Король улицы: из фавелы вдоль Латинской Америки

Произошло неожиданное: Эмерсон нашел свою вечную спутницу жизни.

SantaCasa (госпиталь Санта Каза – Святой Дом)

– Я хочу купить эту флейту, – нескладный подросток-негр с худыми ногами и длинными пальцами вертел флейту в руках, а продавец внутренне молился, чтобы тот, не дай Бог, ее не уронил. Он, наверное, и не подозревает, какое сокровище держит в своих руках.

– Малец, а ты знаешь, сколько она стоит? – ухмыльнулся хозяин из-за прилавка. Этот простак, наверное, думает, что попал в магазин игрушек.

–Вот это, сеньор, я бы и хотел у Вас выяснить.

–12 тысяч крузейро* (около 6 тысяч долларов в переводе на сегодняшние деньги), – он победно посмотрел на парня, надеясь, что тот, наконец, оставит в покое «игрушку» и выметется из магазина. 12 тысяч крузейро равнялись половине цены хорошего автомобиля.

–Я покупаю, – спокойно ответил странный посетитель. – Завтра я принесу нужную сумму.

Когда парень вышел из магазина, хозяин и продавец переглянулись. «Вор», – вынесли они ему молчаливый вердикт.

Они не знали, что Эмерсон уже полгода работал в госпитале Santa Casa, где его зарплата составляла невиданную по тем временам сумму в 2.900 крузейро. Попал он туда случайно, хотя мы-то знаем, что ничего случайного не бывает. Его двоюродный братик Родней заболел, и он вызвался отвести его к врачу. Пока тот сидел в очереди на прием, непоседливый Эмерсон уже разговорился с медсестрами – не нужен ли больнице офис-бой* (офисный мальчик, мальчик на побегушках).

Оказалось, что еще как нужен, и именно сейчас этажом ниже идет отбор кандидатов. Эмерсон, сломя голову, помчался вниз. Там уже рядком сидело двадцать подростков его возраста. Только вот должность была одна на всех. Эмерсон тут же заполнил документы, прошел психологический тест, ответил на множество вопросов по школьной программе.

К тому времени из двадцати подростков осталось двенадцать. Его шансы увеличивались.

– И последний вопрос, Эмерсон: почему ты выбрал именно наше заведение для того, чтобы работать?

– Потому, что я уверен, что могу принести пользу всем, кто здесь находится, и буду стараться это делать каждый день, проведенный здесь.

Он сдержал свое слово. Несмотря на то, что теперь ему приходилось подниматься в пять утра, быстренько завтракать, чтобы вскочить в переполненный автобус и в семь, как штык, быть на работе, он улыбался всем своей белозубой улыбкой и с удовольствием выполнял поручения. К полудню он уже успевал обегать кучу учреждений, попутно справляясь у врачей, не нужна ли им какая помощь.

Они были рады этому худощавому подростку, который столь услужливо приносил им деньги из банка, вкладывал их чеки, делал мелкие покупки, и в его карман каждый день опускались чаевые. В пять вечера он уже несся обратно, чтобы успеть на вечернюю смену в школе. Качество учебы от таких нагрузок неминуемо начало страдать, ну а что поделать? После девяти вечера его уже клонило на уроках ко сну, и он, прикрываясь тетрадками, сладко похрапывал последний час на задней парте.

За то мама могла им теперь гордиться: в семье появился очередной кормилец. Практически всю зарплату он отдавал ей, оставляя себе лишь на необходимые мелкие расходы. Но несколько месяцев назад у него появилась Цель: он должен был, во что бы то ни стало, собрать деньги для флейты. И не важно, что она имела по тем временам баснословную цену, а китайцы еще не научились копировать дорогие инструменты и экспортировать их по всему миру.

Поэтому в течение четырех месяцев он не тратил ни цента, объяснив эту экономию, как временное чрезвычайное положение. И вот флейта была в его руках. Та самая, от которой трепетало сердце и плакала душа.

