Волчара выходит на след

– А что в наши-то края?

– Так я ж в Ольховке сейчас… Почти рядом с тобой… Ты-то как, – еще лямку тянешь? – спросил Саня.

– Да что ты?.. Давно на пенсионе. Еще в девяносто пятом – по оргштатным… А ты?

– Аналогично… Как уволился, так и застрял… Слушай, Андрюх, я тут в соседнем – в СВ. Стой здесь. Не садись пока. Сейчас мы все организуем, – протараторил Славкин и бережно с озорными зайчиками в глазах облапил кажущуюся крохой в его широких лапищах проводницу: Ух ты, какая сладенькая!.. Сам бы ел!.. А скажи-ка, прелесть моя, в каком у нас тут вагончике бригадир?

– Во втором, но сейчас он где-то здесь – на перроне. Недавно видела, – явно млея в его объятьях, откликнулась девчушка, скромно пряча загоревшийся взгляд за редкими короткими белесыми ресничками.

– Премного благодарны! – продолжая балагурить, восторженно брякнул Славкин и, нагнувшись к самому девичьему ушку, что-то жарко и быстро зашептал. А через несколько мгновений щеки проводницы зацвели густым румянцем. – Да век воли не видать! – уже погромче, на публику, изрек Санёк и звучно чмокнул ее в пунцовую щечку. – Так что жди, солнышко… Вечерком на огонечек загляну… То бишь – заглянем…

В ресторан не пошли. Хотелось побыть наедине. Немало за прошедшие годы у обоих на душе накипело. Каждому из них было чем со старым другом поделиться.

– Ну, давай, старче, давай-давай, рассказывай, – поторопил Саня, едва дождавшись, пока официант накроет на стол и выйдет из купе.

– Мне… долго, – отнекался Мостовой. – Давай-ка ты, Санёк… Как там Ирина? Детишек завели?

– А то!.. Уже шестнадцать дочери… Но… с Ириной мы давно разошлись… Так уж получилось… Сейчас вот ездил в Саратов навещать… А дочурка у меня – умница! Красавица – вся в мать… Языки «глотает» запросто! Вот окончит школу и – в иняз. Да и вообще – хороший вырос, добрый человечек…

– Ну вот, – хмыкнул Андрей, отвинчивая пробку с коньячной бутылки. – На первый тост, считай, с тобой наскребли… Я же тоже к своим-то ездил… Уже три года с Ольгой врозь живем… Так что давай потянем за холостяцкое святое братство…

– Извини, Андрюша, – мягко возразил Славкин, и улыбка сошла с его лица. – Давай за это – по второй… А первый не чокаясь…

– Прости, Санек… Забыл, что ты воевал… Да и мне, можно сказать, вроде как… тоже пришлось… Так что есть… кого помянуть…

– Где?

– Потом расскажу… – увильнул от ответа Андрей. – Ну, давай, Сань, – поехали.

Пили. Закусывали. Гоготали во все горло, вспоминая свои былые бесчисленные молодецкие забавы и каверзы. И вроде как теплее на душе становилось. И легче вроде.

А потом и о серьезном речь зашла. Куда уж без этого? Да еще и коньяк, конечно, язык подразвязал.

Первым Саня исповедался. Внешне бесстрастно, еще не сильно захмелел к тому времени, делился воспоминаниями о своей тяжелой и страшной боевой работе. Делился скупо, по капле, без каких-либо красочных ненужных описаний. Потому и крепко хватали его слова за сердце. И першило в горле. И руки непроизвольно сжимались в кулаки. И словно виделось все воочию… Газни… Кандагар… Горящий кишлак под Калатом… Оторванные взрывом ножки ребенка… Блестящие цинки «двухсотых» в раскаленном чреве вертолета… Один на одном, как ящички в архиве…

Слушал его молча, не перебивая. Пускай до конца выговорится, облегчит душу. Да и время не торопил. Совсем не хотелось почему-то в свою очередь сокровенным делиться. И даже с ним – с проверенным и верным другом. Уж слишком личное все!.. Слишком!

