Запретная любовь

– Мы тоже хорошо провели время! Если бы Вы знали, сегодня странность мадемуазель была на высоте. Она рассказывала Бюленту историю одного попрошайки, которого знала в детстве. Так странно! Так странно! Старик проглотил большой кусок хлеба…

Когда Нихаль рассказывала, она сложила вместе тонкие, худые руки, через которые, казалось, было видно солнце, поднесла их ко рту и словно проглотила огромный кусок хлеба бесцветными губами маленького рта:

– Вот так! Вы должны увидеть, когда показывает мадемуазель… Вы же знаете Бюлента! Все в саду смотрели на нас, когда он заливисто смеялся. Скажем мадемуазель, папа, пусть она за столом и для Вас покажет.

Она сидела на коленях на ковре, прислонившись к коленям отца, и в подробностях рассказывала о прогулке в Бебек Бахчеси, перескакивая мыслями туда-сюда, как порхающая бабочка. Потом вдруг спросила с серьёзным лицом:

– Куда Вы ездили? Расскажите, куда Вы ездили в тайне от нас?

Он ответил, не задумываясь:

– Никуда! – Как только лживый ответ вырвался из его уст, он покраснел от стыда, который невозможно скрыть, и решил исправиться:

– В Календер!

Она сразу обнаружила этот обман благодаря странной способности, присущей детям с нервными болезнями:

– Нет, отец! Вы краснеете, значит хотите что-то скрыть от нас.

Она встала, наклонила голову с притворной обидой, надула губы и косо посмотрела на отца.

В ту самую минуту без подготовки, пока не появилась настороженность, он почувствовал насущную потребность всё рассказать, чтобы очистить совесть перед существом, сошедшим с небес, перед невинным ребёнком, бросить правду, лежавшую камнем на сердце, перед этой худенькой девочкой. Он протянул руку, взял Нихаль за запястье и прижал к себе этого худого ребёнка, похожего на тонкую нежную ветвь, не допускавшую возможности, что из неё может получиться женское тело; запустил пальцы в её волосы, похожие на облако светлого шёлка над маленькой головой. Нихаль, мгновение назад весело щебетавшая, теперь ждала с тревогой на лице, как птица, которая почувствовала дыхание опасности, пролетевшее в тишине над её гнездом. Тогда Аднан Бей не смог сдержаться и спросил:

– Нихаль! Ты же меня любишь? Очень, очень, очень любишь.

С присущей детям хитростью она не захотела отвечать, не поняв смысла вопроса. Отец продолжил:

– Нихаль, я думаю кое о чём для тебя.

Его сердце сжималось, когда он говорил эту ложь:

– Пообещай мне, поклянись, что не будешь возражать и согласишься. Потому что любишь меня, да, потому что любишь меня…

Он не мог закончить фразу и обнаружил в своём голосе что-то, пронизывавшее тело холодной дрожью. Аднан Бей трусливо замолчал, подобно преступнику, не осмеливавшемуся признаться в убийстве. Нихаль медленно убрала руку и на шаг отошла от отца. Она, бледная и безмолвная, посмотрела на него с робким вопросом, застывшим на устах. Но не задала этот вопрос. Почему? Неизвестно. Ничего не предполагая, не пытаясь найти смысл в словах отца, она вдруг почувствовала, что мужчина, которого она любила больше всего на свете, отец хочет сказать ужасную ложь, которая тотчас сломает ей жизнь, а не как обычно обмануть в мелочах.

В комнате было темно, но они видели друг друга среди сумрака. Между ними словно дул холодный ветер. Отец и дочь молча смотрели друг на друга. Разговор, который необходимо было продолжить, вдруг оборвался. Нужно было прервать эту тишину. Аднан Бей упрекал себя. Зачем он решил сказать сегодня, когда ещё ничего не сделано и даже не получен ответ?

Вдруг они услышали похожий на колокольчик смех Бюлента, бежавшего по холлу. Кто-то гнался за ним. Бюлент убегал, его смех и топот маленьких ножек то доносились до места, где произошла эта беззвучная катастрофа, то исчезали в дальних углах холла. Чтобы что-то сказать, Аднан Бей произнёс:

– Наверное, Бехлюль снова гонится за Бюлентом…

Нихаль сказала:

– Попрошу, чтобы перестал. Ребёнок и так устал, сегодня мы всё время ходили пешком.

Нихаль искала повод, чтобы сбежать.Аднан Бей полагал, что разговор нельзя было оборвать и останавливаться опасно и решил обязательно рассказать об этом кому-нибудь другому, если не расскажет Нихаль.

– Нихаль! – произнёс он. – Скажешь мадемуазель? Я хочу её видеть.

Нихаль вышла, исчезнув в темноте, как белая тень. Шум в холле продолжался; Бюленту от смеха уже не хватало дыхания, чтобы убегать от Бехлюля, гнавшегося за ним и он спрятался в угол, за креслами, где взволнованно ждал и наблюдал за выпадами преследователя. Когда происходил выпад, он с криком принимался снова носиться по холлу.

Нихаль вышла из комнаты и серьёзным голосом крикнула Бюленту:

– Бюлент! Хватит уже, снова вспотеешь. Виноват тот, кто тебя дразнит!

Это был открытый выпад в сторону Бехлюля. Нихаль не смотрела на него. Дома они, брат и сестра, были врагами. Нихаль три дня не разговаривала с ним после ужасной ссоры из-за его слов про шляпку мадемуазель Де Куртон.

