Предпоследняя правда

Предпоследняя правда
Елена Колина

Семейная сага #1
В этой книге Вы найдете… себя, маму-папу, своих друзей и родных, то, о чем мечтали, чего боялись, о чем разговаривали, кого любили, во что одевались. Конечно, это шутка, новый роман Елены Колиной не о Вас, конечно, он о других, чужих людях, в чем-то прекрасных, в чем– то ужасных. Но и о каждом из нас. Все «фирменные» черты стиля писательницы – искренность, остроумие, психологизм – в полной драматических событий и неожиданных поворотов истории четырех питерских семей, живущих в знаменитом Толстовском доме. О жизни, полной разочарований и очарований, которой живем мы, все наше поколение, последние пятьдесят лет.

Елена Колина

Предпоследняя правда

В этой книге нет ничего скопированного с реальности, все совпадения случайны, герои романа не имеют ничего общего с реальными людьми.

В романе упоминаются известные люди, названные своими, известными всем именами, и это может внести некоторую путаницу, поэтому просьба не переносить некоторую кажущуюся достоверность на персонажей романа. Кстати, отличить реальных людей от персонажей нетрудно: они не разговаривают, а персонажи, напротив, весьма разговорчивы.

– Анечка, детка, я твоя мама! Кто еще скажет тебе правду, – тебе 38 лет…Почему ты улыбаешься?! Может быть, я не в курсе дела и ты замужем?! Так ты просто скажи мне «я замужем» и я от тебя отстану!

Аня в сторону:

– Бу-бу-бу, бу-бу-бу…

– Детка, ты думаешь, что я уже ничему не могу тебя научить, но я могу!.. Не имеет значения, что ты не ребенок, не имеет значения, сколько у тебя было мужчин!.. А сколько у тебя было мужчин?.. Больше одного? Нет, просто скажи мне, – больше одного или меньше? Больше одного, но меньше двух?

Аня пишет цифру в воздухе.

– …ЧТО?! О-о, я умоляю тебя, навсегда забудь цифру 12, как будто ее нет!..Да, вот так всегда и считай – 10, 11, 13… А что такого особенного тебе надо считать?! Деньги? Так ты их обжулишь на одну купюру, ты же не специально, – скажешь, что мама велела тебе навсегда забыть цифру 12…

Монолог сопровождается Аниными демонстративными вздохами, гримасами, угрожающим прищуром, умильными улыбками и украдкой высунутым языком.

Аня включает компьютер.

– А почему ты дома?! По понедельникам ты должна быть в офисе. В офисе ты могла бы встретить достойного человека. А дома у компьютера ты не встретишь ни одного достойного человека, кроме меня. Почему ты дома в понедельник?!

Аня, не отрываясь от компьютера:

– Сегодня вторник.

– Как это вторник, когда я, твоя мама, говорю тебе, что сегодня понедельник?!

Сцена из сериала «Понедельник во вторник»,

сценарий Т. Кутельман

Таня Кутельман родилась в Ленинграде 20 октября 1966 года. Лева Резник родился тремя месяцами раньше, 16 июля. Из роддома Леву и Таню принесли домой, на Рубинштейна, 15, в Толстовский дом.

Толстовский дом, один из самых знаменитых домов в Петербурге, – северный модерн, три соединенных ренессансными арками проходных двора, первый двор выходит на Рубинштейна, третий на Фонтанку… в третьем дворе у нас зимой стоит елка… во дворах фонари, эркеры, галереи, во всем сдержанная буржуазная изысканность декора. В советское время здесь любили снимать кино, выдавая дворы Толстовского дома то за один европейский город, то за другой, а однажды Толстовский дом был как будто Лондон, и здесь как будто жил Шерлок Холмс.

…Во дворе Толстовского дома всегда стоят художники с мольбертами, вьется стайка туристов, туристов привели посмотреть, как здесь красиво… экскурсовод им что-то рассказывает, – можно подслушать, что он говорит.