Но все равно пришлось. Как ни юли, а куда ты денешься после стольких дружеских откровений. И в момент словно кто-то на плечи каменную глыбу навалил. Слова больные и убогие рождались у него внутри долго и мучительно, как режущиеся молочные зубы у младенца. Изо всех сил напрягал и напрягал себя, стараясь рассказывать обо всем по порядку. Почти обо всем. Почти без утайки. И снова вставали перед ним страшные картины из прошлого… Дикая бойня на таежной заимке… Петрович на полу с перерезанным горлом… Серега – с торчащим из затылка напильником… Извивающееся в пламени горящего снегохода тело Глотова… Его истошный предсмертный вопль… И остекленевшие, широко распахнутые глаза Трифона… И срезанные пулеметной очередью кержаки, падающие на землю, как сбитые пустые кегли… И бьющее по натянутым нервам предсмертное ржанье Моркошки из ловчей ямы…

А потом, когда уже стал окончательно задыхаться, словно горло опять, как когда-то, перехватило прочною стальной удавкой – и белое восковое лицо лежащей в гробу Танюшки… И рыжий непослушный завиток ее волос, выбившийся из-под желтой пергаментной полоски на лбу с золочеными буковками отпечатанной на ней молитвы… И стылый обжигающий холод ее щеки – на своих твердеющих и отмирающих губах…

Продолжили в вагоне-ресторане. Естественно – не хватило. Но теперь уже никто не мог им помешать. Никого вокруг уже не замечали. В переполненном народом шумном помещении для них теперь как будто бы стояла полная, первозданная тишина.

Да и выплеснув наболевшее, теперь уже все больше молчали. И пили. Пили – без тостов. Не чокаясь. Словно опять и опять – за помин.

– И что, Андрюха, ты все это… так и оставил?.. – прохрипел уже в конец осоловевший Славкин. – А, браток?.. Отвечай, давай…

– Да нет… Не бросил… Нет… До всех доберусь… – ответил Мостовой, мотнув отяжелевшей головой. – Я их теперь… калечить буду… Понимаешь?

– Ка-ле-чить, бр-а-ат? – задумчиво протянул Санёк. Прицокнул языком. – Не-е-ет, Андюха, так дело не пойдет… Совсем не в дугу, браток… Все это, паря, – полная шняга… Гасить их надо… Мочить, как сук, въезжаешь?

– …

– Чего молчишь?.. Чё ты молчишь, а?

– Пойдем-ка в тамбур покурим. Здесь не хочу.

– Пошли…

– Смотал на хрен! – рявкнул Славкин на курившего у окошка мужика.

– Саня, кончай… Не бучи… Чего ты к человеку привязался? – попытался Мостовой утихомирить друга. Но больше никакого заступничества с его стороны уже не потребовалось. Мужик, решив, как видно, не обострять ситуацию, не нарываться на неприятности, мигом затушил бычок и пулей выскочил за дверь.

– Так говоришь – калечить?.. – вернулся к прерванному разговору Саня. – Дурак ты, Андрюш!.. Дебил ты безмозглый! – начал он постепенно заводиться. – Да что ты один вообще-то можешь? Да чё ты умеешь, парень?!

– Ладно… Завязывай бочку катить, – примирительно проговорил Мостовой и дотронулся до его плеча.

Неожиданно Славкин качнулся вперед и ухватил запястье Мостового. Резким движением взял его руку на излом и сбил Андрея с ног. Грубо подмял под себя. Схватил за волосы. Болезненно приложил, пристукнул головой к металлу. Да так, что у того зазвенело в ушах, заломило в затылке.

– Ты что озверел, идиот?! – заорал Мостовой, вырываясь. Но крепкие лапы Славкина держали его на месте, как громадные клещи.

– Мудак! – цедил Санек сквозь зубы, брызгая слюной. – Да что ты вообще-то знаешь?!.. Да кто тебя вообще-то учил?! Да что ты один-то можешь?! – Шипел и шипел он с пеной у рта, а мертвые холодные его глаза совершенно спокойно и равнодушно смотрели на Андрея с побелевшего, перекошенного от злости лица.

АЛИНА

– Точно не будешь? – с явной издевкой переспросил Самвел Арутюнян – глава порядком потрепанной «в боях», но еще не совсем растерявшей вес армянской диаспоры Зареченска.

– Нет, – с небольшой заминкой ответила Алина Васильевна Савченко (бывшая жена бывшего начальника ГОВД, некогда – преуспевающая бизнесвумен, а ныне – начальник Управления торговли и экономики городской администрации), стараясь не глядеть на стоящее на столе громадное глиняное блюдо с пышущей жаром аппетитно пахнущей бастурмой[13 - Бастурма – блюдо традиционной армянской кухни – маринованный шашлык со сложным гарниром.].

