Пробуждение

На западе клонилось к закату солнце, а томный летний ветерок принес с юга чарующий аромат моря. Дети, переодетые в нарядные костюмчики, собрались играть в дубовой роще. Их звонкие голоса отдавались в ушах.

Мадам Ратиньоль сложила шитье, а наперсток, ножницы и нитки аккуратно завернула в кусок ткани и хорошенько заколола булавкой. На женщину вдруг напала слабость. Миссис Понтелье мигом принесла одеколон и веер. Она освежала лицо мадам Ратиньоль одеколоном, а Роберт с чрезмерным усердием размахивал веером.

Недомогание вскоре прошло – миссис Понтелье в глубине души подозревала, что виной ему была лишь игра воображения, ведь лицо подруги ни на миг не утратило розового оттенка.

Миссис Понтелье молча смотрела, как белокурая красавица идет по бесчисленным галереям с величавостью и грацией, присущими только королевам, да и то в особых случаях. Навстречу подруге выбежали ее дети. Двое взялись за белые юбки, а третьего она забрала у няньки и понесла сама, осыпая поцелуями и прижимая к себе с необычайной нежностью и заботой. А ведь доктор, как все прекрасно знали, запретил ей поднимать что-либо тяжелее булавки!

– Вы идете купаться? – спросил Роберт миссис Понтелье. Хотя не столько спросил, сколько напомнил.

– Наверное, нет, – нерешительно ответила она. – Я устала. Нет, вряд ли.

Взгляд ее скользнул от Роберта к заливу, в чьем гулком рокоте звучал ласковый, но властный призыв.

– Пойдемте! – настаивал Роберт. – Нельзя пропускать купание. Вода наверняка теплая, как молоко, она вам нисколько не повредит.

Он надел на миссис Понтелье широкополую соломенную шляпу с крючка у двери. Они вместе спустились и пошли к пляжу. На западе садилось солнце, а ласковый ветерок обдавал теплом.

VI

Эдна Понтелье не могла себе объяснить, почему сначала собиралась отказать Роберту, пусть и хотела пойти с ним на пляж, а потом вдруг согласилась, повинуясь из двух противоречивых побуждений именно этому.

Мало-помалу в ней неуверенно загорался загадочный свет – свет, который и указывает путь, и запрещает ему следовать.

То было начало, и пока этот свет лишь приводил ее в замешательство. Он пробуждал мечтательность, задумчивость, неясную тоску, из-за которой она и предавалась слезам в полночь. Словом, миссис Понтелье задумалась о себе как о личности, начала осознавать свою роль в мироздании, разницу между внутренней жизнью и поведением в жизни повседневной. Тяжелое бремя мудрости для молодой двадцативосьмилетней женщины – а может, для любой женщины, ибо Святой Дух редко удостаивает женщин подобной милости. Однако все – и особенно мир – обязательно начинается с неопределенности, великой путаницы, хаоса и большого потрясения.

Да, немногие способны пережить такое начало! Немало душ гибнет в стремительном водовороте!

Голос моря соблазнителен, неумолчен – он шепчет, звучно требует, ласково уговаривает, зовет душу поблуждать немного в безднах одиночества, затеряться в лабиринтах самосозерцания.

Голос моря говорит с душой. Прикосновение моря чувственно, оно заключает тело в ласковые тесные объятья.

VII

Миссис Понтелье редко делилась своими мыслями, эта черта попросту противоречила ее характеру – до недавнего времени. С малых лет она бессознательно постигала двойственность жизни: есть жизнь внешняя, подчиненная правилам, а есть внутренняя, ставящая их под вопрос.

Тем летом на Гранд-Айл миссис Понтелье приподняла покров сдержанности, под которым всегда скрывалась. Наверное (а как иначе?), ее к этому побудила целая совокупность разных причин – где-то скрытых, где-то более заметных, – но самым очевидным было влияние Адели Ратиньоль. В первую очередь Эдну заинтересовала исключительная, даже чрезмерная привлекательность креолки, так как миссис Понтелье отличалась восприимчивостью к прекрасному. Далее Эдну очаровала в Адели необыкновенная искренность натуры, очевидная каждому и столь разительно отличавшаяся от ее собственной привычной сдержанности – вероятно, поэтому миссис Понтелье и привязалась к мадам Ратиньоль. Кто знает, из каких металлов куют боги невидимые узы, которые мы зовем то привязанностью, то любовью.

Однажды утром дамы вдвоем отправились на пляж, укрывшись в тени большого белого зонтика и держась за руки. Эдна уговорила мадам Ратиньоль оставить детей дома, хотя и не убедила отказаться на время от крохотного свертка с рукоделием – Адель умоляла подругу разрешить ей спрятать шитье в глубине сумочки. Каким-то чудом они ускользнули от Роберта.

До пляжа добрались не без препятствий: буйные сорняки по обе стороны от длинной песчаной дороги упорно преграждали им путь. По бокам простирались необъятные поля желтых ромашек. А еще дальше один за другим тянулись огороды, тут и там перемежаясь с маленькими плантациями лимона и апельсина. Вдали блестели на солнце темно-зеленые кусты.

Обеих дам природа наградила высоким ростом, хотя сложение мадам Ратиньоль отличалось женственностью, подобающей матери. Прелесть фигуры миссис Понтелье осознавалась не сразу. Тело ее было обозначено чистыми, изящными, симметричными линиями, в коих читалась необыкновенная грация; ее фигура ничуть не соответствовала шаблонной моде со страниц журналов. Случайный прохожий вряд ли задержал бы взгляд на миссис Понтелье. А вот человек наблюдательный, с хорошим вкусом, по достоинству оценил бы благородную красоту ее сложения, безукоризненность осанки и жестов – то, что выделяло Эдну среди прочих.

Тем утром она надела легкий белый муслин в волнистую коричневую полоску, а еще белый льняной воротничок и широкополую соломенную шляпу, снятую с крючка у двери. Шляпка небрежно сидела на тяжелых завитках золотисто-каштановых волос.

Мадам Ратиньоль тщательнее следила за цветом лица и потому закрылась вуалью из кисеи. На руки женщина надела лайковые перчатки с длинными крагами, прикрывающими запястья. Белоснежное платье с пышными оборками необыкновенно ей шло. Вообще оборки и летящие ткани подчеркивали ее яркую, дивную красоту так, как никогда не сумел бы строгий крой.

На берегу стояло несколько купален – грубо сколоченных, зато крепких, с маленькими мостками на воде. Внутри каждая купальня делилась на две кабинки, и каждой семье, отдыхающей у Лебренов, отводилась своя кабинка с необходимыми принадлежностями для купания и другими мелочами, какие душа пожелает. Дамы, не желая купаться, просто решили пройтись вдвоем у воды. Кабинки Понтелье и Ратиньолей как раз соседствовали под одной крышей.

Миссис Понтелье по привычке отворила дверь, зашла в свою купальню и вернулась с ковриком, который постелила на мостки, и с двумя холщовыми подушками, набитыми конским волосом – их она прислонила к стене.

Дамы уселись бок о бок в тени крылечка, облокотились на подушки и вытянули ноги. Мадам Ратиньоль откинула вуаль, отерла лицо тонким платком и принялась обмахиваться веером, который всегда носила привязанным к платью на длинной узкой ленте. Эдна сняла воротничок и расстегнула пуговицы на горле. Потом взяла у мадам Ратиньоль веер и начала обмахивать и себя, и подругу. Стояла жаркая погода, и какое-то время дамы лишь изредка обменивались замечаниями о жаре и слепящем солнце. Потом вдруг поднялся сильный, порывистый ветер, взбивающий воду в пену. Он трепал юбки Эдны и Адели, а те снова и снова их поправляли, заправляли, закалывали и перекалывали шпильки для волос и шляпок. Неподалеку в воде виднелись купальщики. В этот час на пляже редко раздавался человеческий голос. Дама в черном читала утреннюю молитву на крыльце соседней купальни. Юные влюбленные обменивались сердечными тайнами под навесом для детей, который оказался свободным.

Взгляд Эдны Понтелье бесцельно скользил по пляжу, пока наконец не остановился на море. День стоял ясный, видно было все-все до самой линии горизонта, где лениво плыли в синеве белые облачка. К острову Кэт плыл корабль под латинским парусом, а паруса южнее издали казались неподвижными.