– Толстовский дом получил премию на Парижской выставке 1911 года. Это изумительный пример стиля «северный модерн»… Что? Сколько стоит квартира в этом доме? Сколько стоит квадратный метр площади в долларах или евро?.. Ну, не знаю, дорого. Иногда в журнале «Элитная недвижимость» можно увидеть объявление: «Продается элитная квартира в знаменитом Толстовском доме». В цене столько нулей, что нужно считать в столбик, сколько это евро или долларов. Это очень дорогая недвижимость, – как на Манхэттене или в центре Парижа…Давайте лучше о прекрасном. Дом построил архитектор Лидваль. В сложную планировку здания включена последовательность трех соединенных арками проходных дворов, ведущая с улицы Рубинштейна на набережную реки Фонтанки. Из-за неправильной конфигурации участка продольная ось дворов имеет излом, поэтому аркады не образуют сквозной перспективы… Господи, ну что еще? Почему во дворе между «лексусом» и «мазерати» стоят раздолбанные «жигули»? Почему, почему… потому что в этом доме еще остались коммуналки…

Толстовский дом – дорогая недвижимость, но это чрезвычайно странная дорогая недвижимость. Когда рекламируют квартиру в «новом элитном доме», обычно приводят аргумент: «Вы будет жить в однородном социальном окружении». Это означает, что рядом с нами не будет людей беднее нас, не будет бомжа, хирурга из детской больницы Раухфуса, пожилой учительницы географии, бедной бабушки, которая по этому двору в блокаду саночки возила. Людей богаче нас тоже не будет, ни одного банкира, олигарха, нефтяного магната. Рядом окажутся только люди, у которых ровно столько же денег, что у нас, и все вместе мы будем как подстриженный газон…Впрочем, так живут во всем мире – в социально однородной среде, как в манной каше без комков. А ведь чем разнее, тем интереснее. Или?..

Толстовский дом – это не вылизанный стерильный дом с однородным социальным окружением, наш дом уникален по своему социальному разнообразию, здесь представлены все варианты жизни, от роскошных квартир до коммуналок, от «лексуса» до разбитых «жигулей». В нашем элитном, элитном, элитном доме полно странностей и противоречий, у нас в одном подъезде позолота и мрамор, в другом кошки и запущенность, а бывает, что на одной лестничной площадке коммуналка и роскошное жилье. Может быть, в целом мире осталось только одноединственное место, где представлена вся жизнь, а не кусочек.

В Толстовском доме большие квартиры… Очень большие квартиры, около двухсот метров. В советское время это были большей частью, конечно, коммуналки. Но и отдельные квартиры тоже были, в них жили академики, артисты, начальники и их дети – золотая молодежь.

Таня Кутельман, дочь профессора Кутельмана, – первый двор, третий подъезд, квартира на третьем этаже.

Виталик Ростов, сын знаменитого пианиста Ростова и певицы Кировского театра Моисеевой, – первый двор, первый подъезд, четвертый этаж.

Алена и Ариша Смирновы, дочери первого секретаря райкома Петроградского района, – подъезд напротив Виталика, пятый этаж, квартира напротив лифта.

Лева Резник, сын незнаменитых родителей, жил во втором дворе, – второй двор в Толстовском доме – это не черный двор, второй так же красив, как первый, – в квартире из семи комнат, где кроме Резников было прописано девятнадцать человек.

…Сейчас, конечно, все изменилось. В огромных квартирах, бывших коммуналках, живут очень богатые люди, для них наш дом, наш любимый старый дом, – «престижное элитное жилье». В бывших профессорских квартирах с отваливающимися обоями и сервантами советских времен осталась старая, очень старая советская интеллигенция или потомки старой советской интеллигенции, они могут пройти по двору своего детства с закрытыми глазами.

Все изменилось… Но не настолько «все», как кажется. Коммуналок еще много осталось. И кто там только не живет – милиционеры, модели, врачи, программисты, безработные. Толстовский дом, как Ноев ковчег, – в нем есть все.

