Полетим… и мы – полетели…

– Что – что…., – ворчит Ведающая. – За убийство двуного… один приговор – смерть. – Смирись парень, ты уже ни чем не сможешь ему помочь… скорее всего его уже казнили. У ног старухи обутых в потертые кожаные чуни скулит Рыжик. – Рыжик проводит тебя, уходи, я больше не желаю тебя видеть, – произносит, закашлявшись Ведающая мать, ее кашель похож на кудахтанье большой наседки.

Я выхожу за порог ее дома, Рыжик мчится впереди, показывая дорогу похожий на подпрыгивающий по кочкам шерстяной клубочек.

При свете дня окружающая местность не выглядит такой мертвой как прошедшей ночью, более того пройдя метров пятьсот я выхожу уже к вполне жилым домам, на протянутых во дворах бечевках сохнет ветхое но чистое белье, за одним из поваленных заборов я вижу теплицу сколоченную из старых оконных рам в ней гирлянды зеленых, желтых и алых шаров – поздних уральских томатов, меж изумрудных листов на грядках прячутся бледно белые и полосатые зеленые поросята – кабачки, за кривым посеревшим от времени, меж тем на солнце мерцающим серебром сараем лежит огромная оранжевая тыква, пять минут спустя я начинаю узнавать эту местность, это район находящийся всего в паре километров от моего родного дома, бывшая деревня, а теперь типовой пригород называемый в народе Костырево. Возможно, тебе это прозвание не скажет ничего…. Я знаю, что в исконной топонимике Костырева лежит прозвище Костырь – так называли в стародавние времена заядлых игроков в кости. До того как кости стали принадлежностью азартных игр, они были магическим инструментом, который использовался древними народами для предсказания судьбы. По всей видимости, родоначальник деревни Костырево был заядлым игроком в кости.

А еще я слышал, что до и после 1917 года в этих местах долго был воровской притон и все те же трущобы, и полицейские и даже доблестные чекисты и нквдешники боялись сунуть сюда свой нос, а к 1950 годам это уже была типичная деревня – пригород Перми.

А сто или двести тысяч лет назад здесь шумели вековечные леса и в самой глубине их подальше от человеческих глаз обустроила свое жилище Ведающая мать.

Так было, земля, на которой возник мой город, начала заселяться с глубокой древности, первые люди пришли сюда 250 – 300 тысяч лет назад. В то время Рифейские горы были выше на их вершинах стояли ледники, климат был – более тёплый и мягкий, повсюду по огромным лугам в долине Камы реки бродили древние быки, большерогие олени, пещерные медведи и последние стада мамонтов.

Задумавшись, я не заметил, как исчез мелькавший то у моих ног то в паре метров впереди Рыжик, между тем я стою у собственного дома, на часах семь утра, я еще успею переодеться и отправиться на работу….

Я ветер…6

Я чувствую необыкновенную легкость, шагая сквозь листопад, шурша палой листвой, подставив лицо ветру – касания коего невесомы как касания солнечных лучей сквозь бескрайнее ледяное такое синие и такое чистое сегодня небо несущее надежду всему живому.

Мне хорошо, и только окружающие люди видимо, как и я, опьяненные прелестью этого солнечного осеннего утра ведут себя немножечко странно. Они отвечают на улыбку улыбкой, но иногда случайно задевают своим плечом, наступая мне на ногу, как будто не замечая, а типичная трамвайная старушка с авоськой пивных бутылок садится на одно со мной трамвайное сидение прямо мне на колени, я смеюсь, встаю, пересаживаюсь на другое свободное место, а она тихо матерясь, собирает с пола вагона рассыпавшиеся пивные бутылки.

Мое настроение не портится даже тогда, когда охранник, сидящий в стеклянной будке у входа в наш офис местного еженедельника «Политком-Прикамье» не отвечает на мое приветствие, а коллега – журналист Семен как будто не замечает мою протянутую ему для дружеского рукопожатия руку. У каждого может быть плохое настроение, а вот у меня сегодня оно – хорошее.

На работе все как всегда, я сижу за компом и решаю поставленные передо мной еще три дня назад задачи, собираю во Всемирной паутине материалы на одного пермского депутата, желающего стать нашим новым губернатором, в основном ориентируясь на серьезный компромат. В столовую на обед решаю не идти, совершенно не хочется есть, в желудке еще трутся румяными бочками бабкины капустные пироги, а на губах и во рту вкус ароматного травяного чая.

Под конец рабочего дня в наш офис заглядывает Кэт, Катюша из соседнего офиса – они занимаются продажей внутренних туров. Я привстав с офисного стула весело машу ей и предлагаю вместе пойти поужинать в какой-нибудь милой кафешке. Кэт делает вид как будто меня не замечает. Мне немного обидно, у нас не было серьезного романа, так легкий флирт, один раз мы поцеловались, смешав коньяк и мартини на очередном корпоративе, но мне всегда казалось, что я ей нравлюсь, а теперь она демонстративно меня игнорирует.