– А, может быть, хаш[14 - Хаш – подаваемое к столу очень горячим мясное блюдо из вареных бараньих и телячьих ног (армянская кухня).] или мусаху?[15 - Мусаха – мясо с тушеными овощами (армянская кухня).] – не унимался Самвел. По его довольной лоснящейся физиономии с тройным жабьим подбородком было видно, что ситуация его откровенно забавляет. – Тебе же кушать надо?! Совсем дошла, бедная…

– Ну я же сказала – нет, – нетерпеливо прервала его Алина, – только катнапур[16 - Катнапур – постный молочно-рисовый суп (армянская кухня).]…

– Ну, как хочешь, дорогая… Тогда жди, – с показным сочувствием вздохнул Самвел, отдал подбежавшему официанту новое распоряжение и снова хитро прищурил свои поросячьи глазки: – Диета, да?

– А ты не знаешь? – недовольно буркнула Алина. – Слушай, давай уже ближе к делу, – сказала, но тут же, опомнившись, торопливо извинилась, сообразив, что перешла в разговоре с патроном на неверный опасный тон.

Самвел сделал вид, что пропустил допущенную ею непозволительную вольность мимо ушей, благодушно улыбнулся и, не глядя больше в ее сторону, сосредоточил все свое внимание на давно заждавшейся любимой еде. В предвкушении предстоящего удовольствия вожделенно размял свои крупные ярко-красные, словно вывернутые наизнанку, губы, похожие на сложенные половинки разрезанного помидора. Церемонно оттопырив толстый волосатый мизинец, осторожно взял с блюда маленькую шпажку с кусочками истекающей соком мраморной баранины. Указательным пальцем другой руки, таким же толстым, как сарделька, сосредоточенно покопался в гарнире. Выудил покрытую расплавленным жиром лимонную дольку и замер в нерешительности, соображая, чему отдать предпочтение, что отправить в уже исходящий слюною рот в первую очередь.

Алина, стараясь отогнать подступающую тошноту, судорожно сглотнув, отвела глаза и принялась рассматривать унылый ноябрьский пейзаж за окном. Притихшую обмелевшую реку с редкими чахлыми кустиками по обрывистым скалистым берегам. Длинные ряды перевернутых у причала разноцветных лодок.

Молчала, терпеливо дожидаясь, пока флегматичный слоноподобный Арутюнян с омерзительно громким чавканьем набьет наконец до отказа свою необъятную ненасытную утробу, и можно будет приступить к серьезному разговору.

Прошло почти три года с того злополучного дня, когда ее безотказного и бескорыстного по отношению к ней «ангела-хранителя» Стасика, продолжающего и после развода питать к ней самые нежные чувства, казалось – «всемогущего и непотопляемого хозяина района», банально слили и упекли на «зеленую» зону. Но, лишившись его поддержки, униженная, обобранная до нитки, Алина сдаваться и не думала. Да не на ту напали! Она не дрогнула. Не растерялась. Недолго думая, решилась на предательство. Легла под своего заклятого врага. И не ошиблась. Не прогадала. Самвел Арутюнян пригрел ее, помог остаться на плаву, пристроив на хлебную должность в городской администрации. И даже приблизил к себе, предполагая в дальнейшем использовать ее «лучшие» качества в своих далеко идущих планах. Ведь он прекрасно понимал, что такой, как она – прожженной и беспринципной фурии, порою просто цены нет. На собственном опыте знал, как трудно устоять здоровому мужику перед смазливой сексапильной бабенкой, да еще к тому же если ее Бог умом не обидел. Как трудно быстро просчитать ее, прояснить для себя настоящую мотивацию ее поступков.

Но и не только это принимал во внимание Самвел, приближая к себе Алину. Немало баб переимел, но ни одна из них ей и в подметки не годилась. Только Алина способна была в считаные минуты расшевелить его, раззадорить, заставить опять поверить в свои неиссякаемые мужские силы. Слыша ее громкие стоны, ощущая, как бьется она под ним буквально всем своим пронизанным похотью бабьим телом, похожий на старого бегемота, давно и неизлечимо страдающий «зеркальной болезнью» Арутюнян, словно возвращаясь в далекие молодые годы, снова чувствовал себя неотразимым и полным энергии мачо. А уж это точно дорогого стоило!..

Наконец, насытившись под завязку, Арутюнян звучно рыгнул и обессиленно отвалился от стола. И крепкое дубовое кресло испуганно завизжало под его массивным задом: