Москва. Автобиография

В 1652 году патриархом Московским и всея Руси был избран Никон, вокруг которого объединились сторонники «реформации» в Русской православной церкви. Церковный собор 1654 года одобрил реформу Никона, которая заключалась в частичном изменении обрядности: двуперстие заменялось троеперстием, земной поклон – поясным, вместо «Исус» полагалось писать «Иисус», а также менялись некоторые каноны и правила богослужения. Никон добился исправления церковных книг, старые церковные книги и иконы, как и иконы, написанные «не по-нашему», то есть по европейским образцам, подлежали уничтожению, а приверженцев старины (старообрядцев) предали анафеме и отлучили от церкви.

Однако стремление Никона вмешиваться в мирские дела изрядно раздражало царя, между владыками духовным и светским произошел разрыв, и Никон, отказавшись от патриаршества, удалился в Воскресенский монастырь на Истре – тот самый, который также известен под именем Новоиерусалимского.

А. Майерберг писал:

Было время, когда патриарх Никон, которого царь любил больше всех, казался у него всемогущим, но, свергнутый силою постигшей его судьбы придворных, уже шесть лет скрывается в построенном им монастыре, бросив всякую надежду на свое возвышение при дворе, но возвышаясь благородством духа. Этот монастырь называется (Новым) Иерусалимом и находится в 40 верстах от Москвы и только в 300 шагах от прежней обители.

Монастырь был основан в 1657 году в селе Воскресенском, которое Никон приобрел из «государевых земель». Причем в селе уже имелась, как сообщал на соборе 1666 года стольник Р. П. Боборыкин, «деревянная церковь во имя Воскресения Христова с приделы... а в той церкви была служба вседневная».

Спутник А. Майерберга капеллан С. Главинич также упомянул о Никоне и Новом Иерусалиме в своей записке.

Глава Русской церкви, патриарх Никон, сын протопопа, или архипресвитера, человек тонкий и по природе острого ума, хоть и не знает никакой другой письменности, кроме греческой, отведанной им в самой скромной доле, и вполне кирилловской, держит, однако ж, при себе сведущих в обоих языках людей из Греции.

Обыкновенное его пребывание в селе Иерусалиме, где он выстроил великолепный монастырь для себя и неподалеку тоже для монахинь в 8 немецких милях расстояния от Москвы. Этот город обыкновенное местопребывание других патриархов, но упомянутый Никон, уже больше 10 лет тому, изгнан оттуда по заговору, составленному против него придворною знатью. Некоторые сказывали ту причину, что он оказался первым зачинщиком войны, предпринятой против поляков; другие, что он главный виновник чеканки медных денег, из-за чего многих привел в бедность; а некоторые утверждали, что большой был охотник управлять царским двором единственно по своей только мысли.

Существует легенда, будто бы Новым Иерусалимом этот монастырь назвал сам царь Алексей. Автор «Известия о рождении и воспитании и о житии святейшего Никона» о. Иоанн Шушерин, ученик Никона, писал:

И во оно время святейший Никон патриарх купил себе в Иверском монастыре село Воскресенское, от царствующего града четыредесят пять поприщ, у некоего Романа Боборыкина, в строение во Иверском монастыре, и начал многажды шествовать туда, соглядая села того, и абие пришла ему мысль, еже бы построить во оном месте монастырь, пришествия ради своего, дабы ему приходить в монастырь, а не в село.

И так, со благоволением великого государя, начал строить Воскресенский монастырь, лес секли и церковь строили и келии.

Когда же приспело время быть освящению церкви, тогда святейший патриарх призвал на освящение храма самого великого государя, и так благочестивый государь царь побывал в Воскресенском монастыре, возлюбил место оно и, отъехав мало, написал писание святейшему патриарху Никону своею рукою сие: «Яко благоволи Господь Бог исперва место сие предуготовать на создание монастыря; понеже прекрасно, подобно Иерусалиму».

Святейший же патриарх Никон, получив писание оно с радостью, и положил его в среброкованном ковчежце под святым Престолом, и повелел по царскому писанию званием именоваться Воскресенский монастырь Нового Иерусалима.

По сем послал в Палестину, во святый град Иерусалим Живоначальной Троицы Сергиева монастыря келаря старца Арсения Суханова, дабы ему восприять (подобие) с Иерусалимской великой церкви Святого Воскресения, кою церковь создала во Иерусалиме исперва благоверная и Христолюбивая святая царица Елена, мати святого царя Константина; той же келарь вскоре во Иерусалим шествие сотворил и повеленное исполнил.

Святейший же Никон патриарх повелел в Воскресенском монастыре, со оного подобия Иерусалимской церкви, святую церковь созидать великую зело и пространную, каковой церкви во всей России и во окрестных государствах в настоящем времени нигде не обретается, ибо и оная Иерусалимская святая церковь от озлобления турок во многих местах разорена бысть, и иными неправославными верами по своим обычаям исперепорчена; и тако блаженный строил оную церковь.

Известно, что в 1649 году константинопольский патриарх Паисий подарил Никону модель Иерусалимского храма, выполненную из кипариса и инкрустированную перламутром. В том же году в Иерусалим был послан старец Суханов за описанием и обмерами святыни. По его возвращении и началось осуществление грандиозного замысла Никона. При этом Никон не стеснялся«улучшать» оригинал, о чем свидетельствует, например, надпись на стене Новоиерусалимского собора: «...в самом углу Иерусалимского Храма церковь Пресвятой Богородицы невелика и темна и низка... зде же, на том месте, церковь Пресвятой Богородицы, нарицаемая Успения, изряднейшая и светлейшая и пространная, яко же зрится всеми».

На соборе 1666 года, лишившем Никона патриаршего сана и отправившем его в ссылку, в числе прочих обвинений опальному патриарху предъявили и следующее: что он самовольно присвоил Воскресенскому монастырю имя «Новый Иерусалим». Вопреки утверждению о. Иоанна Шушерина и стихотворной «летописи» Новоиерусалимского монастыря (любопытно, что последняя приписывает царю Алексею не только наименование монастыря, но и установку «Елеонского креста» на месте, где произошло наречение), это обвинение ныне считается обоснованным: царь лишь согласился – в письме – на такое наименование обители.

Коломенское и Измайлово, 1670-е годы

Повседневные записки, Симеон Полоцкий, Ян Гнинский и Киприан Бжостовский, Иван Кондратьев

Михаил Романов построил в Коломенском летний дворец, возобновляя, как сказано в исследовании XIX столетия, «жилища русских царей в столице и дворцовые села, разоренные поляками и Самозванцем». В 1638 году в этом дворце он устроил угощение для ближних бояр, а под конец жизни повелел построить близ дворца церковь во имя Казанской Богоматери. Алексей Михайлович же превратил Коломенское в блестящую царскую резиденцию – с Государевым двором, Теремным дворцом и другими постройками.

О ходе строительства Теремного дворца сообщается в Повседневных записках – краткой летописи правления русских царей.

(В 1668 году) окна и двери резные и в теремах стены, и на теремах чешуи и подзоры и всякие рези по царскому указу велено было золотить, а в иных местах писать разными цветными красками... (В 1670 году) над золочеными резными окошками, в корунах, государь велел написать образ Живоначальной Троицы и иные образа самым добрым письмом, да на хоромах, на шатрах и на бочках чешую выкрасить зеленью. <...>

Наставник царских детей Симеон Полоцкий сочинил стихотворение по случаю окончания строительства дворца.

Видя в дом новый ваше вселение,
в дом, иже миру есть удивление,
В дом зело красный, прехитро созданный,
честности царской лепо сготованный.
Красоту его можно есть равняти
Соломоновой прекрасной полате.
Аще же древо зде не есть кедрово,
Но стоит за кедр, истино то слово;
А злато везде пресветло блистает,
царский дом быти лепота являет.
Написания егда возглядаю,
много историй чудных познаваю...
Окна, яко звезд лик в небе сияет,
драгая слюдва, что сребро, блистает...
Дом Соломонов тем славен без меры,
Яко ваанны име в себе зверы...
Единым словом, дом есть совершенный,
царю велику достойно строенный;
По царской чести и дом зело честный,
несть лучше его, разве дом небесный.
Седмь дивных вещей древний мир читаше,
осьмый див сей дом время имат наше.

Государевым двором и дворцом в Коломенском восхищались и иностранцы. Так, курляндский дворянин Я. Рейтенфельс писал: «...Коломенский загородный дворец, кроме прочих украшений, представляет достойнейший обозрения род постройки, хотя и деревянной, так что весь он кажется точно только что вынутым из ларца, благодаря удивительным образом искусно исполненным резным украшениям, блистающим позолотою». Польские же послы, побывавшие в Москве в 1671 году, доносили своему королю:

В начале церковь каменная с притворами по обе стороны, в которых окна; к церкви от хором переходы досками обиты полчетверти аршина ширины, мосты войлоками постланы для тепла и мягкого хождения. На подворье перед хоромами ворота толстые дубовые, такие толстые, как дуб уродился, резные, хотя и неглубоко вырезаны, достаточно пригожие... Хоромы все деревянные, плотнической работой довольно доброй построены в начале житья его царского величества; против них четырехугольная о шести теремах башня, и так крепко дерево и замки угольные связаны, что обвалиться нет опасности, и во всяком тереме пригожие беседки; передние сени с теремом восьмигранные, в которых зодиак выписан, потом двое хором царского величества с лавками и печами довольно пригожими, около окон столярной работой рези изрядные, оконницы слюдяные довольно хороши, изба для бояр, из последних хором выход в комнату сделан. <...>

Крыльцо перед хоромами царицы государыни на тридцать локтей длины, по обе стороны все окна; перед хоромами царицы... дорогою по черте с перспективы двери в окошках сделаны и иным хором несчетное число. <...>

Щиты над хоромами его царского величества круглые, на которых Европа, Африка, Азия написаны. Над входами суд Соломонов написан; перед сенями выстава из окон дутая писана с гербами государей и государств. <...>