В слегка расстроенных чувствах я решаю отправиться до своего дома пешком, благо это всего четыре остановки. Северную дамбу отремонтировали и мимо меня мчатся, дребезжа на поворотах старые пермские трамваи, эти большие красные звери.

Наш офис расположен в старом купеческом здании по улице Сибирская.

Когда-то еще до переворота 1917 года улица Сибирская вела на тракт с одноименным названием, потому как вел он из Москвы в Сибирь. Еще в XVIII веке по этому тракту наши купцы и другие торговые люди переправляли товары на Восток.

Есть у нас в Перми и улица Уральская. Те, кто проживают на ней, наверняка радуются близкому соседству с цирком и парком культуры. Однако ранее эта улица называлась Ново-Кладбищенская и вела к Мотовилихинскому кладбищу. В советское время на его месте построили парк им. Свердлова, церковь снесли, и теперь вместо нее стоит обычный жилой дом.

Во все времена имена улицам в нашем городе давались исходя из определённых логических принципов основания. Те улицы, что шли по направлению к Каме получили названия уездных городов Пермской губернии. Исключениями стали Дальняя, Брюхановская, Ермаковская, Биармская. Улицы, пересекающие их, должны были получить названия связанные с церковным бытованием, но это так и осталось намерением, церковные названия закрепились только за Монастырской, Петропавловской, Покровской, Вознесенской, Екатерининской, Спасской. Однако эти «старые» названия просуществовали не так уж долго. В 1920-ые им вместе с советской властью на смену пришли другие. Появились улицы Троцкого, Зиновьева, проспект Красной Армии и т.п. Советские переименования тоже имели свой закон основания. Города унифицировались, как и всё общество. В каждом населённом пункте человек находился в одной системе координат: Ленина, Крала Маркса, 25-го Октября и т.д. В 21 веке наши городские власти вознамерились вернуть пермским улицам старые названия и я вновь иду по Сибирской боле 70 лет прожившей как ул. Карла Маркса. Я понимаю, что история живая, но мне не нравится когда ее убивают, мне дороги все названия, все истории моего города, я хочу чтобы эти стены и камни заговорили, мне не нравится лишь посредственное молчание бетона типовых застроек и безвкусный шик модерн современных блоко-кирпичных уродцев, впрочем, я мало разбираюсь в архитектуре, и еще ничтожно мало знаю об истории своего города и окружающего мира, наполненного позабытыми тайнами и неразгаданными еще загадками…

Слушая истории, которые рассказывали мне чужие улицы я незаметно добрался до своей. У моей улицы короткая история. Улица Коммунистический интернационал молодёжи, а иначе КИМ до 1950-х годов именовалась то Пухарёвская, то Соколовская, когда то брала и сейчас берет свое начало от небольшой речки Ива, прозванной так от обилия разросшихся по ее берегам плакучих ив.

Вот и мой дом, птицей взвиваюсь на второй этаж и вставляю ключ в замочную скважину родной выкрашенной в изумрудный цвет входной двери, вернее пытаюсь вставить… почему – то он не подходит, я пытаюсь открыть второй замок – та же история… Стою у родного порога растерянный и потерянный, в голове не одной здравой мысли, вернее мысли сплошь какие то не здравые, например мама зачем-то сменила замки, причем оба сразу, нашу квартиру захватили аферисты. От непонимания происходящего, в надежде, что мама раньше срока вернулась с дачи и дома, я звоню в дверной звонок, а затем ногою с обиды пинаю родную дверь: почему ты не хочешь меня впустить.

Словно отвечая на мои возмущенные мысли, входная дверь неожиданно открывается, на пороге стоит здоровый рыжий детина, с седой бородой в растянутой черной майке и семейных трусах.

– Кто здесь хулиганит…!!!, – ревет этот оживший мамонт, добавляя к своему вопросу пару матерных слов, с достаточно резким и неопрятным для восприятия значением.

– Я, – отвечаю, я. Но он меня словно не слышит. Из-за спины рыжего мамонта с седой бородой выглядывает моя мать и также смотрит как будто сквозь меня. Этого я уже вытерпеть не могу и поэтому кричу в ответ: МАМА!!!!! А потом минут пятнадцать сижу на лестнице у внезапно захлопнувшейся двери родного дома, переживая, как кажется мне на тот момент, самое большое в моей жизни предательство и разочарование в людях.

Опустошенный я спускаюсь на этаж ниже и звоню в дверь своего давнишнего приятеля и соседа Славки. Славка открывает мгновенно, как будто все время стоял за своей дверью и ждал чего то.

– Привет, – говорю и пытаюсь улыбаться.