Эмерсон тут же нашел преподавателя, который за небольшую сумму учил парня музыкальной грамоте и азам игры, а оркестр в SESC был оставлен на следующий же день после знакомства с флейтой. Маэстро только и мог вымолвить: «ну ты и осел. В оркестре есть 50 скрипок и только 2 флейты». Но Эмерсон никого не хотел слушать, кроме голоса своего сердца.

Начиналась новая фаза его жизни. Знакомые медики, живущие в фешенебельных районах, как то Jardins* (сады) и Jardins Europa* (сады Европы), которые были заполнены старинными особняками-замками, приглашали его по выходным к себе в гости и давали слушать пластинки, стоившие по тем временам немалые деньги.

Любовь ко всему красивому и изящному уже давно развилась в Эмерсоне, наверное с тех пор, как он придумывал наряды для персонажей своего кукольного театра, втайне мечтая претворить свои дизайнерские наклонности в приближающейся взрослой жизни, посвящая их хорошеньким девушкам.

Затем последовало приобщение к драгоценностям. Не раболепное поклонение, а тихое восхищение искусным дуэтом природы и человека, результатом которого были изделия, захватывающие своей утонченно– граненой красотой. Все началось с секретной комнаты в Santa Casa, куда новоиспеченный оффис-бой ввалился, сбегая от… трупа.

Дело в том, что во внутренних лифтах перевозили тех, кому на сей раз не удалось выиграть борьбу со смертью. Служащие, чтобы сэкономить время, прибегали иногда к следующему трюку: один вызывал лифт и погружал туда каталку с телом, а другой на нижнем этаже морга принимал. Эмерсон, понятия не имевший о негласном правиле, вскочил посреди такого маневра. Думая, что имеет дело с больным, которого нечаянно забыли, он обратился к тому и, не получив ответа, отвернул простыню. От неожиданности, столкнувшись лицом к лицу с мертвецом, он заорал, заметался, ткнул на первый попавшийся этаж, кубарем выкатился из лифта, пробежал куда-то по коридорам и влетел в незнакомую дверь. Все развивалось настолько стремительно, что спроси его, как попасть в ту потайную комнату, он ни за что бы не нашел ответа.

Между тем, он оказался не единственным посетителем этого странного полутемного помещения. На плечо ему опустилась тяжелая рука и строгий голос произнес: «Малец, как ты посмел здесь очутиться?». Больше всего в этот момент нашему герою захотелось исчезнуть, раствориться в полумраке этой комнаты – нет, всего этого здания с его мертвыми визитерами, туннелями и тайными комнатами, не сулящими ничего хорошего.

Но раствориться ему помешала рука, крепко сжимающая его хлипкое плечо. Пришлось сбивчиво и взахлеб все рассказать, а бородач вдруг ослабил хватку и рассмеялся. «Не мертвых нужно опасаться, а живых», – рокотал его голос по комнате, которая уже не казалось такой темной и страшной. А его обладатель, доктор Шварц, вдруг проникся искренней симпатией к этому мальцу, делавшему свои первые робкие шаги и получавшему первые грубые уроки в этой непростой жизни. Он ему поведал о том, что хранят в себе стены Санта Казы.

Это действительно была потайная комната, полная драгоценных камней и украшений. «Смотри, это настоящие алмазы. А это – изумруды». Глаза Эмерсона засияли интересом исследователя, отразив блеск благородных металлов. Доктор проследил, нет ли в них алчущих огоньков, и, удостоверившись в их отсутствии, удовлетворенно хмыкнул. «Про эту комнату знают единицы, поэтому – молчок! А вообще Санта Каза полна подземных туннелей и тайн. Здесь собрано множество богатств, которые жертвовались еще со времен католической экспансии на протяжении четырех веков. Да и в наши дни тайн не поубавилось. Взять, к примеру, ортопедическую часть в павильоне Fernandinho Simance. Отец, потерявший сынишку, построил этот павильон в память о нем, полностью оборудовав помещение.

