, – ответил за него капитан. – Они все нуждаются в медицинской помощи. На пароходе есть платные палаты в лазарете первого класса. Если вы можете оплатить ей дорогу в такой каюте, – она получит возможность отдохнуть, набраться сил и сойти с парохода здоровой. Ведь она сейчас упадёт в обморок.

Не успел он договорить, как доктор бросился к валившейся набок женщине. Капитан дважды свистнул в висевший у него на груди свисток, и перед нами вырос здоровенный матрос.

– Разогнать толпу, – приказал ему капитан.

И точно по мановению волшебной палочки пассажиры расселись по своим местам, не дожидаясь вторичного окрика.

– Теперь – носилки, – велел капитан.

Пока ходили за носилками, Иллофиллион поинтересовался, куда и кому внести деньги за отдельную палату для бедной женщины. Капитан написал записку, передал её доктору, приказав поместить мать с детьми в лучшую палату лазарета – каюту 1А. Деньги следовало внести судовому кассиру, что вызвался немедленно исполнить младший из турок.

Женщина всё ещё не приходила в себя, и её уложили на носилки. Матрос протянул руки, чтобы взять девочку, но она крепко обхватила мою шею руками и громко заплакала. Я прижал девочку к себе и сказал Иллофиллиону, что сам отнесу ребёнка и останусь с больной матерью, пока она не придёт в себя. Но Иллофиллион отрицательно покачал головой:

– Отнеси ребёнка, дай матери капель из этого пузырька и немедленно возвращайся. У нас много дел. Но бедняжку мы не забудем. Сообщи ей, как нас найти, пообещай, что мы вскоре её навестим. Капли дай ей так, чтобы никто не видел, – шепнул он мне, и я двинулся вслед за носилками.

Шли мы долго, думаю, не менее 20 минут мы всё взбирались по лестницам и коридорам, обойдя стороной парадные комнаты.

И чего только тут не было, в этом плавучем доме! И прачечные, и сушильня, и провиантские склады, и бельевые, и швейная мастерская, и специальное хранилище для пресной воды, и гимнастический зал, и плавательный бассейн, и множество кухонь, и ледники, – я просто пришёл в растерянность и один ни за что бы не нашёл дороги обратно.

Каюта, куда мы наконец добрались, была вся белая, имела две койки-дивана внизу и одну наверху. Всё в ней было роскошно и чисто. Пока сестра ходила за халатом для больной, а доктор прошёл в аптеку, я быстро влил в стоявший на столе бокал капель, которые дал Иллофиллион, и поднёс их к губам больной. Она открыла глаза, выпила лекарство и снова опустила голову на подушку.

Но я сразу заметил, что к щекам её прилила кровь; она шевельнулась, вздохнула, а когда вошёл доктор, приподнялась и спросила твёрдым голосом:

– Где я?

Я подал ей девочку и сказал, что она находится в лазарете, где и пробудет до конца путешествия. Я просил её, от имени капитана, ни о чём не беспокоиться и пообещал, что зайду к ней вместе с братом. Объяснив, где нас найти в случае необходимости, я перевёл ей предложение доктора пойти с детьми в ванную комнату и переодеться в то, что полагается носить в лазарете.

Простившись с ней, я было решил, что мне самому ни за что не выбраться отсюда; но у выхода из лазарета увидел того же матроса-верзилу, который сопровождал носилки и ждал теперь меня, чтобы отвести обратно.

На этот раз мы добрались довольно быстро, потому что этот верзила так же летал по лестницам, как наш рыжий великан. Я нашёл капитана и его спутников за работой. Вся густая толпа была разделена на женское и мужское царства. Женщин и детей поместили в середине палубы, где имелись стены из сплошных бортов. Матросы принесли железные щиты и отделили ими носовую часть палубы, чтобы уберечь слабых от сквозного ветра.

Мужская часть пассажиров, особенно цыгане, в штыки встретила распоряжение капитана отделиться от женщин. Тогда он свистнул особым манером – и точно из-под земли выросли четыре вооружённых матроса. Им капитан приказал нести здесь вахту, сменяясь каждые два часа. Ещё с десяток матросов получили приказание крепко привязать к опорам весь груз и даже пассажиров, за чем остался наблюдать один из офицеров.

