Сага о Гудрид

Торбьёрн медленно кивнул головой: он выглядел так, словно вот-вот проснется. Торкель широко улыбнулся и сказал:

– Решено, только скажи, Торбьёрг, что тебе нужно, и мы все сделаем!

Торбьёрг показала на искусно украшенный кошель, висевший у пояса и довольно пробормотала:

– Все, что мне нужно, находится здесь! И надеюсь, твои люди помогут мне в доме. Гудрид, скажи Герде дочери Арнфинна, что ты сегодня не будешь занята на кухне с ужином. И надень на себя свой праздничный наряд.

Почувствовав в душе облегчение, Гудрид учтиво поклонилась и пошла к кухне, откуда доносился ворчливый голос экономки Торкеля, поругивающей своих служанок. Вот уж, поистине, она заслужила свое прозвище – Кожаные губы! Когда Гудрид открыла дверь, Герда повернулась к ней и грубо сказала:

– Где ты пропадаешь так долго? Положи у очага вяленую рыбу и принимайся за дело! Не могу же я оставить без присмотра этих бездельниц, которые не могут отбить толком мясо. Прежде чем ужин будет готов, половина его уже окажется съеденной.

Она умолкла, переводя дыхание, и Гудрид миролюбиво выложила принесенную рыбу и потерла окоченевшие руки, виновато улыбаясь домоправительнице. Герда похожа на собаку, которая больше лает, чем кусается, подумала она. Когда дома в Исландии люди рассказывали о своих стычках с Гердой Кожаные губы, они вспоминали о ней с добродушной ухмылкой.

– Вот твой ключ, Герда. Меня сегодня не будет: прорицательница Торбьёрг хочет, чтобы я помогла ей вечером петь заклинания. Она спрашивает, не обойдешься ли ты без меня. Мне очень жаль оставлять тебя одну.

Последние слова были неправдой, потому что на самом деле Гудрид была рада показать свое искусство, которому ее научила приемная мать. Как бы ей хотелось теперь обернуться и увидеть Халльдис, стоящую рядом, но та лежала на дне моря и смотрела пустыми глазами на что-то неведомое и загадочное.

Герда Кожаные губы вздохнула и закатила оплеуху мальчику, который должен был поддерживать в очаге огонь.

– Опять ты клюешь носом! Следи внимательнее, дурень, мне нужны камни погорячее.

Смущенный раб пробормотал что-то на непонятном языке. Гудрид подумала, что ее предок, высокородный бритт Вивиль, никогда не являл бы собой столь жалкое зрелище, как этот хлипкий раб с обвисшими волосами, даже если сам Вивиль тоже был бы захвачен в плен. Королева Ауд Мудрая не дала бы земли кому угодно, с тех пор как сама поселилась в Исландии…

А экономка недовольно продолжала:

– Никогда хозяину Херьольвова Мыса не навести тут порядок, это с такими-то слугами. Попроси, чтобы Рагнфрид пришла помочь приготовить ужин. Да скажи ей, чтобы она приберегла масло, которое нам дал твой отец. Оно только для знатных гостей. А Торбьёрг-прорицательнице, пожалуй, и так много достанется: мы ведь забьем ради нее скот, так как ей понадобятся сердца разных животных.

Герда остановилась, чтобы перенести дыхание, и внезапно быстро и лукаво улыбнулась Гудрид: словно кошка облизнулась язычком.

– Я присмотрю тут на кухне, а ты иди, девочка.

У очага в дымной избе сидело много народу. Несколько женщин поставили на огонь котел, в котором варился мох, и занимались тем, что ставили столы, тогда как мужчины подтрунивали над женщинами, а дети неохотно убирали игрушки.

Свет от висячей лампы падал на Рагнфрид дочь Бьярни, которая ткала в углу комнаты. Спина ее выразительно говорила о том, что все происходящее ее не касается. Гудрид подошла к ней и сказала:

– Рагнфрид, прорицательница хочет, чтобы я помогла ей сегодня вечером, и мне нужно переодеться. Герда просит тебя помочь с ужином…

Рагнфрид отложила в сторону челнок и расправила складки на своей черной шерстяной юбке.

– Мне, наверное, тоже не мешало бы переодеться…

– Ты только помнешь свой наряд в тесноте, – ответила Гудрид. – Торкель созвал всю округу послушать, что скажет Торбьёрг. Я бы и сама не стала переодеваться, но боюсь рассердить духов.

Рагнфрид улыбнулась, как бы ожидая сострадания.

– Я все сделаю, как просят. Разве я могу петь заклинания! Мне только хотелось бы, чтобы Торкель поскорее нашел себе жену, и тогда мне не придется столько работать в доме.

