Женщины Цезаря

– Почему он должен был мне не понравиться?

– Понятия не имею, – сказала Сервилия, похлопав по краю ложа. – Сядь, брат. Я прошу тебя оказать мне услугу и еще хочу убедиться в том, что ты кое-что сделал.

– Услугу?

– Синон – мой слуга, которому я доверяю больше всех. И я хочу поручить ему кое-какие дела в Пергаме. Я должна была подумать об этом сразу, когда сегодня ты был у меня, но поначалу это не пришло мне в голову, поэтому прости, что позвала тебя снова. Ты не будешь возражать, если Синон отправится в Азию в числе твоих сопровождающих?

– Конечно нет! – с готовностью согласился Цепион.

– Великолепно, – промурлыкала Сервилия.

– А что я должен сделать?

– Составить завещание, – сказала Сервилия.

Он засмеялся:

– И все? Какой же здравомыслящий римлянин не помещает свое завещание у весталок, как только становится мужчиной?

– Но разве у тебя не изменились обстоятельства? Теперь ты женат, у тебя есть дочь, но нет наследника в твоем доме.

Цепион вздохнул:

– В следующий раз, Сервилия, в следующий раз. Гортензия была разочарована, когда первой родилась девочка. Но она милая малышка, и роды были легкие. А сыновья еще появятся.

– Значит, ты все оставляешь Катону, – утвердительно произнесла она.

Лицо, так похожее на лицо Катона, исказилось от ужаса.

– Катону? – взвизгнул он. – Я не могу оставить состояние Сервилия Цепиона кому-либо из Порциев Катонов, как бы я ни любил моего брата! Нет, нет, Сервилия! Оно оставлено Бруту, потому что Брут не будет возражать, если его усыновят как Сервилия Цепиона. Он не откажется от этого имени. Но Катон? – Цепион засмеялся. – Ты можешь себе представить, чтобы твой маленький братец Катон согласился носить любое другое имя вместо собственного?

– Нет, не могу, – ответила Сервилия и тоже посмеялась немного. Потом на ее глазах выступили слезы, губы задрожали. – Какой мрачный разговор! Но я должна была поговорить с тобой об этом. Никогда не знаешь, что ждет впереди.

– Однако Катон – мой душеприказчик, – добавил Цепион, готовясь покинуть комнату. – Он проследит за тем, чтобы Гортензия и маленькая Сервилия Цепиона наследовали столько, сколько позволит мне оставить им lex Voconia, и проследит, чтобы Брут получил сполна.

– Какая странная тема разговора! – сказала Сервилия, поднимаясь с ложа, чтобы проводить его до двери и поцеловать на прощание, что крайне его удивило. – Спасибо, что берешь Синона с собой. И еще спасибо, что успокоил меня. Я знаю, что тревожусь напрасно. Ты ведь вернешься!

Она закрыла за ним дверь и постояла немного, не в силах двинуться с места. Ее пошатывало. Итак, она была права! Брут являлся его наследником, потому что Катон никогда не согласится войти в семью патрициев под именем Сервилия Цепиона! О, какой замечательный день! Даже измена Цезаря уже не ранила так больно, как несколько часов назад.

Иметь в своем штате Марка Порция Катона, даже если его обязанности ограничивались консульскими легионами, было тяжелым испытанием. Наместник Македонии даже не представлял себе, насколько тяжелым, пока оно его не постигло. Если бы молодой человек был частным назначенцем, его сразу отослали бы домой, будь его поручителем хоть сам Юпитер Всеблагой Всесильный. Но поскольку Катона назначил народ через трибутное собрание, наместник Марк Рубрий не мог ничего поделать. Оставалось только терпеть присутствие Катона.

Но как можно терпеть человека, который всюду суется, везде подглядывает, постоянно задает вопросы, хочет знать, почему это пошло туда, почему то сто?ит в счетных книгах больше, чем на рынке, почему такой-то требует освобождения от налогов? Катон не переставал задавать эти «почему». Если же ему тактично напоминали, что его изыскания неуместны, то Катон просто отвечал, что все в Македонии принадлежит Риму, а Рим избрал его одним из своих магистратов. Следовательно, все в Македонии, согласно закону, морали и этике, касается его лично.

Наместник Марк Рубрий был не одинок в своих страданиях. Его легаты и военные трибуны, писари и начальники тюрем, судебные приставы и публиканы, любовницы и рабы – все дружно ненавидели Марка Порция Катона. Катона, который помешан на работе. От него нельзя было избавиться, отослав в какое-нибудь дальнее поселение в провинции, потому что через два, максимум через три дня он возвращался, отлично выполнив поручение.