Увидев её, Бехлюль остановился, смочил языком, высынутым из-за зубов, тонкие светлые усы, и искоса посмотрел с усмешкой. Когда Нихаль схватила Бюлента за руку и повела наверх, Бехлюль почесал кончик носа и крикнул вслед:

– Моё почтение мадемуазель Де Куртон.

Потом добавил, растягивая слоги:

– И симпатичным цветам на её красивой шляпке…

Нихаль не ответила. Такой насмешки всегда хватало для многочасового скандала, но на этот раз она ограничилась тем, что приятно скривила губы и выразила этим то, что хотела. Они с Бюлентом, которого она держала за запястье, бегом поднималась по лестнице. Бюлент чувствовал неудержимый прилив свежих сил, дёргался в руке сестры и прыгал по ступенькам. Когда пришли наверх, он освободил запястье и начал радостно бегать в холле, как жеребёнок, вдруг оказавшийся свободным. Несрин зажигала свечи в люстре и встала на стул, чтобы дотянуться до них. «Ах, мой генерал, если ты толкнёшь меня, я упаду» – сказала она. Бюлент не ответил. Увидев Бешира, который тихо поднялся наверх за ними, он подбежал к нему, маленькими руками дотянулся до пояса и обнял изящного худого четырнадцатилетнего эфиопа, юность которого усиливала изящество невинности. Он просил, умоляя раскосыми глазами, которые так нравились Пейкер, и ожидал согласия Бешира, томное, тонкое лицо которого вызывало желание поцеловать его: «Давай снова поиграем, помнишь, как мы бегали в прошлый раз! Ну же, Беширчик, ну же!» Он просил, забравшись на него и пытаясь подняться выше, чтобы задушить поцелуями лицо, которое уже немного желало согласиться. Взгляд Бешира был прикован к плафонам люстры, которые зажгла Несрин, он смотрел на Нихаль, вспоминавшую, для чего она поднялась наверх; ждал от неё приказа, небольшого сигнала.

Покорный взгляд на Нихаль, счастливый тем, что ему позволяли дышать, получать приказы и участвовать в её жизни бросал душу этого бедного существа к ногам молодой девушки.

Вдруг Нихаль вспомнила и сказала себе: «Мадемуазель!» Несрин закончила работу наверху и теперь со свечой в руке опаздывала спускаться вниз; она сказала Бюленту, который принёс Беширу освободившийся стул: «Но, мой генерал, мне нужен этот стул, я ещё буду зажигать люстру в холле внизу», и выглядывала, чтобы главным образом посмотреть на игру. Нихаль прошла мимо. Из двери холла она вышла в коридор к спальням, и постучала в дверь третьей комнаты.

Каждый раз, переодев детей после прогулки, мадемуазель Де Куртон закрывалась у себя в комнате и оставалась там несколько часов, чтобы помыться и переодеться. В это время личная комната старой девы была закрыта для детей и всех остальных.

Нихаль крикнула: «Мадемуазель! Вы сходите к отцу? Он хочет Вас видеть.» Она убежала, не услышав ответа и снова пошла в холл.

В холле началась игра. Зрителей стало даже больше. Несрин со свечой в руке по-прежнему ждала, когда освободится стул. Джемиле, десятилетняя дочь Шакире Ханым, наблюдала за игрой, страстно желая поучаствовать, Шайесте, ставшая главной служанкой после замужества Шакире Ханым, пришла наверх, чтобы позвать Несрин и смотрела за игрой, время от времени задавая вопрос: «Что стоишь, девчонка? Внизу ни зги не видно, что скажет господин?»

Нихаль присела. Бешир сначала немного заколебался и сделал перерыв в игре, но снова принялся тянуть стул, на котором сидел Бюлент, когда увидел, что она не возражает.

Время от времени мадемуазель Де Куртон привозила детей в Бейоглу и водила по магазинам, чтобы исполнить их желание что-то купить. Во время таких путешествий Бюлента больше всего сводили с ума поездки в фаэтоне. Для него было праздником изредка вырваться из особняка, где они жили круглый год, и прокатиться в фаэтоне.

Сейчас они с Беширом совершали прогулку в фаэтоне по Бейоглу, останавливались возле кресел, заглядывали в магазины и покупали разные мелочи:

– Возница! – говорил он, – теперь в Бон Марше! Ах! Приехали? Да, приехали! Меч в витрине! Скажите, сколько стоит меч? Пять лир? Нет, дорого! Двенадцать курушей…Только хорошо заверните! Готово? Какой длинный! Не влезет в фаэтон.

Неизвестно насколько большим в воображении стал меч, если Бюлент не мог найти места для свёртка, который словно держал в руке. Наконец, он запихнул его в фаэтон и снова уверенно приказал вознице:

– Теперь к кондитеру, к Леброну! В кондитерскую Леброна, возница!

Фаэтон двигался. Джемиле, наконец, не выдержала и включилась в игру, толкая стул сзади; Несрин сказала: «Ах, мой генерал! Ты отвлёк меня от дела!», отказалась от стула и спустилась вниз. Шайесте крикнула издали:

– Бешир, много не бегай! Уронишь ребёнка.

Нихаль сидела неподвижно, безмолвно, с задумчивым вгзглядом и по инерции слушала болтовню Бюлента. Он говорил кондитеру:

– Нет, нет, Вы не поняли! Не та, а другая корзинка, не видите? У неё наверху мешок, а между ленточками птичка. Я отвезу её старшему брату. Поняли, да? Бехлюль Бею… Он всё время привозит мне шоколад. Конфеты положили? Положите также десять абрикосов! Хорошо! Хоть бы не помялись!

С большой осторожностью он будто взял корзинку из рук кондитера и сказал: «Пусть лежит здесь, у меня на коленях!» – а потом снова приказал вознице: