SQUAD. Час Пса

…Он был наполовину одет, наполовину обнажен. На шее болталась узловатая, грубая веревка. Один ботинок ему оставили, другой заменили безразмерной тапочкой, вязаной из соломы. В такой своеобразной обувке идти было неловко, тем более что на глаза надели плотную черную повязку. Однако сильная и теплая рука, положенная на его голое плечо кем-то идущим сзади, направляла его и придавала уверенность.

– Наклонитесь! Больше! Еще больше!.. Здесь очень низко! – произнес басовитый голос. (И шепотом, под сурдинку, чтобы было слышно лишь ему одному: «Только не падай, парень, на колени, не падай!»).

Гоша знал, кому принадлежал голос. Это был маленький, сухопарый человечек с длинными чёрными, – скорее всего, подкрашенными – усами и седыми бачками.

Полчаса назад он запер Распорова едва ли не в стенном шкафу, единственным освещением которого была свеча не то на алтаре, не то на маленьком ломберном столике. По стенам этого чулана, совершенно черного, были выписаны белым мелком гроб с костями, петух, колонны, скрижали…

– Вот вам бумага и перо для составления завещания! – сказал незнакомец, на голове которого была широкополая, старинная шляпа, а на бедрах повязан красный фартук-запон, украшенный перламутровыми розетками и золотыми цепочками.

Гоша был сражен всем этим ритуалом, словно собака, увидевшая чемодан, который хозяйка вела за собой на ремешке как на поводке.

– Профан, пора! Вас ждут страшнейшие, может быть, даже смертельные, испытания! И далеко не каждому суждено в них выжить, – предупредил через четверть часа усатый брат-эксперт и протянул Распорову пустую конфетную корзиночку. – Это для ваших личных предметов: ключей, денег, кредиток, колец… Как сказал раз и навсегда наш Спаситель: «Оставляйте металлы при входе в Храм». Пусть хоть что-то останется на память о вас близким вам людям. – И добавил с коварной улыбкой. – В случае вашей гибели…

Оптимист хренов!

На каком языке говорил этот человек, Гоша не понял. Но это и не важно, язык всё равно был прост и понятен.

– Завещание! Где оно?

Гоша, дрожащий от холода, который пронизывал в чулане его полуголое тело, протянул густо исписанный им лист бумаги. Брат-эксперт споро наколол его на клинок – не то меч, не то шпага.

– Наклоните голову, я надену повязку. Идем! Отныне только от вас зависит, как вы покажите себя в ожидающих вас странствиях… Кровь людская слишком ценна и дорога, чтобы проливать ее…

Зазвонил и осекся, прервав вызов, телефон. Гоша очнулся. Уже стояла ночь. Он попытался найти мобилу, но бросил бесполезное занятие. Дошел, точнее – дополз наощупь до дивана и рухнул, как говорила бабушка, в объятия Морфея. Срочно надо было досмотреть сон. Но продолжения, как в киносериале, увы, не получилось. Видимо, что-то не так сработало в небесной флэш-карте.

Впрочем, новый Гошин сон получился даже интереснее предыдущего. Один за другим принялись оживать призраки таинственной дядюшкиной квартиры.

…– Причина разрушения всех храмов мира одна – сообщение тайн недостойным, – вещал в полумраке старик в тёмном, восседающий на возвышении в величественном кресле над черно-белым, шахматным полем. – Все живое борется с разрушением, но, когда начинается распад середины, все постигает разложение и обращается в тлен… Явное посвященному есть тайна для профана.

Трижды Могучий Мастер взглянул исподлобья на Гошу и неожиданно совершенно по-будничному спросил.

– Который час?

Распоров задергался как бабочка, приколотая булавкой к куску картона. Он ощущал себя совершенно беззащитным, более того – ничтожным. Захотел посмотреть на часы, но сообразил, что их у него не было – все «металлы» остались вне храма… Сочный голос пришел ему на помощь.

– Час предвосхищения славы, Трижды Могучий Мастер. – Где бы мы ни собирались, там – центр Вселенной. Quibus datum est noscere mysterium.

Вновь зазвонил и после короткой наглой трели умолк телефон. Какая сволочь не дает ему спать?!

Распоров дотянулся до бутылки минералки, предусмотрительно оставленной вчера у изголовья, и постарался опять заснуть. Не получалось. Ворочался-ворочался и, наконец, сломался. Досмотреть общение с Трижды Могучим не удалось. В Гошкиных снах начали крутить новый ролик. Не менее странный.

…– Чтобы стать Рыцарем Царственного Свода, ты обязан познать Инструкции. К Порядку… К Признанию… – Вещал Глава Мастерской: седой мужчина с широкой темно-синей шейной лентой, на которой была вышита золотом развевающаяся ветка акации. – Теперь – Прикосновение: встать лицом к Брату, протянуть ему левую руку. А потом подхвати его подмышками, как будто помогаешь ему встать. Одновременно с Прикосновением произносятся слова…

Слова потерянные, слова найденные… Рождённые чудом и чудом услышанные.

И тут, затмевая всех возможных и невозможных фантомов пыльных дядиных апартаментов, раздался, отдаваясь колокольным гулом у него в висках, женский голос. Не громкий, но слышный до такой степени, чтобы проникнуть повсюду: в мир небесный и тварный, в живой и мертвый. В каждую, мельчайшую, частичку Гошиного тела пройти, просочиться как живая вода. И произнесено было девять раз, каждый раз – с повышением тона и с порождением далекого эха. От тяжело-тягучего и бархатного вплоть до невыносимой, пронзительно высокой, неистово-звенящей, даже писклявой ноты, казалось бы, разрывающей в клочья мозг.

