Жёлтый

– Вероятно, родители думали, что мальчик, узнав про сестер, захочет общаться. Старые жены возражали бы. Выносили бы папаше мозг. Дети бы страдали и канючили.

– Вы общаетесь с сестрами?

– Практически нет.

– И не хотите?

– Промилле и тогда не хотел. Это был неподходящий возраст для подобных откровений. Юного Промилле интересовала Летиция Каста. И Бритни Спирс. А какие-то сестры? Это был пшик.

Когда Промилле исполняется одиннадцать, партнеры выкидывают его отца из бизнеса. Это легко сделать, рассказывает отец подрастающему сыну в редкую минуту откровенности: у него никак не доходят руки юридически оформить собственную долю. В семье почти не остается денег. Отец уговаривает своего отца продать квартиру и переселиться к невестке и внуку, а сам, не желая проживать в такой компании, уезжает на дачу, где запоем читает поначалу сектантскую, а затем православную литературу. Семья проедает квартиру деда. Когда деньги снова подходят к концу, мать Промилле вынуждена впервые в жизни выйти на работу.

Дед моего клиента – престарелый малообразованный пьяница, скандалист и бабник. Промилле ненавидит его до сих пор, хотя дедушка уже мертв. Однако я слышу в рассказах о нём и нотки уважения, которых нет в словах моего собеседника о родителях. У деда крутой нрав, он силен физически, вынослив и трудолюбив. Даже на девятом десятке дед не сидит без дела и постоянно выполняет какую-нибудь работу по дому. Отец Промилле представляет собой противоположность своего отца, и мой клиент презирает его – трусливого, слабого, болезненного и ленивого.

На руках деда кровь последней из трех не то четырех его жен. Мальчик боится старика: неоднократно тот по пьяной лавочке орет на внука, грозится убить его мать, требует вернуть квартиру. Зато дедушка учит Промилле премудростям игры в домино. Еще он втолковывает моему будущему клиенту, что не общается ни с кем из десятков своих бывших женщин, в том числе с бабушкой Промилле.

Примечателен рассказ последнего о смерти деда.

– Дедуля жил без малого век, – говорит Промилле на одной из наших первых встреч. – Последние десять лет его жизни мы не общались. Он тогда вовсе уж сбрендил.

Четыре года назад Промилле и Марина собирались в отпуск. Оставалось полнедели до вылета на Мальдивы. Промилле в бутике Moschino рассматривал новые галстуки. Самый красивый был цвета мокрого песка. Тут позвонила мамаша и давай реветь. Промилле решил было, что ее драгоценный супруг зажмурился. Но сквозь горестные вопли разобрал, что умер дедуля. Старый засранец не мог вытерпеть полнедели. Промилле был вынужден ехать на церемонию. Также он был вынужден купить четыре галстука. Очень уж эти галстуки были красивые.

– Что заставляет вас совершать поступки вроде поездки на похороны дедушки? Почему вы иногда делаете то, что вам не нравится?

– Промилле вынудила Марина. Вернее, не сама Марина. Объяснять ей, что мы не любили родных, было утомительнее похорон. Так что мы без лишних слов поехали.

– Вы и Марина?

– Она еще не была знакома с родителями Промилле. А он счел траурную церемонию неподходящим поводом для знакомства. Кстати, звонок мамаши имел уморительный финал. Важно сказать, что она тоже ненавидела дедулю. Просто до трясучки ненавидела. Тут же она ревела аж в истерике. Промилле нашел какие-то глупые фразы, стал ее утешать. Мол, дедуля был уже ни к чёрту. Да и пожил о-го-го, чего уж тут сокрушаться. Мамаша тут же утерла сопли и зашипела: «Ты не понимаешь. Я плачу не о нём. Я плачу о себе. Сколько мне осталось жить?»

Конечно, дедуля был мразью. Но всё же это был его день. День его смерти. Неприлично требовать жалости к себе в эдакий день. У мамаши, как видите, отсутствует нравственное чувство. Отсутствует напрочь.

Канцлер Промилле избивает женщину

Канцлер характеризует свою мать как человека, которому неведомы представления о морали. При этом сама мать Промилле, по его словам, убеждена едва ли не в собственной святости. Обожая совать нос в дела других и раздавать советы, она на все лады повторяет, будто никогда не лезет в чужую жизнь.

Всё же Канцлер относится к ней лучше, чем к отцу. Однако акции матери сильно падают в глазах сына из-за реакции на его развод.