Мы спустились в трюм, который тоже состоял из нескольких этажей. Нижние были доверху забиты ящиками и тюками, а на верхних этажах были стойла для скота. Коров и лошадей капитан приказал стреножить. Я заметил, что в стойлах стены были обиты толстыми соломенными матрасами. Отдав ещё какие-то специальные распоряжения, капитан опять поднялся в четвёртый класс, и мы последовали за ним.

Здесь он обратился к мужчинам с речью, которую мы переводили на все языки, правда в основном помогали наши турки, знавшие восточные и балканские наречия. Капитан сказал, что всякого, кто будет замечен в пьянстве или игре в кости в эту ночь, немедленно посадят в карцер. Тем, у кого было с собой спиртное, он велел сдать его немедленно. Должно быть, никому не хотелось в карцер; и со всех сторон, без всякого сопротивления, пассажиры протягивали матросам бутылки и даже бутыли со спиртным. Если кто-то медлил, то под красноречивыми взглядами соседей неохотно, но всё же отдавал припрятанное в дорогу. Нечего было опасаться, что кому-то удастся утаить спиртное. Теперь уже проявляли свои сыскные таланты цыгане. Обиженные из-за того, что их разлучили с их женщинами, отдавшие водку из страха перед наказанием, они вымещали на спутниках свою досаду; и невозможно было укрыть пьянящее зелье от их зорких, пылающих глаз.

Вскоре большая корзина была доверху наполнена и унесена. Капитан добавил, что каждый имеет право передать на хранение деньги судовому кассиру – независимо от суммы – и затем получить её, где и когда пожелает; и если желающие найдутся, – он пришлёт кассира в помещение третьего класса. На этом наш обход закончился. Поднявшись в первый класс, мы расстались с капитаном и с турками, с которыми договорились встретиться в десятом часу.

Когда мы вернулись к себе в каюту, Иллофиллион дал мне ещё одну пилюлю, вызывавшую омерзительное состояние. На этот раз голова не кружилась; но тошнота, стучание в висках и какое-то трепетание всего тела были, пожалуй, ещё сильнее. Я сидел на диване, и мне казалось, что сейчас что-то лопнет у меня в голове и спине. Весь я покрылся испариной и снова не мог двинуть ни одним пальцем. Я будто слышал какой-то разговор, но даже не смог понять, кто это и о чём говорит.

Долго ли так лежал в забытьи, я не знал; но внезапно ощутил какую-то лёгкость, гибкость в теле, словно проспал несколько часов. А оказалось, что прошло только двадцать минут. Иллофиллион сказал, что сейчас подадут обед и надо с ним поторопиться, так как необходимо принять лекарство в третий раз. Я весело отвечал, что если сейчас могу горы двигать, то что же будет со мною в третий раз? Но как бы то ни было, следовало поспешить с обедом. В кармане у меня лежало письмо Флорентийца, что сжигало меня уже столько часов; и прежде всего я хотел прочитать его, о чём и заявил Иллофиллиону. Он согласился с моим нетерпеливым желанием и вышел на палубу, где нам сервировали обед. Солнце уже стояло низко, очевидно, было часов семь. Я вынул письмо – и позабыл обо всём на свете, так тронули меня нежные, полные любви слова моего дивного друга.

Флорентиец писал, что мысленно следит за каждым моим шагом, и, разделённые условностью расстояния, мы всё так же крепко слиты в его дружеских мыслях и любви, верность которой я имел случай не раз проверить в эти дни. Дальше он сообщал, что вынужден ограничиться коротким письмом, так как времени до отхода поезда осталось совсем немного; он просит меня быть предельно внимательным во время путешествия по морю и не отходить от Иллофиллиона, как я делал это и раньше, потому что врагам удалось пустить ищеек по нашему следу. Желая мне обрести полное спокойствие, он говорил, чтобы я не впадал в отчаяние от любых новых поворотов в собственной судьбе, а только видел перед собою одну цель: спасти жизнь брата, и был бы верен ей так, как он, Флорентиец, верен своей дружбе со мною.