Бо?льшая часть его разговоров – если громкие разглагольствования можно назвать разговором – посвящалась его прадеду Катону Цензору, чью бережливость и старомодные взгляды Катон ценил безмерно. И поскольку Катон был Катоном, он фактически подражал Цензору во всем, кроме одного: он везде ходил пешком, вместо того чтобы ездить на лошади. Он ел крайне умеренно и пил только воду; он вел простую солдатскую жизнь и держал только одного раба для услуг.

Но имелось одно серьезное нарушение принципов его прадеда. Катон Цензор ненавидел Грецию, греков и все эллинское. А молодой Катон восхищался ими и не делал из этого секрета. Это давало повод тем, кто был вынужден терпеть присутствие Катона в греческой Македонии, подшучивать над ним. Всем ужасно хотелось хоть как-то проткнуть его невероятно толстую кожу. Но все эти шуточки оставляли на ней лишь малозначительные вмятины. Когда кто-нибудь упрекал Катона в том, что он предает принципы своего прадеда, поддерживая эллинский образ мысли, шутник попросту переставал существовать для Катона. Увы, то, что Катон действительно считал важным, доводило до бешенства его начальников, равных ему по положению и подчиненных: он не терпел того, что называл «жить с комфортом», и критиковал за это и наместника, и любого из центурионов. Поскольку сам Катон обитал в двухкомнатном кирпичном доме на окраине Фессалоник и делил к тому же убогое жилище со своим другом Титом Мунацием Руфом, военным трибуном, никто не мог сказать, что сам Катон «живет с комфортом».

Он прибыл в Фессалоники в марте, а уже к концу мая наместник пришел к выводу, что, если он не отделается от Катона, произойдет убийство. На столе наместника копились жалобы – от публиканов, торговцев зерном, счетоводов, центурионов, легионеров, легатов и женщин, которых Катон обвинял в непристойном поведении.

– Он даже имел наглость заявить мне, что лично он сохранил целомудрие до женитьбы! – возмущенно рассказывала Рубрию его близкая подруга. – Марк, он поставил меня на рыночной площади перед толпой ухмыляющихся греков и прочитал мне лекцию о том, как должна вести себя римлянка, живущая в провинции! Отделайся от него, или, клянусь, я кому-нибудь заплачу, чтобы его убили.

К счастью для Катона, в тот же день он сообщил Марку Рубрию о визите в Пергам некоего Афинодора Кордилиона.

– Как бы мне хотелось послушать его! – воскликнул возбужденный Катон. – Как правило, он выступает в Антиохии или Александрии. А это путешествие необычно для него!

– Ну что ж, – сказал Рубрий, торопясь высказать блестящую идею, – почему бы тебе не взять пару месяцев отпуска и не отправиться в Пергам?

– Я не могу этого сделать! – воскликнул Катон, потрясенный. – Мой долг – служить здесь!

– Каждому военному трибуну полагается отпуск, дорогой мой Марк Катон, и никто не заслуживает его больше, чем ты. Пожалуйста, поезжай! Я настаиваю! И возьми с собой Мунация Руфа.

Итак, Катон уехал в сопровождении Мунация Руфа. Римляне, живущие в Фессалониках, чуть с ума не сошли от радости, ибо Мунаций Руф так благоговел перед Катоном, что усердно подражал ему. Но как только минули два месяца, он снова был в Фессалониках. Единственный известный Рубрию римлянин, который так буквально воспринял предложенный с потолка срок отпуска. Вместе с Катоном прибыл не кто иной, как сам Афинодор Кордилион, знаменитый философ-стоик, готовый играть роль Панеция Родосского, философа, находившегося при Сципионе Эмилиане из Катонов. Будучи стоиком, Афинодор не ожидал – или не желал – той роскоши, которой окружил в свое время Панеция Сципион Эмилиан. Единственное изменение, которое он внес в образ жизни Катона, это аренда для них троих – Мунация Руфа, Катона и самого философа – трехкомнатного дома вместо двухкомнатного и увеличение числа рабов до трех. Что же заставило этого знаменитого философа присоединиться к Катону? Просто в Катоне он увидел человека, который когда-нибудь будет иметь огромное значение. Присоединение к семейству Катона обеспечит имени Афинодора Кордилиона долгую память. Не будь Сципиона Эмилиана, кто бы помнил имя Панеция?

Римляне в Фессалониках застонали, когда Катон возвратился из Пергама. Рубрий продемонстрировал, что он не готов выносить общество Катона, объявив, что у него есть срочное дело в Афинах, и тут же уехал. Слабое утешение для тех, кого он оставил! Но тут, по пути в Пергам, в Фессалоники заехал Квинт Сервилий Цепион, и Катон тотчас позабыл и о публиканах, и о «жизни с комфортом» – так счастлив он был вновь увидеть любимого брата.