– Люди, с которыми мы говорили о разводе, выражали нам поддержку, – рассказывает мой клиент. – Промилле нечасто обсуждал развод с кем-либо. Но какое-то число раз говорил об этом. Скажем, отвечая на вопрос, где потерял кольцо. Собеседники находили какие-то ободряющие фразы. Хотя бы формально выражали сочувствие. Единственной реакцией мамаши была претензия.

– Претензия? Какая тут может быть претензия? Это же ваш брак, а не ее.

– О, мамаша считает, что Канцлер задолжал ей прыщавых уродов. Внуков, стало быть. Ее жизнь, понимаете ли, не удалась. Мамаша всю ее положила на алтарь служения ближним. То есть на диван, где мамаша и пролежала большую часть времени. Поэтому она спит и видит нагадить кому-нибудь. Например, своим внукам. Вот незадача, ребенок у мамаши один. Согласитесь, затруднительно иметь больше, если тридцать лет не давать мужу. Так что внуков мамаша ждет от нас.

История похорон деда Канцлера находит завершение в ходе одной из наших следующих бесед. Дедушку хоронят в будний день, и Промилле предупреждает родителей, что опоздает из-за утренних переговоров. Марине он говорит, что спешит на похороны, а сам отправляется завтракать в свой любимый ресторанчик неподалеку от офиса. Там рассчитывает время таким образом, чтобы попасть в церковь к середине отпевания, с аппетитом ест, а потом арендует на весь день «мерседес» с водителем и выезжает в сторону Железнодорожного – подмосковного города, где проходят похороны.

В расписание Канцлера вмешивается случай. Незадолго до того Железнодорожный присоединяют к Балашихе. Промилле неоднократно слышит, что после присоединения нужно ссылаться на Балашиху при указании адреса в Железнодорожном. Водителю, которого мой клиент характеризует как злоупотребляющего бриолином метиса, он называет адрес церкви и уточняет, что та находится в Балашихе. Навигатор приводит автомобиль к высокому красному дому с черной крышей посреди застройки частного сектора, а отнюдь не к церкви.

Промилле охвачен сложным чувством. Он не любит опаздывать сильнее необходимого, но на похоронах рад появиться позже запланированного. Канцлер велит ехать в Железнодорожный. На порог церкви он ступает под стук молотков: отпевание завершается, крышку гроба заколачивают гвоздями. Этот звук кажется Промилле ангельской музыкой.

– Церемонией заведовал папаша, адепт религиозного культа, – говорит мой клиент. – И он допустил, чтобы бедолагу сожгли. Устроил родителю похороны викинга. Странная безответственность, дедуле же надлежит восстать после трубного гласа. Как он теперь это сделает?

Как-то мы рассказывали эту историю одной подруге. С купюрами, разумеется. Без завтрака и ангельской музыки. Мы ужинали с намерением продолжить. Рассчитывали показать девушке свою обезьянку. Поэтому старались выглядеть человечно. В конце подруга заревела. «Отчего ты плачешь?» – спросили мы. «Мне жаль, что ты опоздал. Что не поцеловал дедушку в лобик», – сказала она. Мы вышли освежиться и уехали домой.

Периодически Канцлер описывает такую свою реакцию на раздражающие поступки женщин, характерную и для Акемгонима Горгоноя. Сталкиваясь с подобным женским поведением, эти двое обычно не выказывают недовольства, а выходят в туалет и сбегают. «Чаще всего мы бежим от женщин через сортир», – примерно так выражается мой клиент, подытоживая очередной рассказ.

Вот пример. Восемь лет назад Промилле отдыхает со своей тогдашней подругой Вероникой в Эмиратах. Однажды за ужином та, как обычно, съедает в два раза больше Канцлера. Проглотив свой чизкейк, Вероника доедает штрудель Промилле и рассказывает, что ее сестра худеет благодаря контролю питания со стороны гражданского мужа. «Но если бы ты попробовал меня контролировать, – говорит Вероника Канцлеру, – я бы тебе в лоб дала».

– Скажи она такое в России, – произносит мой клиент, посмеиваясь, – Канцлер ушатал бы ее на месте. Она бы, голубушка, почки выплюнула. Не сомневайтесь, она узнала бы, каково это – получить в лоб. Однако мы были в Эмиратах. Канцлер не знал, можно ли там было дубасить женщин прилюдно. Кто ж без местного образования разберет, что принято у шейхов. Поэтому Канцлер вышел сполоснуть руки. Перевел телефон в авиарежим. Уехал на такси в гостиницу. Проживание еще не было оплачено, кстати. А у Вероники не было денег. Канцлер провел в отеле минут десять. Забрал деньги из сейфа. Прихватил загранпаспорт Вероники, ее банковскую карточку и даже аспирантское удостоверение. И два чемодана этой обжоры. Их Канцлер утилизировал по дороге в аэропорт. Там Промилле аннулировал обратный билет любительницы угрожать физической расправой. А свой билет обменял и улетел наутро. Ночью Канцлер развлекался с проституткой в транзитной гостинице. Веселая такая хохлушка оказалась и безотказная.