Славка смотрит на меня как сквозь стекло, мотает головой, бубня себе под нос что-то про придурков, которые звонят в дверь и убегают, захлопывает свою дверь прямо перед моим носом точно также как до этого поступили рыжий мамонт с седой бородой и моя мама…

И тут перед моими глазами пробегает весь сегодняшний день с несуразностью происходящего и странным поведением хорошо и мало знакомых людей, а также то, как меня не пустили за порог не родная мать, не почти что друг, делая вид, что не замечают. Меня пронзает острой болью от макушки до кончиков пальцев от ощущения чего-то страшного и непоправимого, как будто Щегол тогда в заброшенной трансформаторной будке все-таки достал меня своим ножом и все, что было потом – этого уже не было. Чтобы проверить свои догадки буквально скатываюсь вниз, выбегаю из своего подъезда, замираю на секунду, а затем, подойдя к словно дефилирующей по подиуму эффектной блондинке в бледно-розовом плаще целую ее прямо в полуприкрытые губы. Она останавливается, удивленно смотрит по сторонам, задумчиво улыбается и лишь ускоряет шаг, как будто не было ничего. То есть не было меня…. Теперь я подхожу к худощавому высокому парню и скидываю с его головы бейсболку. Парень ругается, поминая проклятый ветер, наклонившись и подняв, он возвращает свою бейсболку на ее законное место.

Значит, – я ветер…

В мой голове ветер, вернее уже бушует целый ураган…. Я не знаю, что делать и после здравого размышления нахожу лишь один выход – искать Стикс, Проклятую дочь и Подземные чертоги, о которых говорила во сне Ведающая мать, это предначертанный путь и уже нет дороги назад.

*

В центральной части города Перми протекает река Егошиха, впадающая в Каму с левой стороны, недалеко от Речного вокзала. Ее длина – всего около 9 км, на протяжении которых в нее стекают многочисленные родники и впадают три небольших притока. Один из этих притоков носит необычное для пермской речи наименование – Стикс, рожденное изначально в древнегреческой мифологии. Так назвали этот небольшой приток из-за географии его места расположения: исторически на самом мысу – между Егошихой и впадающим в нее Стиксом находилось самое старое в нашем городе кладбище, попасть на которое можно было, только перейдя через этот приток. Так он уже более двух столетий отделял и продолжает отделять мир живых от «царства мертвых», как в древней мифологии греков река Стикс, по которой мрачный старец Харон перевозил души умерших в Аид – подземное царство. В Перми название Стикс появилось где –то в XVIII в., есть легенда о том, что оно дано тогда еще будущим императором Александром I, посетившим однажды наш город с частным визитом.

Между тем, там, где течет Стикс и царство мертвых люди обитали уже в глубоком прошлом, о чем свидетельствуют наши археологи, обнаружившие на его левом берегу следы палеолитической стоянки, древних насчитывающей не менее 17 тысяч лет. А на высоком мысу правого берега Егошихи, в месте впадения ее в Каму, еще в конце 19 в. сохранялись остатки вала и рва древнего городища ломоватовской культуры существовавшей 8-9 вв. назад, на эту эпоху приходится золотой рассвет магического пермского звериного стиля, искусных творений из бронзы и меди, могущественнейших оберегов, украшений древних красавиц и орудия искусных шаманов – войнов. Они еще около восьми веков назад строили здесь глубокие шахты, чтобы извлекать таящиеся в глубине металлы и уже тогда они ведали и понимали, что не единственные хозяева рукотворных подземелий, до них были и другие народы, воспоминания о которых не сохранила не одна летопись.

Я прохожу мимо запущенного, заросшего травами выше пояса, со старыми деревьями и запутанными зигзагами тропинок, любимого мною парка на ул. Землячки, мимо здания Пермского цирка, и спускаюсь к Северной дамбе, в моей голове за эти минуты промелькнули века и тысячелетия, все они ушли в глубину и спят там где-то внизу под толщами земли, наслоениями сотен культурных слоев, а Стикс, и старое Егошихинское кладбище остались на своих местах, только Стикс частично закрыла Северная дамба, я иду туда, надеясь, что там – решится моя дальнейшая судьба. Порой кажется, что в сказке есть ответы на все вопросы. Возможно, так оно и есть.

Мир вокруг нас мало похож на сказку, но все же является ей, и я существую по законам этого бытия…

Так меняется мой взгляд на мир, а мир похоже никогда не меняется.

Три встречи… 7

Я иду по Северной дамбе, а мимо меня летят автомобили, троллейбусы, трамваи и …пара всадников одетых в кольчуги и звериные шкуры, вооруженных копьями и топорами на длинных рукоятях, они скачут на невысоких лохматых лошадях, за их спинами кожаные щиты со знаком крылатого божества попирающего извивающегося у него в ногах рогатого ящера. Они прут прямо на меня по проходу для пешеходов… Жмусь к бордюру, неосознанно протягиваю правую руку вперед ладонью, а левую прижимаю к месту, где находится сердце, всадники, молча повторяют воспроизведенный мною жест и следуют дальше как в ничем не бывало в сторону Цирка.