Улыбка Гудрид выражала больше чувство жалости, нежели веселья. Она уже давно заметила, что у Рагнфрид нет ни матери, ни приемной матери, которые могли бы воспитать ее и научить многим важным вещам в жизни. Та, кто ведет хозяйство, должна уметь больше, чем все остальные женщины в доме, вместе взятые, как всегда повторяла Халльдис. Гудрид попыталась представить себе выражение лица своей приемной матери, когда Рагнфрид жаловалась на непосильный труд…

Она взглянула на свой собственный ткацкий станок. Не так-то много ей удавалось поработать за ним, с тех пор как она оказалась в Гренландии. Придя в себя после дальнего путешествия, она принялась ухаживать за больными на Херьольвовом Мысе. Мор свирепствовал здесь еще до того, как корабль Торбьёрна пристал к берегу, и унес жизнь Бьярни сына Херьольва, после того как тот вместе с юным Торкелем вернулся домой из Норвегии, посетив Эрика-ярла. Благодарные лица, обращенные к Гудрид, когда она обносила больных молочным супом и отваром из трав, вселяли в нее чувство своей полезности этим людям. А времени заниматься шитьем и ткачеством у нее было мало.

Жизнь в этой незнакомой стране была все такой же сумбурной, и девушка желала бы знать, что скажет Торбьёрг об их будущем, хотя мысли о нем страшили Гудрид.

Молодая женщина в горячке металась на скамье в глубине комнаты, которую Гудрид делила вместе с Гердой Кожаные губы и другими незамужними женщинами. Время от времени больная тряслась в лихорадке, не замечая, что в комнате есть другие. Гудрид укрыла ее одеялом, а потом открыла свой сундук и бережно достала шелковый платок, принадлежавший еще ее матери. Снизу лежала шелковая сорочка с длинными рукавами, которая складками спадала до пола. Поверх сорочки девушка надела платье без рукавов из тонкой синей английской шерсти с бретельками из шелковых лент. Наряд был ей к лицу: может, и отец смягчится, увидев ее такой красавицей.

Она еще пошарила в сундуке и достала кожаный кошель, в котором хранилось золотое обручье и другие украшения. Две позолоченные серебряные броши, подаренные ее матери дедушкой Гудрид, Эйнаром с Купального Берега, были изделием лучшего ювелира из Дублина. В том же стиле были выполнены и заколки для платка. Гудрид подержала украшения на ладони, и металл заиграл огнями, отражая пламя очага. Если бы ее выдали замуж за богатого Эйнара сына Торгейра, который сватался к ней в прошлом году, тогда бы она осталась жить в Исландии и могла бы надевать почаще свои чудесные украшения!

Эйнар был молодым купцом, который жил осенью в Арнастапи, пока торговал своими товарами на побережье. Дела у него шли хорошо, и он разбогател еще больше своего отца, как сказала Халльдис, но отец его был вольноотпущенником, и в этом – главное препятствие.

Гудрид думала тогда, что это неважно. Когда Эйнар, сидя за столом, начинал рассказывать о людях и краях, которые он видел, это было так увлекательно, что Гудрид забывала о скуке. Откровенный и восхищенный взгляд Эйнара, устремленный на нее, томил ее смутным предчувствием. Юноша настойчиво пытался всякий раз заговорить с ней, когда они встречались, а она столь же настойчиво отговаривалась своей занятостью. Он ей не нравился: словно бы он ощупывал ее взглядом. Беспокойство в ее душе все возрастало, и когда она услышала, что Эйнар просил ее приемного отца выдать Гудрид за него и спросить об этом разрешения у Торбьёрна, ее бросило в жар. Отец рассердился и решительно отказал Эйнару: его дочь никогда не выйдет за сына раба.

Она дохнула на бронзовое зеркало, смахнула со своего короткого, прямого носа соринку и распустила волосы. Наверное, ей хотелось бы иметь от Эйнара детей, будь она его женой: он смотрел на нее так жадно. Само воспоминание об этом взгляде словно обжигало ее. Неужели ей пришлось бы слушаться такого мужа, как Эйнар сын Торгейра, до конца жизни! Отец, конечно, был вспыльчив, но все же он желал своей дочери только добра.

Гудрид заметила, что Торкель взглянул на нее со своего почетного сиденья. Справа от него сидела старая Торбьёрг, а слева – Торбьёрн. Прорицательница слегка улыбалась, оглядывая всех присутствующих по очереди, а Торбьёрн выглядел так, будто он объелся тухлого мяса. Он даже не повернулся в сторону дочери.

Когда Гудрид помогла обнести гостей едой и питьем, она сама присела поужинать. Рагнфрид шепнула ей:

– Жаль, что ты не богата, Гудрид. Мой брат от тебя глаз не отрывает!

Гудрид держалась так напряженно, что она даже не обратила внимание на плохое настроение отца, а к намекам Рагнфрид она уже привыкла. Она сама знала, что хорошо выглядит, и ей хотелось с честью справиться с поручением и пропеть заклинания как полагается. И точно так же она знала, что Торкель не возьмет ее в жены. Он высматривал себе невесту с большим приданым. Гудрид же не собиралась провести всю свою жизнь на этом ветреном Херьольвовом Мысе. А кроме того, Торкель и Рагнфрид постоянно показывали, что они рождены в Гренландии, тогда как она со своим отцом приехала из другой страны! Глаза Торкеля были голубыми и немного глуповатыми, не такими синими, пытливыми, как у того юноши, которого она по-прежнему помнит…

Гудрид осторожно положила масла на кусочек рыбы, вложила нож обратно в ножны и спокойно ответила Рагнфрид:

– Если бы мы с отцом были богаты, мы не сидели бы здесь. Мы хотели остаться в Исландии.

Рагнфрид фыркнула и с детской доверчивостью наклонилась к ней поближе.

– Ты ведь знаешь, я хочу выйти замуж до того, как Торкель приведет в дом жену, и он говорит, что присматривает мне хорошего мужа. А мне нравится только один – это Лейв сын Эрика из Братталида.

– Так тебе нравится он или его слава? – Гудрид давно заметила, что такая прямота расценивается Рагнфрид как желание пошутить. И та снова фыркнула, помедлив с ответом.

– Понятное дело, мне нравится его слава. Лейв знаменит, он сильный и умный… Сын хёвдинга из Братталида – хорошая партия, даже если приходится делить дом со старой секирой Тьодхильд! Но люди говорят, что он не собирается жениться вторично: он очень любил свою жену и долго печалился после ее смерти. Потому-то он и уходит часто в дальнее плавание.

Гудрид помнила, как она девочкой однажды видела Лейва, когда тот приезжал к ним в Исландию, и она исполнилась сомнений, действительно ли он путешествует лишь для того, чтобы отогнать грустные мысли. И первое, о чем они с отцом узнали, прибыв в Гренландию, это то, что Лейв сын Эрика, в то же лето путешествовал к далеким странам на западе, где бывал и отец Рагнфрид и Торкеля, двадцать лет назад, когда он сбился с курса по пути в Гренландию. Лейв купил «Рассекающего волны», этот большой корабль Бьярни, – может, он решил, что это волшебное судно вновь принесет его к незнакомым берегам? Пожалуй, он стремился найти не утешение, а богатство в новых землях.

Гудрид стало холодно. Может, ее испугала мысль о неизвестном, чего так жаждал Лейв, а может, пришло время заклинаний Торбьёрг. Она закуталась получше в материнский платок, лежавший у нее на плечах, и посмотрела в сторону почетного сиденья. Торкель поднялся с места, откашлявшись, погладил густую бороду и начал:

– Дорогие гости, поблагодарим Герду дочь Арнфинна за угощение, а Торбьёрг-прорицательницу – за то, что она скажет нам, когда ожидать лучших времен. Злые силы восстали против нас. В этом году охотники возвращались с пустыми руками и с севера, и с востока. Как бы то ни было, они возвращались домой живыми и невредимыми! Люди говорят, что никогда еще так не бывало, чтобы за одно лето погибло столько народу и столько кораблей потерпело крушение. И дома у нас трава выросла короткой. А потом напал на нас мор, и до сих пор он еще не кончился. Плохо дело и у Эрика из Братталида – будем уповать на то, что он доживет до весны.

Торкель замолчал и вытер пот со лба. Гудрид украдкой посматривала на отца. Его красивое, словно точеное лицо было бесстрастно, когда он молча перекрестился. Она поспешила последовать его примеру, ибо знала, о чем он думает. Он приехал в Гренландию просить защиты и покровительства у своего старого хёвдинга, как и обещал много лет назад, когда помог самому Эрику сохранить жизнь и бежать из Исландии, едва Эрик был объявлен вне закона. И теперь Торбьёрн со своими людьми и домочадцами сидит всю зиму на Херьольвовом Мысе, не зная, что его ожидает в Братталиде следующей весной.

А Торкель тем временем продолжал:

– У нас не хватает тюленей, да и треска совсем пропала. Нам надо было бы узнать, что за проклятие лежит на нас, и когда оно будет снято. Когда столы будут убраны, мы соберемся вокруг Торбьёрг. Пусть кто-нибудь последит, чтобы дверь не открывали, иначе все злые духи устремятся на нас снаружи. Я взываю к Тору, Ньёрду, Фрейру и Фрейе[2 - Главные боги древних скандинавов.].

Когда Торкель сел на место, царившая до сих пор тишина нарушилась кашлем, шумом, двиганием столов. Но люди все делали молча, никто не говорил ни слова, и напряжение в доме возрастало. Один высокий мужчина вытащил свой меч и сел у дверей, а остальные разместились вокруг возвышения в задней части комнаты. Многие все еще лежали в горячке по лавкам, и некоторые из больных никак не могли подняться на ноги вот уже несколько недель. Их бледные исхудалые лица озарялись светом от очага и ламп, висевших в доме, и тепло лишь усилило душный едкий запах, исходивший от одежды людей.

Гудрид стояла в кругу других женщин около Торбьёрг. Она увидела, что отец исчез в маленькой комнате, где мужчины обычно чинили сети и вырезали стрелы для лука. Гудрид подавила в себе чувство разочарования, поняв, что он не обратит внимания на ее способности.