Лейла. Шанс за шанс

То, что я спасена из горящего плена, до меня все еще не доходило. Мне было жутко плохо, кашель не прекращался, несмотря на возможность дышать свежим воздухом, глаза слезились, кожа горела. И я поняла, что сейчас меня вырвет.

– Стой! Стой! – пыталась то ли прокричать, то ли просипеть между приступами кашля. Но меня не отпускали. Поэтому я ударила спасителя по плечу и крикнула изо всех сил. – Стой!

Он, наконец, меня послушался, а я вырвалась из его объятий. К счастью, он меня не уронил, а лишь поддержал, и меня буквально вывернуло наизнанку. Когда спазмы успокоились, я обернулась и увидела яростное огненное зарево, в котором должна была окончиться моя жизнь.

– Лейла, ты как? Тебе лучше? – раздался голос Ромича.

Слава Всевышнему, живой!

И я, наконец, поняла, как произошло мое дивное спасение – это же был тот самый сарай, в котором Ромич с морячкой устраивали свои шуры-муры! Не будь мне так страшно и плохо в тот момент, когда меня туда засунули, я может, и смогла бы его узнать. Хотя вряд ли, все-таки я запомнила лишь отодвигающуюся доску и лаз, а дальше не смотрела.

Внезапно все происходящее отчего-то показалось мне таким смешным, нелепым, гротескным и вообще произошедшим будто не со мной, что я захохотала. Ведь смешно же, правда? Ромич отмер и с силой прижал меня к себе, целуя в макушку и явно не разделяя моего веселья. Постепенно смеяться расхотелось и мне, а весь ужас ситуации обрушился на мою голову с новой силой. Неуместный хохот перешел во всхлипы и рыдания, а меня начало трясти уже от нескончаемого потока слез и осознания, что мне удалось выжить, сбежать от разъярённой и раззадоренной толпы из огненной ловушки, в которую она меня загнала. От этого я не сразу заметила, что и Ромича сотрясает крупная дрожь. Эта дрожь шла откуда-то изнутри, у него даже зубы стучали. Так мы некоторое время и стояли, прижавшись друг к другу, то ли поддерживая, то ли держась друг за друга.

– Надо уходить, пока нас никто не заметил. Темнота скроет, – наконец, проговорил он и, снова подхватив меня на руки и крепко прижав к груди, куда-то понес.

Несколько раз мы прятались, несколько раз перелазили через какие-то заборы, путались в траве и даже падали – все это я запомнила какими-то урывками, в какой-то момент оказались в нашем дворе, а потом и в потайной комнате. Зачем Ромич решил там запрятаться, я уже не думала, потому что обессилела и провалилась в сон…

Во сне я снова переживала предательство, ощущала подступающий удушливый ужас, видела пляшущее перед глазами пламя и плакала, плакала… Казалось, этот кошмар никогда не выпустит меня из липких объятий. Но вдруг в сон стали проникать чьи-то успокаивающие слова, часто слышалась мамина колыбельная, и ощущались ее руки, что ласково гладили лоб и волосы. А потом сонная хмарь резко, словно волна прибоя, отступила, и я открыла глаза. Взгляд уперся в потолок, скользнул по стене, и я поняла, что нахожусь в потайной комнате, что послужила нашим убежищем во время нападения. Сбоку раздался шелест страниц и кряхтение. Повернув голову, я увидела сидевшего рядом профессора. Он что-то читал в толстой, обитой коричневой кожей книге, и щурился, водя увеличивающую линзу вдоль строк. У ног старика стоял кувшин, и я поняла, как сильно хочу пить. Невольно сглотнув вязкий ком в горле, попыталась позвать профессора, получилось плохо, но Проф отвлекся от чтения:

– Лейла! Детка! – Уж чего-чего, а что он вдруг быстро-быстро заморгает глазами в попытке сдержать слезы и, все-таки, сдавшись, даст им волю, я не ожидала. – Очнулась! Наконец-то! – Книга упала с его колен, но он этого будто и не заметил, стараясь стереть трясущимися руками предательскую влагу. Я хотела что-то сказать и успокоить старика, но… – Ох, сейчас-сейчас, подожди минутку… – Он начал торопливо оглядываться в поисках кружки и кувшина. Все это стояло рядом с ним, но он их в упор не видел от волнения. – Да-да, сейчас-сейчас… – наконец, нашел он воду и, расплескивая, налил полную кружку. Затем помог мне приподняться и напиться.

Тело я чувствовала плохо, руки и ноги слушались слабо, я даже приподнять голову сама смогла бы с большим трудом. Видимо, нервное и физическое истощение от пережитого ужаса, наложенные на непрошедшие еще последствия от инициации, окончательно лишили меня сил.

Вода вернула способность говорить:

– Долго я спала?

Суетливые движения профессора как-то разом приостановились, он, глубоко вздохнув, поставил чашку на пол и посмотрел на меня грустно:

– Три дня, Лейла. Ты не приходила в себя целых три дня.