– Хи-и-илка хи-и-илка! Бе-е-еша бе-е-еша!

«Это же вещает великая Гула, царица ночи и госпожа ядов! – наитием осознал Гоша. – В первом своде вавилонского царя Хаммурапи записано: безжалостная богиня Гула насылает страшные хвори на предателей и клятвопреступников. О, сжалься и явись мне, величественная Гула, госпожа черной собаки, уносящей души умерших в мир теней!»

И своенравная богиня, в пожизненной верности к которой жрецы подписывались на листе персикового дерева под клятвой молчания, явилась Распорову. Он увидел прямо перед собой стройную молодую женщину с черными, словно смоль или вороное крыло, прямыми волосами. Самое удивительное являли ее глаза: их радужная оболочка была настолько темна, что сливалась со зрачком. Не глаза, а два адских язычка пламени, пронизывающих насквозь, до мурашек по спине, до ломоты в пальцах.

– А где же черная четырехглазая собака, ваша неизменная спутница, о,А чародейка Гула? – удивился Георгий.

Властительница ночи будто услышала его и показала плавным кивком прекрасной головы на огромного черного пса, застывшего как ожившая фигурка каслинского литья у ее левой ноги.

– Во сне, особенно в полнолуние, я сама порой превращаюсь в дикую собаку. А ты, чужеземец?.. Кем становишься в ночь полного света ты? Сознавайся!

– Я?!.. Не знаю… – Гоша хотел ответить ей более вразумительно, но почувствовал, как последние силы покидают его.

– Тогда обернись, несчастный, и посмотри в зеркало! – трубно приказала Великая Мать. – Там ты найдешь своего главного врага.

Окаменевший от острого предвкушения неизбежного близкого сокровенного открытия Распоров, ломая натужное сопротивление мышц, внутренних органов, суставов, сосудов, вен, обернулся и, увидев свое собственное отражение, тут же проснулся. Весь в холодном поту.

Георгия бил колючий, совершенно сумасшедший озноб от студёного ужаса при виде изображения в ночном зеркале. Как неуютно, как погано на душе! Что это было? Не забыть бы. Почти всегда получается так: едва проснешься, а недавний, чаще всего утренний сон уже потерялся, растворился безвозвратно в извилистых и туманных закромах сознания.

И всё-таки! Что же явилось ему?

Гоша напряг память и обомлел: минутой назад на него взирала из зеркала скуластая, плоская и покрытая длинным густым бурым волосом …собачья морда.

Опять этот треклятый морок! «Снам верить, так и дела не делать», – приговаривала бабушка, знавшая сто пословиц и поговорок. И всё-таки как избыточен разум в каждом из созданий!

В сумраке разума сон рождает чудовищ. Но как же бесконечно страшно, когда им становишься ты сам…

День открытых зверей

Da ist der Hund begraben (Вот где зарыта собака – немец.)

Совершенно разбитый после ночных сомнамбулических явлений Гоша, не позавтракав, – есть категорически не хотелось – поспешил в редакцию.

Маршрутное такси, управляемое решительным восточным человеком, мчалась зигзагами – лишь бы не попасть колёсами в дорожные выбоины – на пятой космической скорости. Но пассажиры, видимо, привыкшие к подобным испытаниям, не ощущали в этом никакого риска для их жизней. Наверное, они были слишком маленькими, чтобы дорожить ими. Рядом с Гошкой безмятежно восседали двое. Судя по всему – бывшие соседи или одноклассники, разведённых судьбами по разным концам завейского полиса. Георгий решил так, слушая, как они жадно обмениваются воспоминаниями.

– А, помнишь, в третьем подъезде жили у нас один над другим два Германа? – спрашивал давнего товарища тот, что в берете.

– Да, были такие чудики, мы ещё звали обоих Германов Пиковая пара. Помнишь, у одного фамилия была Зик, а у другого – Хайль, – отозвался второй, с усиками.

– Вот-вот! Так я с ними в одном классе учился… Зацени, пришла к нам новая училка литературы и затеяла перекличку. Читает классный журнал, составленный кое-как, не по алфавиту, и заявляет так громко перед всем девятым классом: «Зик Хайль!»

И – тишина…

Товарищ педагог близоруко вскинула глаза на стенку, где старшеклассники оборудовали «в свете указаний» Красный уголок, на плакат «Не забудем героев Великой Отечественной!» и покраснела как рак. Засада-то какая, засада!.. Взвыла пожарной сиреной:

– Это что за Зик Хайль?!.. Встать!

Два наших Германа, один рыжий еврей, другой – чёрный как ножки у пианино, недоуменно поднялись с мест. А что им делать? У них фамилии такие… Не поверишь, их потащили к директору, куда подогнали какого-то бугра из РОНО, и заставили в паспортном столе срочно сменить фамилии. Один, представь себе, стал Зыков, другой – Халин…

«Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», – сказал по-гамлетовски сам себе Гошка. Более слушать мемуары завейских ветеранов и вспоминать, походя, о Принце датском времени у Распорова не оставалось: маршрутка прискакала к редакции и по Гошиной просьбе лихо затормозила с противным скрипом тормозов.