У нас бывает забавно: охранник открывает респектабельному господину Резнику дверь «лексуса» – «пожалуйста, Лев Ильич», а мимо задумчиво тянется сосед в отвисших тренировочных образца 1980 года с помойным ведром в руке и, отталкивая охранника, говорит: «Левка-морковка, дай прикурить». Лев Ильич дает, потому что он – Левка-морковка. Они раньше в одной коммуналке жили.

В новом доме с однородным социальным окружением нет прошлого, нет дружб длиною в жизнь, ссор и романов, любви и предательства, а у нас, а здесь… Как говорил Райкин: «А у на-ас… а зде-еся…» У нас жизнь – как будто долгий-долгий сериал. Драма с элементами комедии, с детективной линией и психологической составляющей.

– Три парадных двора Толстовского дома декорированы так же тщательно, как и фасады. В отделке дворов и фасадов использовались тесаный известняк, кирпич и штукатурка. В отделке дома видны элементы, характерные именно для творчества архитектора Лидваля…Что? Почему в таком дорогом доме до сих пор есть коммуналки? Ну, как почему коммуналки?.. Это же Ленинград. То есть Санкт-Петербург, конечно… Почему я говорю «Ленинград»? Знаете, мы, ленинградцы, когда говорим о прошлом, мы все-таки говорим «Ленинград». Мы ведь родились в Ленинграде, ходили в школу в Ленинграде, и…

И мы боремся с волнами, направляя наши лодки против течения, которое неизбежно относит нас в прошлое.

Фитцджеральд

Ленинград, 1969 год, обед у Фиры Резник

Было три звонка, – к Резникам три звонка.

– Я открою, – Илья бросился в прихожую, в глазах – праздник.

В каждом взрослом мужчине можно увидеть мальчика, нужно только подойти к мужчине как к шедевру, на котором, чтобы скрыть художественную ценность, сделана поздняя запись – к примеру, на мадонне Рафаэля нарисованы лубочная Маша и три медведя. Можно, как говорят реставраторы, «расчистить», осторожно, слой за слоем снять позднюю запись с мужского лица, удалить следы разочарований и побед, жесткости, нежности, неприкаянности, беспомощности… и остального, что у кого есть.

Многих мужчин нужно долго реставрировать, скрести взглядом, чтобы разглядеть в них мальчика, но в тридцатилетнем Илье, не похожем ни на еврея, ни на русского, а похожем на молодого Марлона Брандо, – смягченный вариант молодого Марлона Брандо, – сексапильный, но не агрессивно брутальный, тоньше, изящней, нежней, с ироничной полуулыбкой, – увидеть ребенка было нетрудно. У Ильи Резника были откровенно детские глаза, счастливые и обиженные, как будто он всегда встречает Новый год, а Дед Мороз запаздывает.

– Кто там? – спросил Илья, подходя к двери.

– А там кто? – раздался ответ из-за двери. Шутка привычная, повторялась не раз, но всегда вызывала смех, Илья и в этот раз засмеялся.

– О-о, о-о… Фирка, иди скорей, ты не представляешь, кто к нам пришел! Кутельман с супругой! Эмка, Фаинка, привет! – восторженно завопил Илья и запел: – То ли дождик, то ли снег, то ли гости, то ли нет…

Из кухни появилась Фира, в переднике, с полотенцем на плече, за ней трехлетний Лева.

Фира – смуглая, большеглазая, с тяжелыми веками, ярко накрашенная, губы красные, веки ярко-голубые. Модное синее в розах платье обтягивало пышную грудь и полноватые бедра. Фира – учительница. Странно представить ее с классным журналом под мышкой, зажатую в безликий бежевый кримпленовый костюм и вообще ЗАЖАТУЮ В ШКОЛУ, – ей бы плясать с бубном, кружиться, с хохотом задирая цветастые юбки, но – никакого хохота, никаких юбок. Фира преподавала математику в школе на Фонтанке на полторы ставки плюс классное руководство.

– Сколько раз тебе говорить, – ну и что, что три звонка?! Спроси «кто», дождись ответа, потом открывай, – простой алгоритм, а ты все не понимаешь и не понимаешь!