Осколки

– Да, – согласился он. – Действительно неважная.

– Куда их лучше поставить?

Старик оглядел комнату. С утра сегодняшнего хмурого, пасмурного дня однокомнатная квартирка на последнем этаже меблированного дома принадлежала ему. Он только что въехал и еще не осмотрелся. Помешал дождь.

Подле самого окна, у кресла, где сидел старик, располагалась старая пружинная кровать; небрежно наброшенное прокрывало, изрядно протерлось и временем и предыдущими поселянами. Из-под подушки выглядывал мешочек с засушенной лавандой: не то от моли, не то от бессонницы. У изножья кровати находился двустворчатый шкаф со скрипучими дверцами. В пустой прихожей вешалка с единственным плащом на крючке, его, старика.

Как вошел, он сразу же повесил плащ, что держал в руках: погода была прохладной, но от непривычно долгой ходьбы его бросило в пот. Последний квартал старик прошел со снятым плащом, внимательно вглядываясь в номера домов. Этим привлек внимание хозяйки дома; крикнув ему, не шестой ли номер он ищет, услышав утвердительный ответ, женщина махнула приветливо рукой, приглашая пройти.

Она была немногим моложе своего нового постояльца, но седые волосы шли ей. От предложенного чая он отказался, хозяйка напомнила о скором обеде, кажется, он пробормотал утвердительно. И вспомнил об этом только сейчас, когда его отвлекли.

Мужчина подождал немного и прошел к письменному столу, стоявшему против кровати.

– Я поставлю сюда, если не возражаете.

– Да, конечно, – отодвигаемый стул скрипнул. Старик поднялся и подошел к мужчине.

– Надеюсь, вам понравится наш город, – произнес мужчина, оборачиваясь и встретившись взглядом со стариком, отвечал на него неодушевленно пустым взором. – Хотя вы сказали, что задерживаться не будете.

– Верно, мне предстоит только несколько встреч, не более того, – разговор не клеился, старик желал, чтобы гости оставили его наедине. Он подумал, жаль, в квартире нет телефона, все его беседы, даже не предназначенные для чужих ушей, никак не скроешь от хозяйки дома.

– Надеюсь, удачных, – обычное пожелание, но старику показалось, что оба откуда-то узнали подлинную, тщательно скрываемую цель его визита.

– Я тоже надеюсь, – осторожно ответил он.

– Обычно погода получше бывает, – медленно произнес юноша с неестественно бледным цветом лица, старик не мог дать ему больше двадцати лет. И эта выцветшая юность, его невольно смущала. Особенно тем, что юноша дал знать о себе только сейчас. Словно до этого его не было в комнате.

– Вам помочь с вещами? – продолжил он. Старик покачал головой.

– Нет, благодарю. Я сам.

И после недолгой паузы:

– У нас часто случаются отключения электричества, – старик кивнул. – Свеча в тумбочке, там же подсвечник, спички и… гм, стандартный набор лекарств: аспирин, нитроглицерин, йод….

Старик невольно усмехнулся. Изначально пансион предназначался для отвоевавших свое. Он отвернулся, снова вглядываясь в стекло.

Его покинули незаметно, он не услышал, как ни прислушивался, шагов тех, кто принес ему вещи. Просто внезапно их не оказалось за спиной. Он отвернулся от окна и подошел к двери.

У вешалки замер. Бой продолжался, без пощады, без передышки. Словно некто в небе поставил задачу подавить все даже теоретические попытки к сопротивлению в самом зародыше, так чтобы и в мыслях не было…. Так, чтобы и мыслей не было.

Его пробрала внезапная дрожь. Ноги стали ватными, старик прислонился к стене, с трудом отведя взгляд – окно будто приковывало все его внимание, – стал смотреть себе под ноги. Несколько минут, провел у вешалки, старательно рассматривая старые туфли. Бомбардировка, потихоньку стала утихать, превращаясь обратно в шум дождя. И когда разрывы невидимых снарядов утихли совсем, старик услышал скрип ступенек и приближающиеся шаги.

В дверь постучали.

Несколько секунд он стоял, не зная, стоит ли ему шаркать ногами, изображая долгое путешествие. А затем, просто открыл.

Хозяйка сама навестила его. Старик склонил голову, подбирая извинительные слова, рассматривая сложенные в низу живота не по-женски грубые шершавые от воды руки, держащие какую-то бумагу, но та опередила его.

– Странное дело. Но часа не прошло, как вы приехали, а вам уже звонят. Мужской голос, знаете, солидный такой… уверенный в себе.… Телефон внизу, у бара, – после недолгой паузы добавила хозяйка. И тут же: – А ваш приезд оказался примечательным. Признаться, это меня и удивило: кто-то еще, кроме меня и тех мужчин, принесших ваши вещи, знает о вашем прибытии.

– Меня тоже, – добавил он тихо, не желая сразу загромождать отношения паутиной недомолвок или откровенного вранья, но женщина не услышав, продолжала:

– Вы первый постоялец, кому звонят столь быстро после переезда. Впрочем, в нашем доме, редко кому звонят вообще. Родственники, друзья, знакомые, все это уже в далеком прошлом… – и неожиданно осеклась. – Да что же я. Идемте. Надеюсь, звонящий не сильно вас задержит. Обед стынет.

Старик кивнул, поблагодарив. И следом за женщиной поспешил вниз, торопливо подошел к старому черному аппарату, висевшему в углу бара.

– Слушаю, – осторожно произнес он. Женщина подошла следом, как бы занимаясь своими делами, стала перетирать фужеры в баре.

– Добрый день Иван Ильич, – ответил знакомый голос. – Как добрались? – и не дожидаясь ответа: – Мы уже списались с госпиталем, нужный вам человек едет сюда. Вечером должен быть на станции, мои ординарцы будут его встречать.

– Они мне ничего не сказали.

– Вы сами придете или прибудете сразу к нам?

– Разумеется, встречу.

Трубка наполнилась тяжелым молчанием. Собеседник вздохнул и неожиданно, хотя нет, почему неожиданно, этот вопрос старик слышал от него не впервые, спросил:

– Вы уверены, что это он. Человек, прибывающий на Верховую?

– Так вы ему сказали: на Верховой, я полагал, на Сортировочной.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Извините. Да, почти уверен.

– Почти или совершенно? – голос звякнул металлом, будто в отдалении прогремел гром. – Как мне докладывать господину Савинову: «точно» или «как всегда»?

– Извините, Анатолий Ефремович, но абсолютно точно никак не могу сказать, пока не повстречаюсь с ним, не проведу предварительную беседу.

Старик нервно откашлялся. Посмотрел на хозяйку: та по-прежнему стояла у стойки бара, вытирая невидимую пыль. И чутко вслушиваясь, он ощущал это, в каждое слово разговора. Возможно, она даже слышала что-то из слов его собеседника.

– Поймите, полковник, на поиски больше нет времени. У нас вообще его не осталось, этого времени, – он ругнулся, сбавив тон, отстраняя трубку от губ, старик все равно слышал каждое слово, и вздрогнул после этой тирады. – Вам, как никому другому, известна вся тяжесть нашего положения. И вы должны понимать, что двадцать пятый или тридцатый раз – это уже слишком.

– Но как иначе искать, скажите на милость? Ведь отыскать человека куда сложнее, чем иголку в стоге сена, гораздо….

– Повторяю, слишком! Хорошо, вопрос о финансировании вашей кампании не стоит, хорошо, что вы не используете ни наши ресурсы, ни время наших курьеров. Но сколько же можно ждать! Ошибись вы два, три, ну пять раз, я бы понял. И ответил, да, с кем не бывает, да, человека искать сложнее, чем пресловутую иголку. Ваше спасение в том лишь, что господин Савинов отчего-то доверяет вам настолько, что позволяет тянуть время и вешать лапшу на уши вот уже семь месяцев. За это время мы потеряли…. Да столько всего безвозвратно потеряли. Лучше подумать, с чем мы остались. А если все, о чем вы говорите – чушь? Если так?

Старик молчал. Собеседник, выдохшись, замолчал так же. Хозяйка опустила стакан на столик, старик немедленно оглянулся на звук. И снова приник к трубке.

– Мне кажется, у нас нет другого выхода.

– Вам кажется, – но слова были вялыми. Собеседнику нечего сказать в ответ. В глубине души он и сам надеялся разве что на помощь вот этого странного старика, внушившего и ему и его начальнику идеи столь противоестественные, что лучше бы о них и не распространяться. Потому что все прочие надежды умирали: одна за другой. Осталась лишь эта, последняя.

Верно, в точности так же утопающий судорожно хватается за соломинку, прежде, чем покинуть этот бренный мир. И в голосе собеседника проявилось именно это ощущение – судорожного цепляния за соломку, такую хрупкую, такую крохотную, разом исчезнувшую в кулаке – да разве может она выправить положение, спасти; да нет, хоть чем-то помочь?

Стоит ли понадеяться на немыслимое, уверовать в невозможное? Вопрос, в сотый раз поднимавшийся из глубин рассудка и тотчас загонявшийся обратно. Там, где перед неизбежным пасовал разум, чувства пытались отыскать тропку к спасению. Почему бы словам старика не быть этой тропкой? Куда приведет она не столь важно. Важнее верить, безыскусно, безотчетно, верить, чтобы каждый новый день встречать во всеоружии, готовиться к нему с вечера и, просыпаясь, тотчас идти в бой. С незримым противником внутри себя, о мощи которого вещает усталый, измученный разум, прося одного – прекратить борьбу и забыться, смириться. Все средства испробованы, пропали втуне, а значит, исход предрешен. Несмотря на надежду, вопреки отчаянному стремлению выжить и выбраться. Не выйдет, все равно не выйдет.