Я хотел ещё раз перечитать это дивное письмо, но Иллофиллион увёл меня обедать, обратив моё внимание на позднее время. Мы быстро пообедали. Иллофиллион ел мало, пристально наблюдая близящийся закат. Он рекомендовал мне прилечь отдохнуть, сказав, что через полчаса даст мне третью порцию лекарства. Я задремал, но проснулся от голоса Иллофиллиона, машинально проглотил очередную пилюлю и заснул мгновенно, даже не успев ощутить, как она подействовала.

Проснулся я, как мне показалось, от толчка; на самом же деле это хлопнула дверь нашей каюты. Я поднялся, с удивлением разглядывая Иллофиллиона, который был в плаще и резиновых сапогах.

– Одевайся скорее, Лёвушка. Капитан прислал сказать, что буря начинается и разразится, наверное, раньше утра. Но качка так сильна, что большая половина людей уже слегла и чувствует себя очень плохо. Надо спускаться в четвёртый класс и оказывать помощь.

Я стал надевать сапоги и плащ, а Иллофиллион достал две походные аптечки на крепких ремнях; одну, побольше, надел себе через плечо, другую подал мне.

– У тебя будут запасные лекарства. Возьми непременно пилюли Али и вот эти, что я вынул из твоего саквояжа; их тебе посылает Флорентиец.

И он подал мне зелёную коробочку из эмали с белым павлином на крышке.

– Взгляни, как устроены отделения аптечки, – с этими словами он отстегнул кнопку, поднял крышку твёрдого чехла, и я увидел три ряда пузырьков и несколько прозрачных резиновых капельниц с отметками: две капли, пять, десять. Я был поражён невиданной прозрачной резиной, но размышлять было некогда, любоваться зелёной коробочкой с павлином – тоже. Я поспешил засунуть обе коробочки в аптечку. Физически я чувствовал себя прекрасно, но казалось, что меня шатает. Иллофиллион рекомендовал мне шире расставлять ноги, потому что это качка даёт о себе знать.

Мы вышли из ярко освещённой каюты, и я поразился перемене в погоде. Лил дождь, свистел ветер; вокруг была непроглядная тьма. Возле меня выросла высокая тень – это был наш матрос-верзила. Он точно прилип ко мне. Я почувствовал, что Иллофиллион взял меня под руку, и мы двинулись к зиявшей светлой дыре – трапу вниз. Здесь мы встретили наших друзей, направлявшихся к нам. У них были такие же аптечки.

Не обменявшись ни словом, мы стали спускаться.

Глава 12. Буря на море

Не успел я преодолеть и пяти ступенек, как что-то сильно толкнуло меня в спину, и я неминуемо полетел бы вниз головой, если бы мой матрос-верзила не принял меня на руки, как дети ловят мяч, и в один миг не очутился со мною на площадке, поставив меня на ноги. Я не мог сообразить, что случилось, но увидел, что Иллофиллион держит младшего турка за плечи, а отец освобождает его ногу из щели между перилами. Видимо, расставляя ноги пошире, чтобы не упасть, он каким-то образом зацепился ногой за перила и, падая, толкнул меня головой в спину, отчего я и полетел вниз. Всё это было, несмотря ни на что, комично, а молодой турок имел такой несчастный и сконфуженный вид, что я, забыв про всякий такт, так и залился смехом. Верзила не смел, очевидно, хохотать в открытую, но фыркал и давился, что меня смешило ещё больше.

– Алло, – раздалось за моей спиной. – Это кто же сыскался такой смельчак, чтобы встретить эту дикую качку таким весёлым смехом?

Я узнал голос капитана и увидел его площадкой ниже в мокром плаще и капюшоне.

– Так это вы, юноша, такой герой? Можно не беспокоиться, вы будете хорошим моряком, – прибавил капитан, подмигивая мне.

– Герой не я, а вот этот молодец, – сказал я капитану, указывая на нашего матроса. – Если бы не он, – пришлось бы вам меня отправить в лазарет.

– Ну, тогда бы постарался поместить вас в каюту рядом с прекрасной незнакомкой. Вы имеете большой успех у её маленькой дочери, чего доброго и мать последует её примеру.