Я не успеваю освоиться в происходящем, когда слышу детское до зубовного скрежета отчаянное рыдание и крик:

– Куда ты тащишь меня, идалище поганое!!!

Худой высокий старик с костистым вытянутым лицом, похожим на оголенный череп, замотанный в черные лохмотья, когда то бывшие расшитым золотом плащом черного бархата, тащит за волосы упирающуюся и плюющуюся во все стороны, отчаянно вопящую конопатую девчушку лет шести-семи от роду одетую в рваный вылинявший, когда видимо ярко зеленый сарафан и красные калошки.

Кирпича нигде поблизости как назло нет, зато из земли торчит кусок ржавой арматурины, приспособленный чтобы не дать упасть и окончательно зачахнуть саженцу яблони.

Я вырываю прут арматуры из нежелающей расставаться с ним земли, и насупившись направляюсь в сторону худого лысого старика замотанного в черные лохмотья, когда то бывшие расшитым золотом плащом черного бархата и кричащей вырывающейся из его лап малышки.

– Неуважаемый престарелый педофил, не могли ли бы вы оставить эту девочку в покое, – спрашиваю я, выставив вперед себя прут арматуры на подобии меча или шпаги за не имением оных.

– Старик рычит, потом смеется тяжелым каркающим смехом, намотав на левую руку волосы вопящей девочки еще крепче, а правой выхватив из за пояса до этого сокрытый остатками бархатного плаща большой двуручный меч, совершенно не понимаю, как он мог там уместиться.

С истерическим смехом мысленно решаю, как отразить моим ржавым огрызком эту обоюдоострую покрытую черными рунами смерть в полторы сажени длинной, на ум приходят совсем уж идиотские – по дедушке Фрейду аналогии, указывающие на абсурдность происходящего, как будто мы два представителя мужеского пола меж коими при взгляде на лысого старика лет сто разницы, вдруг разойдясь во мнениях решили чем то помериться… в качестве аргумента…

Мой нервный смех вырывается наружу и вместо того, чтобы испугаться я стою и смеюсь, все так же выставив вперед себя прут арматуры на подобии меча или шпаги за не имением оных.

Худой высокий старик с костистым вытянутым лицом похожим на оголенный череп, замотанный в черные лохмотья, когда то бывшие расшитым золотом плащом черного бархата хмурится и делает очередной шаг в моем направлении, точно также как уже однажды, это сделал отправившийся по ту сторону Стикса Щегол…. Не то, чтобы я верю, что и эта история закончится появлением внезапного спасителя, но все же с облегчением выдыхаю как никогда близкий к потере того, что возможно уже потерял, влипнув в эту историю… Рядом с костлявой ногой лысого старика одетой в кожаный черный сапог усеянный металлическими заклепками впивается стрела с белоснежным оперением, такое же оперение на единственном крыле рыжеволосой девы держащей в своих руках небольшой костяной лук, по ее спине струится белый плащ, также сотканный из перьев. – Оставь девочку в покое, здесь наверху нет твоей власти, – произносит она уже готовая пустить вторую стрелу, теперь уже в голову худого высокого старика. – Я не смогу одолеть тебя Бессмертный, – продолжает она, не переставая метиться из лука в голову одетого в лохмотья, когда то бывшие расшитым золотом бархатным плащом. – Но ты еще пять лет не сможешь приходить в верхний мир, попробовав моей заклятой стрелы…!

Старик хмурится, затем плюет в сторону рыжей девы с луком так похожей на ангела и выпускает девочку из своих рук. Он отворачивается от рыжей девы с луком так похожей на ангела с одним крылом, лохмотья его плаща развевает невидимый ветер, и мгновение спустя на этом месте уже никого нет как будто и не было никогда, только вьется в небесах большой черный ворон.

– Спасибо, что решился встать на защиту Таисии, – произносит рыжеволосая дева, держащая в своих руках костяной лук, повернувшись своим курносым и скуластым лицом ко мне. – Тайка беги ко мне! – кричит она. И Девочка бывшая пленница злодейского старика, вприпрыжку, подтянув свой длинный сарафан до самых колен мчится в объятия рыжеволосой девы похожей на ангела, для того, чтобы обнять девочку та бросила боевой лук прямо на землю.

Я молча любуюсь рыжеволосой девой, как она хороша. – Что ищешь ты у врат в Подземные чертоги, вопрошает она, взяв Таю за правую руку, а левой, подняв и укладывая свой лук в заплечный колчан.