Однако, как тебе известно, на любое благое дело приходятся свои злодеи и завистники. Поскольку речь шла об огромных пожертвованиях, в финансовом правлении Санта Казы нашелся умник, который решил, что часть этих средств можно направить в свой карман. И делал он это вполне успешно, пока, каким-то чудным образом все не раскрылось, и его отправили в тюрьму. Подумаешь, тюрьма – скажешь ты. Однако именно там его накрыло по-страшному, хотя содержался он совсем неплохо. Но от проявления Бога в виде мук совести не укрыться даже в тюрьме. Он попытался покончить жизнь самоубийством. Не получилось. Самым худшим для него наказанием стало освобождение. Облегчения оно ему не принесло, и вскоре он умер от рака.

«Так что с энергиями «Святого Дома» лучше не шутить», – заключил доктор.

Вот такие у Эмерсона были теперь друзья. Парень жадно учился у них всему: музыке, науке, светским разговорам, манерам хорошего тона, и скоро во всех этих областях ему среди школьных ровесников не сыскать было равных. Правда, однажды, сын одного из его друзей, взревновал к Эмерсону настолько, что ручкой исцарапал виниловый диск, свалив вину на ничего не подозревающего парня. После подобного инцидента его перестали приглашать в этот дом. Но у Эмерсона нехватки в друзьях уже не наблюдалось.

Голод в Татуи

Сегодня Эмерсон был собою особенно горд, и не безосновательно. Он выиграл грант от секретариата культуры на бесплатную учебу в консерватории Татуи. Она считалась лучшей во всей Латинской Америке.

Незадолго, в больнице, где он работал, произошли сокращения, и парень оказался одной из ее жертв. Долго он по этому поводу не страдал. К тому времени район Jardins, прилегающий к Паулисте, стали его вторым домом, где он изучил каждый уголок.

Там было немало офисов, большинство из которых он, правда, забраковал, но у пожилого еврея Исраэля Шашника ему понравилось работать, особенно потому, что тот уважал права четырнадцатилетнего подростка, отпускал его в строго положенное время, в отличие от других шефов, которые обожали эксплуатировать труд несовершеннолетних.

Однако флейта для Эмерсона становилась все более важной особой, требующей от него времени и усилий для служения ей. И вот с завтрашнего дня он уже не пойдет ни на работу, ни в любимую школу, а отправится за 200 километров от Сан-Пауло, в маленький городок, который готовит для него большое будущее.

Так рассуждал парнишка, упаковывая свои немногочисленные вещи. Он даже не мог представить, ЧТО ему придется там пройти и какую цену заплатить за будущее, которое и правда можно было назвать блестящим, применительно к его таланту. Но вряд ли бы кто-то другой захотел пройти подобные испытания, неся нелегкий жребий артиста, чтобы превратить в сцену пол, по которому спешили, не останавливаясь, миллионы ног.

От автобусной остановки до пансионата, где ему предстояло провести следующий год, Эмерсон ловил на себе косые взгляды. Он остановился и придирчиво оглядел себя: что в нем вдруг стало не так по приезду? Может брюки сильно помялись или белая рубашка с накрахмаленными воротничками испачкалась? Может здесь не носят такие ботинки, начищенные до блеска, благо Эмерсон имел достаточно сноровки в этом деле, подрабатывая лет с десяти чистильщиком.

Сам директор вышел его встречать и проводил в комнату с еще двумя подростками. «Josе Coelho de Almeida», – представился он, пожелал успешной учебы и оставил подростка разбирать партитуры и знакомиться со своими новыми соседями.

Эмерсон помнит единственный фон, сопутствовавший его учебе – это чувство голода. Директор заведения, помимо ценителя музыки, оказался заправским вором: вместо обещанной суммы, Эмерсон получал на руки половину, остальное шло вместе с другими дотациями на учебу сына Жозе Коэльо в престижной консерватории Нью-Йорка The Juliard School.