В том же месте, около той Москвы-реки сенокосы едва оком окинуть можно, по которым, когда разольется река, множество птиц, каковыми его царское величество тешится и соколов на птиц пускает – поле к потехе весьма угодно. <...>

Столовая изба на боку в том же дворе с особыми своими сенями и с главою, в ней стол с одного угла изрядно писан. <...>

Немногим реже, чем в Коломенском, царь Алексей бывал в Измайлове, подмосковной вотчине рода Романовых, где, как сообщал Я. Рейтенфельс, был «знаменитый обширный сад с четырьмя высочайшими, широко раскрытыми воротами, со многими извивающимися дорожками. В расстоянии приблизительно полумили от него находится богатейший зверинец или, лучше сказать, лес, обнесенный забором и наполненный стадами разных животных, а близ него – изящное здание для приготовления лекарств с садом врачебных растений».

В 1671 году в Измайлове началось строительство Покровского собора, который артель каменщиков обязалась «сделать... против образца соборной церкви что в Александровой слободе без подклетов длиною меж стен девять сажень поперечнику тож...» Также в Измайлове построили Мостовую башню (колокольню).

Историк Москвы И. К. Кондратьев писал об Измайлово XVII столетия:

Измайлово состояло из села и дворцовых зданий с двумя каменными церквами и старого зверинца, с остатками садов, прудов и мельниц. Дворцовые каменные здания находились между селом и зверинцем на острове, окруженном прудами и речкой Серебровкой. Покои были в одно жилье, маленькие, низкие, со сводами, но в них помешалось до 3 тысяч придворных служителей. На северной части дворца были поварни, медоварни, винный завод, приспешни с высокими дымовыми трубами и запасные погреба, где хранились продукты и разные напитки. На южной стороне стены дворца были огромные хоромы из брусьев с теремами. Дворец примыкал к двухэтажной дворцовой церкви Св. Иоасафа, царевича индийского. Церковь эта была построена в 1679 году царем Федором Алексеевичем и разбита громом, ударившим в ее главу в 1780 году. Церковь Покрова Божьей Матери существовала в Измайлове на речке Ропке еще в 1644 году. Тогда, вероятно, она была деревянная. Настоящий соборный храм начат постройкой при царе Алексее Михайловиче и окончен при сыне его царе Федоре Алексеевиче. С годами он пришел в ветхость и потому возобновлен в древнем вкусе и освящен в 1850 году.

Вдобавок Измайлово служило своего рода «опытным хозяйством», где выращивали лен, виноград, огурцы, дыни, арбузы, миндаль, перец, кизил, различные лекарственные травы и тутовое дерево. Теплолюбивые растения выращивали в теплицах, крытых слюдой и отапливаемых печами.

Театр в Москве, 1670-е годы

Якоб Рейтенфельс

В конце правления Алексея Михайловича в Москве был поставлен первый театральный спектакль. Якоб Рейтенфельс писал:

Не только далекое расстояние меж странами, но и образ мыслей, и общественные законы до настоящего времени препятствовали тому, чтобы нравы московитов стали одинаковыми с нравами чужеземцев. Поэтому их государи не допускали, даже для самих себя, принятые в других странах развлечения в царской жизни от забот и, конечно, подавали пример к сему и подданным. Из домашних забав они, главным образом, занимаются охотою, привыкнув весело ловить диких зверей в лесах посредством облавы, или по усердному гону ученых псов, или посредством быстрого полета сокола, или, наконец, выстрелом из фузеи или лука. Алексей же, если и отправляется иногда куда-нибудь за город исключительно ради отдыха душевного, предпочитает пребывание в саду за городом – у него имеется таковой, громадных размеров и, принимая во внимание суровый климат страны, довольно пышный, – или в какой-либо царской вотчине. Он же разрешил несколько лет тому назад иностранцам, проживающим в Москве, дать ему театральное представление, состоящее из пляски и «Истории» об Агасфере и Есфири, драматически обработанной. Дело в том, что, наслышавшись от многих послов, что перед европейскими государями часто даются театральные представления с хорами и иные развлечения ради препровождения времени и рассеяния скуки, он как-то неожиданно приказал представить ему образчик сего в виде какой-нибудь французской пляски. Поэтому, вследствие недостатка времени, в одну неделю, со всевозможной поспешностью, было приготовлено все нужное для хора. Во всяком другом месте, кроме Москвы, необходимо было бы просить пред началом у зрителей снисхождения к плохому устройству, но русским и это казалось чем-то необыкновенно художественным, так как все – и новые невиданные одежды, незнакомый вид сцены, самое, наконец, слово «иноземное», и стройные переливы музыки – без труда возбуждало удивление. Сперва, правда, царь не хотел было разрешить музыки, как нечто совершенно новое и, некоторым образом, языческое, но когда ему поставили на вид, что без музыки нельзя устроить хора, как танцовщикам нельзя плясать без ног, то он несколько неохотно предоставил все на усмотрение самих актеров. На самое представление царь смотрел, сидя перед сценой на кресле, царица с детьми – сквозь решетку или, вернее, сквозь щели особого, досками отгороженного помещения, а вельможи (из остальных никто более не был допущен) стояли на самой сцене. <...>