Глубокая душевная связь между ними возникла вскоре после рождения Катона. В это время Цепиону было три года. Сильно болея, их мать (через два месяца она умерла) дала подержать новорожденного Катона трехлетнему Цепиону. И с тех пор их разлучал только долг, хотя даже при исполнении долга они ухитрялись оставаться вместе. Может быть, связь и ослабла бы с возрастом, если бы их дядя Друз не был заколот в том доме, где они все жили. Когда это случилось, Цепиону было шесть лет, а Катону едва исполнилось три. Этот страшный удар выковал в огне ужаса и трагедии такую связь между братьями, что с годами она только крепла. Их детство было одиноким, безрадостным, лишенным любви. Оно пришлось на время войны. У них не осталось близких родственников, их опекуны были к ним равнодушны, а двое старших из шестерых детей, Сервилия и Сервилилла, ненавидели младших, Катона и его сестру Порцию. Но сражения между старшими и младшими отнюдь не всегда оборачивались в пользу двух Сервилий! Катон хоть и был самый маленький, но он же был самый горластый и самый бесстрашный из всех шестерых.

Всякий раз, когда маленького Катона спрашивали:

– Кого ты любишь?

Он неизменно отвечал:

– Я люблю моего брата.

И если к нему продолжали приставать с вопросом, кого он любит еще, он все равно отвечал:

– Я люблю моего брата.

Действительно, он никогда не любил никого другого, если не считать ужасной любви к дочери дяди Мамерка, Эмилии Лепиде. Любовь к Эмилии Лепиде научила его только одному – презирать женщин и не доверять им. Такому же отношению к противоположному полу способствовало и детство, проведенное с Сервилией.

Но чувство, которое Катон питал к Цепиону, было неискоренимо. Братья, связанные искренней и взаимной любовью, всегда оставались единым целым. Катон никогда не признался бы даже самому себе, что Цепион для него нечто большее, чем сводный брат. Никто так не слеп, как те, кто не хочет видеть; а наиболее слепой из всех – Катон, желающий быть слепым.

Братья много путешествовали и немало повидали. И если бедный вольноотпущенник Синон, который путешествовал в обозе Цепиона, исполняя поручение Сервилии, почувствовал бы искушение легко отнестись к предостережению Сервилии о Катоне, одного взгляда на него оказалось достаточно, чтобы ясно понять, почему госпожа сочла нужным предупредить о Катоне как об угрозе делу. Впрочем, Катон не обращал внимания на Синона: римский аристократ не утруждает себя знакомством с теми, кто ниже его по положению. Синон прятался за толпой слуг и младших служащих и старался не попадаться на глаза Катону.

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается, и в начале декабря братья расстались. Цепион продолжил путь по Эгнациевой дороге в сопровождении своей свиты. Катон, не стесняясь, плакал. Плакал и Цепион – еще безутешнее, потому что Катон шел за ними следом по дороге много миль, маша рукой, плача и крича, чтобы Цепион был осторожен, осторожен, осторожен…

Наверное, он чувствовал, что Цепиону грозит опасность. И когда через месяц он получил записку от Цепиона, ее содержание не удивило его так, как должно было удивить.

Мой любимый брат, я заболел в городе Энос и боюсь за свою жизнь. Никто из местных врачей, кажется, не знает причины болезни. Но с каждым днем мне становится все хуже.

Пожалуйста, дорогой Катон, прошу тебя приехать в Энос и быть со мной в мой смертный час. Мне так одиноко, и никто здесь не может утешить меня так, как ты. Я хочу держать твою руку, когда испущу дух. Приезжай, умоляю тебя, приезжай скорее. Я постараюсь дождаться тебя.

Мое завещание находится у весталок, и, как мы договорились, моим наследником назначен молодой Брут. Ты – мой душеприказчик, тебе я оставил, как ты поставил условием, лишь десять талантов. Скорее приезжай.

Когда наместнику Марку Рубрию доложили, что Катону немедленно требуется отпуск, он не возражал. Единственный совет, который он дал, – это ехать по суше, поскольку поздней осенью штормы на море такие, что обрушиваются даже на фракийское побережье, и уже потонуло несколько кораблей. Но Катон не слушал советов. По дороге путешествие займет дней десять, как бы быстро он ни скакал. А сильный северо-восточный ветер наполнит паруса корабля и погонит его так быстро, что Катон достигнет Эноса за пять дней. Отыскав капитана, достаточно безрассудного, чтобы согласиться взять Катона на борт и доставить в Энос (за очень хорошую плату), Катон, обезумевший от горя, отважился сесть на корабль. Афинодор Кордилион и Мунаций Руф тоже поехали. Каждого сопровождал только один слуга.