На те деньги невозможно было питаться три раза в день, и Эмерсон пожертвовал своим завтраком, ели досиживая последний урок перед обедом с подвывающим от голода животом. Еда была невкусная, жирная и пересоленная, но это было лучше, чем вообще оставаться без нее. По вечерам парню вспоминались пирожки крестной – знатной кухарки, слава о которой шла по всей округе. Но он тут же отгонял свои кулинарные видения.

Однако худшим было не это. Его учитель – Jo?o Dias Carasceira – постоянно твердил, что у парня нет таланта, и лучше бы он подыскал себе работу, чем бездарно тратить его, профессора, время. Подспудно Эмерсон чувствовал, что дело не только в его «бесталантности» – Жоан Диас Караскейра ненавидел негров. Как и многие другие жители этого малюсенького городка.

Казалось, что спасение пришло вместе с приездом его более прогрессивного сына– Antonio Carlos Carasceira, который только что вернулся с учебы во Франции. Антонио, а по-свойски Тониньо, действительно неплохо владел флейтой, но учителем был никудышным, требуя от учеников, помимо рабского подчинения, отшлифовки одной и той же пьесы до полного блеска, а идеал, как известно, никогда не наступал. Поэтому ученики совершенно не продвигались, хотя и усердствовали.

Однажды Тониньо оставил на пьедестале партитуру известного концерта Моцарта, с. 299 для флейты, арфы и оркестра. Он штудировал ее для своего вечернего выступления в Консерватории, но голод заставил отложить репетицию, и он вышел пообедать.

Эмерсону же спешить было некогда – невкусный обед мог и подождать. Поэтому он поднес флейту к губам и заиграл. Когда Тониньо вернулся, парень был настолько поглощен божественным творением Моцарта, что даже не заметил прихода своего наставника. А тот незаметно подкрался и слушал за спиной ничего не подозревающего ученика, не понимая, как этот юнец мог обогнать своего учителя.

Когда последняя нота светлой надеждой повисла в воздухе, Тониньо вышел из засады и громко похлопал в ладоши. «Прекрасно, молодой человек, а теперь займемся гаммами». Партитура при этом бесследно исчезла в недрах его портфеля.

Силы Эмерсона были на исходе, а впереди маячило еще несколько месяцев учебы. Он твердо решил выдержать, но судьбе было угодно распорядиться по-иному.

– Мы пригрели на груди змею! Ты – последняя каналья, и ноги твоей больше в консерватории не будет! – Выпученные глаза директора, казалось, готовы были выскочить из орбит, слюна брызгала изо рта, а Эмерсон, понурив голову, стоял перед ним навытяжку.

Он до сих пор не мог понять, чем заслужил такое отношение, но возражать у него уже не было сил. Виноватым он себя ничуть не считал. Ведь он всего лишь был вынужден защищаться.

Сверстники в школе при консерватории его недолюбливали: этот выскочка знал больше других, любой урок у него вылетал без запинки. И когда родители ставили его в пример, подросткам ничего не оставалось, как распускать слухи о том, что он не такой ангел, как всем кажется. Что у него дурные привычки и манеры, что он склоняет их к скользкому пути, а потому заслуживает самого худшего наказания. Которое они ему сами и приготовили: каждый день он возвращался из школы в синяках, родители стали поговаривать о нем, как о плохой компании, тем более, что он – негр!

Но в один прекрасный момент Эмерсон решил защититься, а не сносить безропотно кулаки подростков на своем лице. И дал сдачи! Чем эта история закончилась, нам уже известно. С растоптанными надеждами, парень возвращался домой, и как он ни пытался уговорить себя, что все, что ни делается – к лучшему, в душе его поселилась боль и озлобленность на несправедливых мира сего.

Без дома

Дома все больше ворчали по поводу увлеченности подростка музыкой. А когда он подумает о своей будущей профессии? Крестная неодобрительно качала головой: музыка – это прекрасно, но на что он собирается жить? Крестный стучал кулаком по столу: пора взяться за ум, ведь уже не маленький! Профессия механика, например, очень престижна, почему бы ему, Эмерсону, не выучиться ей, а музыкой он может заниматься в свободное от учебы и работы время.