– О ком… о чем ты думаешь? – спросила Адель. Она уже давно с легким удивлением изучала лицо подруги. Каждая его черточка застыла, как у античной статуи, охваченная необыкновенной сосредоточенностью.

– Ни о чем, – встрепенулась миссис Понтелье и тут же добавила: – Как глупо! Ты заметила, что мы безотчетно даем такой ответ? Дай-ка подумать… – Она запрокинула голову и сощурила красивые глаза, пока они не превратились в две сверкающие точки. – Дай подумать… Я и не заметила, о чем тогда размышляла, сейчас постараюсь восстановить цепочку мыслей.

– Не утруждайся! – рассмеялась мадам Ратиньоль. – Я не столь дотошна. На сей раз я тебя прощаю. День слишком жаркий для раздумий, тем более для раздумий о раздумьях.

– А хотя бы ради забавы! – упорствовала Эдна. – Во-первых, вид бескрайнего моря и неподвижных парусов мне показался необыкновенно красивым, так и хотелось сидеть и любоваться. Горячий ветер, бьющий в лицо, мне напомнил… сама не понимаю почему… об одном летнем дне в Кентукки; о луге, необъятном, как море, и о маленькой девочке, которая гуляет в высокой траве… Она гребла руками в траве, будто плавала. О, теперь я понимаю, почему это вспомнила!

– И куда же ты шла в высокой траве?

– Уже не помню. Просто шла через большое поле. Шляпка от солнца закрывала мне обзор. Я видела впереди лишь бескрайнюю зелень; складывалось впечатление, что брести придется вечно и я никогда не дойду. Не помню, боялась я или радовалась от этой мысли. Впрочем, мне наверняка понравилось. Скорее всего, было воскресенье, – рассмеялась она, – и я убегала от молитв, от пресвитерианской службы. Мой отец вел ее так уныло и мрачно, что до сих пор пробирает дрожь.

– Ты до сих пор бегаешь от молитв, ma chere?[12 - Моя дорогая (фр.).] – полюбопытствовала мадам Ратиньоль.

– Нет! Нет, что ты! – поспешно заверила Эдна. – В ту пору я была легкомысленной девочкой и пошла на поводу у сиюминутного заблуждения. Более того, какое-то время религия занимала в моей жизни важнейшее место. С двенадцати и до… до… собственно, до недавнего времени! Надо же, а ведь я никогда об этом не задумывалась, просто следовала привычке. И знаешь… – Миссис Понтелье внезапно умолкла, метнула проницательный взгляд на мадам Ратиньоль и приблизила к ней лицо. – Этим летом мне порой кажется, будто я снова брожу по зеленому лугу – бездумно, бесцельно, беспечно, и некому меня направить.

Мадам Ратиньоль накрыла руку Эдны своей. Подруга не отпрянула, и Адель крепко и нежно сжала ее руку, а потом ласково погладила другой рукой.

– Pauvre cherie[13 - Бедняжка (фр.).], – тихо посочувствовала она.

Эдна поначалу слегка растерялась, но вскоре с готовностью уступила дружеской ласке креолки. Миссис Понтелье не привыкла открыто проявлять расположение и принимала такие нежности с трудом. У них с младшей сестрой Дженет водилась злосчастная привычка ссориться. А старшая сестра, Маргарет, держалась строго и с достоинством – вероятно, из-за обязанностей хозяйки, слишком рано возложенных на ее плечи после смерти матери. Маргарет была склонна к практичности, а не к нежностям. У Эдны иногда появлялись подруги, но, по странному совпадению, все они принадлежали к одному типу – замкнутому. Эдна раньше и не задумывалась, что сдержанность собственного характера и послужила тому причиной. Ее ближайшая школьная подруга обладала исключительным умом и писала замечательные сочинения (Эдна всегда ими восхищалась и старалась им подражать). Девушки подолгу с горящими глазами обсуждали английскую классику, а временами увлеченно спорили на темы политики и религии.

Эдна частенько с удивлением вспоминала об одной склонности юных лет, которая когда-то волновала душу, хотя внешне никак не проявлялась. Давным-давно, еще в детстве (кажется, когда она брела по океану травы, колыхавшейся на ветру), она безумно влюбилась в статного офицера кавалерии с печальными глазами – он навещал ее отца в Кентукки. Стоило офицеру появиться, как она всюду следовала за ним и не отрывала взгляда от его лица, в чем-то схожего с лицом Наполеона, даже прядью посреди лба. Но офицер кавалерии постепенно исчез из жизни Эдны.

В следующий раз она сильно увлеклась джентльменом, который навещал юную леди с соседней плантации. Семья Эдны тогда обосновалась в Миссисипи. Юноша и та леди были помолвлены и время от времени приглашали Маргарет покататься с ними в бричке. Эдна, в ту пору совсем девчушка, только-только превращалась в подростка – как горько ей становилось от мысли, что она для помолвленного юноши никто, никто, никто!.. Однако со временем и он остался лишь в мире грез.

Она уже вполне повзрослела, когда наступила, как ей сейчас казалось, развязка ее судьбы. Великий трагик потряс ее воображение и пробудил бурю чувств. Постоянство этого увлечения придавало ему оттенок искренности. Безнадежность окрашивала его в благородные тона подлинной страсти.

Эдна держала снимок трагика в рамке на письменном столе. Можно хранить у себя портрет трагика и не вызывать подозрений и вопросов, и Эдна бессовестно упивалась запретностью своей тайны. При людях она превозносила необычайный талант кумира и передавала снимок по кругу. А наедине с собой подносила портрет к лицу и осыпала холодное стекло пламенными поцелуями.

Замуж за Леонса Понтелье она вышла по чистой случайности, послужившей причиной для многих браков, как бы они ни выдавали себя за волю судьбы. Познакомились они в самый разгар ее великой тайной страсти. Он сразу влюбился, как это часто бывает с мужчинами, и сделал Эдне предложение со всей искренностью и пылом. В целом он ей нравился, а его безоговорочная преданность льстила ее тщеславию. Эдна вообразила, будто между ними есть определенное сходство мыслей и вкусов. Добавьте к этому яростные возражения ее отца и Маргарет против брака с католиком, и станет совершенно ясно, почему Эдна приняла предложение месье Понтелье.

Неземное блаженство, каким непременно стал бы брак с трагиком, оказалось не для Эдны. Как верная супруга мужчины, который ее обожал, она понимала: свое положение ей следует принять с достоинством, ибо так полагается в реальном мире, а дверь в мир грез и романтики надо закрыть навсегда.

Однако трагик вскоре присоединился к офицеру кавалерии, помолвленному молодому человеку и другим, а Эдна оказалась лицом к лицу с реальностью. Со временем женщина привязалась к мужу, она даже получала какую-то необъяснимую радость от мысли, что ее отношение к супругу не окрашено ни страстью, ни чрезмерной теплотой, вызванной игрой воображения, – а значит, ее чувству не суждено рассеяться, как дым.

Детей она тоже любила, пусть и непоследовательно, урывками. Иногда крепко прижимала их к груди, а иногда вовсе о них не вспоминала. Прошлое лето они провели с бабушкой Понтелье в Айбервилле. За здоровье и благополучие детей она была спокойна, а потому редко о них думала и не скучала – разве что порой нападала вдруг щемящая тоска. В их отсутствие на душе становилось легко, хотя Эдна боялась в этом признаться даже самой себе. С нее словно спадал груз ответственности, который она бездумно на себя взвалила, который не был предназначен ей судьбой.

Разумеется, в тот летний день у моря Эдна не стала поверять мадам Ратиньоль все тайны – и все-таки невольно разоткровенничалась. Она положила голову подруге на плечо. Ее щеки пылали, а звук собственного голоса и непривычная честность кружили голову. Правда пьянила, как вино, как первый глоток свободы.

Тут вблизи послышались голоса: Роберт, окруженный ватагой ребятишек, явился искать дам. Мальчики Понтелье шагали рядом, а дочку мадам Ратиньоль он нес на руках. По обе руки от него бежали еще дети, а за ними следом покорно шли недовольные няни.

Дамы тут же встали, принялись отряхивать юбки и разминать затекшие ноги. Миссис Понтелье забросила подушки и коврик в купальню. Дети метнулись к своему навесу и удивленно замерли перед парочкой, занявшей их место, а влюбленные так и обменивались клятвами да вздыхали. Прочитав немой укор на детских лицах, парочка неспешно отправилась в другое место. Дети спрятались под отвоеванным навесом, и миссис Понтелье к ним присоединилась.