– Отец, зачем мы берем с собой в Гренландию этот камень?
– Надеюсь, ты сама догадаешься об этом дочка. Теперь, когда мы окажемся в Гренландии, у нас не будет недостатка в камнях.
Гудрид никогда не видела отца таким оживленным. Одетый в платье и штаны из черного домотканного сукна, в прочных башмаках, в конической шапочке без полей, он выглядел лет на десять моложе, и взгляд его скользил по кораблю с выражением гордости и нетерпения. Гудрид знала, что отец ее в молодости прославился в дальних морских походах, и люди от Норвегии до Шотландии и Фарерских островов до сих пор помнят, каким отважным викингом он был. Юность отца прошла на борту больших драккаров, плавающих в поисках приключений и богатства. И теперь все его заботы о хозяйстве остались далеко позади.
Радость отца передалась и Гудрид: она почувствовала, что сердце забилось сильнее. Девушка стояла возле Снефрид, протягивая каждому руку при прощании, благодаря за добрые пожелания успешного плавания.
Да, в жизни наступили большие перемены: словно это было предзнаменование, признак чего-то нового. Она это должна запомнить, удержать в памяти все, что сейчас происходит. И пусть будет сопутствовать им удача в Братталиде у Эрика… Благословение, благословение, bless – это новое английское слово ей не нравилось; хотя многие начали употреблять его взамен прежнего «прощайте».
Ей стало легче, когда она увидела, что отец подошел к Стейну, Ингвилль и родителям девочки. Она сняла с кобылки седло и отдала его Стейну отнести на корабль. А затем погладила бархатную морду Снефрид.
– Прощай, Снефрид. Теперь ты принадлежишь Ингвилль.
Она отдала сестре вожжи, увидев, что Стейн уже надел на жеребенка недоуздок и отводит его в сторону. Гудрид даже не заметила, как притихли все кругом, когда воздух разорвало отчаянное ржание кобылы. Отец Ингвилль быстро выхватил у дочери вожжи и сказал:
– Прощайся же с Гудрид и Торбьёрном, Ингвилль. Попутный ветер и отлив ждать не будут.
Гудрид обняла и поцеловала свою сестричку, дядю и тетю поочередно, втянула в себя знакомый запах и вгляделась в их лица на прощание, чтобы запомнить родичей получше. А потом отвернулась и быстро пошла вниз по желто-красному, еще зеленеющему берегу и поднялась по трапу вслед за отцом, Ормом и Халльдис. Стоя на корабле, Гудрид все всматривалась в морское дно, в эту толщу воды, в ее неясные очертания и игру теней. Подняв глаза, она заметила, что борты корабля поблескивают от тюленьего жира, а у берега теснятся лодки, и люди в них машут им и кричат прощальные слова. Путешественники стояли у поручней и продолжали махать в ответ своим родичам и друзьям, перекрикиваясь и шутя с ними.
Вступив на палубу, Гудрид сразу же заметила свое седло под парусиной. Ей и в голову не приходило, что корабль может вместить так много. Здесь были и запасы еды, и пожитки. В средней части палубы стоял скот, отгороженный от всего остального, и только собаки и кошки бегали, где им хочется.
Она молча жалась к Халльдис, когда увидела, что отец ее направился к штурвалу. Сняв с себя кожаную шапочку, Торбьёрн оглянулся назад на берег, где над низкими, рваными тучами высился Ледник Снежной Горы. А за ним сияло синее небо, похожее на фиалки, распустившиеся в укромных тенистых местечках. Обратив свой взор к горе, Торбьёрн запел:
Дивно гора ледяная
Божьи сокровища прячет.
Горит там лампада Христова,
И свет ее льется на нас.
Путь она нам укажет
К Гренландии и ее землям.
Ступим на берег, как жаворонок,
Легко опустившись на луг!
На мгновение он застыл в молчании, а затем медленно перекрестился. А Гудрид с болью в душе подумала о том, что отец запел впервые после смерти ее матери.
НА ЗАПАДЕ ПОДСТЕРЕГАЕТ СМЕРТЬ
Попутный ветер надул красно-белый полосатый парус «Морского коня», и корабль, рассекая воины, медленно отошел от берега. Люди в лодках у пристани все еще продолжали кричать и махать им, и праздничное настроение окончательно вытеснило в душе Гудрид печаль. Она помахала остающимся, а потом отвернулась и принялась следить за отцом, который твердо держал в руках резной штурвал и зорко посматривал за парусом и подводными рифами на пути. Рядом с отцом стоял лоцман, Эйольв Баклан. Прошлой осенью он приплыл к берегам Исландии на норвежском торговом судне, проведя пару лет в чужих землях, и теперь решил отправиться вместе с Торбьёрном в Гренландию.
В верхнем правом углу паруса был вышит белый конь, и сама парусина была плотной и надежной. Почти двести локтей такой же парусины были аккуратно уложены среди прочих узлов и тюков: Гудрид сама помогала ткать ее из крапивного волокна и шерсти. Девушка надеялась, что в этом морском путешествии парусина больше не понадобится, а на новом месте найдутся другие дела, так что не придется подолгу сидеть у ткацкого станка.
Ее раздумья прервал барашек, жалобное блеяние которого доносилось снизу, из загона, где стоял скот. А вскоре послышался целый хор голосов, и заплакал маленький ребенок, так что все было как и прежде, на суше. Собака Хильда громко тявкнула, лежа у ног Торбьёрна, однако другие собаки на корабле понимали, что им следует вести себя тихо, ибо царит здесь Хильда, и только она одна. Мохнатый норвежский лесной кот, принадлежащий Халльдис, играл с двумя чесоточными кошками, которых взял с собой Гандольв, чтобы они ловили мышей. И Гудрид пришла в голову мысль, что если бы корабль не покачивался на волнах, а ветер не надувал бы парус, то можно было бы представить себе, что находишься не на палубе, а в гостях у соседа.
К ней подошли Халльдис и Турид Четырехрукая.
– Гудрид, – сказала Халльдис, – может, ты поможешь Сигрид дочери Барда, пока мы покормим других? Ее ребенок капризничает. Его мы уже покормили, а она сама страдает от морской болезни. Да и Турид плоховато себя чувствует…
Гудрид кивнула.
– Я позабочусь о Сигрид.
Сигрид и ее муж, Ульв Левша, остались без крова во время урагана прошлой осенью. Они с большинством своих родичей пировали у друзей, когда произошло несчастье. Оба они стали немного странными, и Торбьёрн считал, что это хороший знак, раз они будут находиться у него на корабле.
Гудрид отметила про себя, что они уже так далеко отошли от берега, что Мыс Снежной Горы едва зеленеет вдали. Скорее, черные, красные и коричневые краски слились воедино, и выделяется лишь белая вершина ледника. Корабль держал курс на северо-запад, и она узнала темный песчаный берег Дритвика: от него отходило множество рыбачьих лодок. Может, Сигрид почувствует себя лучше, если «Морской конь» уверенно рассекает волны, двигаясь прямо вперед с поднятым парусом, подумала она и зашла под кожаный навес.
Сигрид лежала, прислонившись к мешкам с шерстью. Накормленный младенец притих, а двухлетний Эйнар спал, прижавшись к матери и посасывая палец. Картина эта была столь безмятежной, что Гудрид невольно улыбнулась, спросив, как у них дела.
– Со мной всегда на море такое творится… Я чувствую себя как выброшенное бревно, которое плавает безо всякой пользы и ждет, чтобы его кто-нибудь выловил из воды, – Сигрид вытерла рот и попыталась улыбнуться. – Ты за нас не беспокойся. В Исландии у нас ничего нет, но и в Гренландии нас ждет неизвестность.
Гудрид нерешительно промолвила в ответ:
– Мы делим на всех еду, Сигрид. Ты не хочешь поесть?
Сигрид закрыла глаза и откинулась назад: на верхней губе и на лбу у нее выступили капельки пота. Она заботливо приложила младенца к груди.
– Может, я смогу взять что-нибудь в рот попозже, но не теперь.
Когда все было приготовлено, Торбьёрн передал штурвал Орму и сел разделить трапезу вместе с другими на корме. Как всегда, когда он садился за стол дома на свое почетное место, так и здесь он сел, скрестив ноги, взял из рук Гудрид миску с молочной похлебкой и поднял ее, весело обводя взглядом остальных.
– Итак, мы в пути! И нашу первую трапезу на борту «Морского коня» мы посвящаем Белому Христу.
Он отхлебнул из миски, передал ее другому и перекрестился.
Гудрид смотрела на знакомые лица. Вот сидят рабы Торбьёрна – два молодых брата из вендов и болгарка тридцати лет, которую многие подозревали в колдовстве. Эта Эфти показала себя, когда опоросилась свиноматка, и болгарка знала, как отогнать злых духов от поросят. Торбьёрн оценил ее искусство и пообещал, что отпустит ее через две зимы и лето в Гренландии. То же самое обещал он и обоим вендам. Теперь все рабы повеселели и приободрились, а мелкие кусочки вяленой рыбы казались им свежим сочным лососем. Гудрид знала, что рабы Торбьёрна и Орма готовы выполнять самую тяжелую работу на корабле, начиная с выноса ночных горшков и до починки корабля снаружи, за бортом, если случится несчастье. Ибо отныне они думают только о том скором времени, когда станут вольноотпущенниками и займутся своим маленьким клочком земли. И они будут стараться изо всех сил, чтобы «Морской конь» в целости и сохранности дошел до берегов Гренландии. Торбьёрн мог полностью положиться на свою команду: у него было особое чутье, когда он подбирал себе людей на корабль.
Радостное, приподнятое настроение Торбьёрна постепенно передалось и всем остальным на борту. Гудрид вспомнила, что всякий раз, когда она ходила в горы с другими соседками собирать мох на зиму скоту, она испытывала такое же чувство дружеской общности и свободы, как теперь. Конечно же, они плывут к новой, лучшей жизни! Какая же она глупая, что неотвязно тоскует по старому. Ей следовало бы понять, что отец рассчитывает удачно выдать ее замуж в Гренландии, ведь двое других сыновей Эрика Рыжего не менее славные, чем Лейв…
Она отхлебнула из миски и передала ее человеку по имени Белый Гудбранд. Тот сделал большой глоток и дал миску своей жене, Торни. Та с притворным испугом заглянула в миску.
– Здесь прямо колдовство какое-то, есть больше нечего. Гудни, плесни-ка добавки!
Ее рыжеволосая дочь встала со всей важностью, какую только может показать одиннадцатилетняя девочка, и Торбьёрн выкрикнул ей:
– Дай миску и Орму тоже, он стоит у руля. А потом возвращайся к нам!
Гудбранд с любовью посмотрел Гудни вслед и сказал:
– С такой погодой мы оглянуться не успеем, как окажемся в Гренландии, как ты думаешь, Торбьёрн?
– Эйольв Баклан не может сказать ничего определенного, – твердо произнес Торбьёрн. – Нам может помешать туман. Остается нам уповать только на Христа и на собственное везение. Ты ведь удачлив в море, Гудбранд. Я слышал много рассказов о том, как ты избегал разных болезней и тягот в дальних путешествиях.
Гудбранд сделался необычайно довольным.
– Да, всякое бывало. Особенно запомнился мне первый год, когда я отправился в море. Мы направлялись в Испанию, и разыгралась буря. Меня просто вывернуло наизнанку, но потом я пришел в себя и с тех пор никогда больше не страдал на море.
Его сын Олав, пятнадцати лет, с гордостью посмотрел на своего отца, и Торбьёрн одобрительно подмигнул мальчику. Людей объединяет лишь преданность друг другу – эти слова Гудрид часто слышала от отца и вновь убеждалась в их правдивости и на этот раз.
Она отложила несколько кусочков рыбы для Сигрид дочери Барда и отнесла под навес.