Про себя я отмечаю очередное некорректное словечко из тех, что в ходу у моего клиента. Мне всегда режет слух подобное пренебрежительное обозначение национальности человека.

Промилле продолжает рассказывать:

– Нарисовалась Вероника через месяц, аккурат под Сретение. На день святого Валентина. Канцлер и думать о ней забыл. Видимо, у бедной аспирантки закончились деньги. Иначе непонятно, зачем было опять соваться к Промилле. Тащиться из самого Медведкова на юго-восток. Увы, лучшего всеобщего эквивалента состоятельности, чем деньги, цивилизация не изобрела.

Вечерело, Канцлер ел черешню и смотрел фильм. Вроде бы «Адвоката дьявола». Зазвонил домофон, Вероника стала умолять Канцлера о разговоре. Тот был в хорошем расположении духа и продолжил смотреть кино. Назавтра она снова приехала.

Я чувствую, что сейчас услышу нечто отвратительное. Это редкий случай, когда я радуюсь, что из-за режима самоизоляции мы с Промилле никогда не находимся в одном помещении. Обычно мне нравится общаться с клиентами лично.

– Канцлер надел перчатки и открыл Веронике дверь, – рассказывает мой собеседник. – Знаете ли, извечно в кожаных перчатках, чтоб не делать отпечатков. Вероника поднялась на лифте. Канцлер вытащил ее на лестницу. Отбил бедняжке почки и швырнул вниз. Она все ступеньки пересчитала. Это выступление дуэтом заняло минут пять. Или даже меньше.

– Неужели после такого не принято обращаться в полицию? – спрашиваю я, пересиливая отвращение к моему клиенту.

– Вероника боялась, что Канцлер убьет ее за это, – Промилле прямо лучится, улыбаясь. – Да и что бы она сказала? Видеокамера на лестнице отсутствовала. Канцлер был в перчатках. Пальцем Веронику не тронул. Голым пальцем, стало быть. Только поцеловал в лобик, когда она упала.

– В лобик?

– В лобик, – улыбка Промилле разъезжается во все тридцать два зуба. – Она грозилась дать Канцлеру в лоб, такая храбрая. А он простил ее. И поцеловал в лобик.

Размышляя над этой историей, я понимаю, что больше всего меня шокируют не психопатия и садизм моего клиента. Не его извращенная фантазия. Не отсутствие у несчастной жертвы Канцлера возможности привлечь своего мучителя к ответственности.

Самое страшное в другом. Такие женщины, как Вероника, верят в то, что такие мужчины, как Промилле, способны на убийство. Верят и всё равно возвращаются к таким мужчинам. Возвращаются прямиком дьяволу в пасть.

«Геша из Марракеша»: глава четвертая

Другая большая мамина радость приключилась в октябре. Римма Борисовна дала второклассникам задание сочинить историю путешествия немецкого купца. Маршрут путешествия изображала карта, завладевшая вниманием Геши. Там были острова, здоровенный кит, горы и абордаж пиратов. Карта так понравилась Геше, что он долго не садился записывать историю, а лишь мечтал.

Взяв листочек и ручку, Геша задумался. Герой нуждался в имени. Летом Геша узнал, что многие русские имена были древнегреческого происхождения. Например, его имя в переводе с греческого означало «благородный». А некоторые имена были взаимосвязаны. Одно могло буквально значить другое, но в переводе созвучие терялось. Таким было имя Леонид. Оно значило «подобный Льву».

Купец был немцем – русские имена годились плохо. Немецкому купцу вряд ли могло сгодиться даже русское имя греческого происхождения.

Геша знал кое-какие немецкие имена. В анекдотах упоминались некие Штирлиц и Миллер. Или Мюллер: Геша не помнил точно. Не все анекдоты были приличными. Возьми Геша имя оттуда, мама догадалась бы, что сын знал неприличные анекдоты.

Рассудив так, он попросил маму выдумать немецкое имя для героя. Мама в школе учила немецкий и сказала окрестить купца Петером.

Усевшись, Геша за один раз исписал девятнадцать тетрадных страниц. Вот что у него получилось:

«Первое путешествие