И теперь я заметила, как вдруг постарел проф. На его изборожденном морщинами лице их появилось еще больше, а волосы окончательно поседели.

– Мы уже ждали, что если через три дня не очнешься… – голос старика оборвался, и он снова вытер глаза.

– А где все?

Старик тяжело вздохнул и ответил:

– По дому управляются.

Я поняла, что он скрывал гораздо больше, чем говорил. Достаточно взять его за руку – и я обо всем узнаю, ведь образы ближайшего прошлого всегда лежат на поверхности, и мне не составит труда их считать. Возможно, так будет лучше, и лишит старика необходимости все мне рассказывать.

– Дайте мне руку, Тимуран-аха, – попросила, зная, что он поймет.

Но он не то, что не протянул мне ладонь – еще глубже запрятал их в рукава своего одеяния.

– Не нужно, Лейла. За эти дни я пережил и передумал столько, что не хочу, чтобы ты увидела весь этот мусор. Я прошу тебя и у других не смотреть события этих дней, даже случайно не делай этого. Лучше я все расскажу тебе сам… – прикрыв глаза, он вздохнул. – Малика и Ромич все это время от тебя не отходили ни на минуту, а тут я ее отправил приготовить бульон. Сказал, когда ты проснешься, будешь жутко голодной. Мамук и Мират тоже нуждаются в матери, и ей необходимо было об этом напомнить. Да и бояться я за нее стал, уж очень переживала, вот и решил немного переключить ее внимание. А Ромич… – он снова прикрыл глаза и вздохнул. – Ромич не сразу вышел из убежища, чтобы сказать нам, что ты жива. Сидел с тобой в обнимку всю ночь, боялся даже на шаг отойти. Потом все-таки позвал и рассказал, что случилось: его морячка в тот день позвала к себе, а там его бугаи встретили, побили, на улицу вытащили, а там народ собрался, и Мира всех подзуживает. Он как узнал, что затевается, рванулся, но его удержали, а тут и ты с Эльмирой, тварью этакой, подошла. Вырваться ему удалось как раз перед тем, как ты в том сарае закричала… Огонь уже во всю бушевал, но он бросился к тебе – знал про лаз с обратной стороны. Повезло, что ты совсем рядом была и он сумел тебя быстро найти. Смелый мальчик…

Очень он за тебя переживает, Лейла. Он когда утром дал Малике тебя помыть и переодеть, снова рядом сел, в руку вцепился и сидел так еще сутки, даже к еде не притрагивался, еле выгнал его помогать Кириму по хозяйству. Тот все это время сам со всем управлялся: и еду готовил, и за мальчишками следил, и животину кормил, и коменданта от дома отваживал. Этот… – профессор сдержался от желания высказаться, – …комендант совсем с ума сошел. Ведь он Малику в тот вечер нашел и не успокоился, пока не вынудил ее дать какое-то обещание… Шакал! Она вся бледная была, а он довольный. И поглядывал так, будто Малика вот-вот его собственностью станет! – прошипел профессор, но взял себя в руки. – Мы подошли к сараю, а огонь-то уже пылал вовсю, и крик твой из него… Малика тоже в крик, да сознание потеряла. А как пришла в себя, залепила этому скудоумному оплеуху и сказала, чтобы не думал к ней приближаться даже на полет стрелы. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Тот взбесился, ухватил ее своими лапищами, только Кирим рядом был и сказал этому обделенному Всевышним что-то на ухо, тот Малику и отпустил, но закричал что-то о том, что не отступится. Малика ему на это в лицо плюнула и в сарай к тебе рванула, мы с Киримом едва поймали. Потом темно совсем стало, уговорили ее домой сходить, чтобы прийти с первыми лучами солнца искать… твои останки… – Он в который раз тяжело вздохнул. – Удалось уговорить лишь потому, что дома мальчишки одни остались, нужно было убедиться, что с ними все в порядке. С площади-то до дома соседку попросили их проводить. Не тащить же их было в тот ужас. Пришли… А там к утру Ромич из убежища вывалился. Весь в копоти и подпалинах, с диким взглядом, нас позвал к тебе… – профессор помолчал немного и добавил: – Вот и все.

– Почему я здесь? – Хотелось знать, почему меня прячут. Неужели народ не угомонился?

– Потому, Лейла, что для всех, кроме нас, ты умерла, а в то утро мы с Киримом нашли на пепелище обгоревшие останки, которые завернули в саван и похоронили на кладбище возле храма.

– Останки?

Проф хмыкнул.

– Пока Кирим отпугивал и всячески отвлекал солдат, получивших приказ найти твое тело, я завернул в саван несколько головешек и уложил их в телегу. А на кладбище служитель даже не заикнулся о том, чтобы раскрыть саван.

Мне оставалось лишь дивиться смекалке и расторопности двух стариков, на долю которых выпало такое нелегкое испытание. Но потом у меня возник вопрос, который все-таки требовал разъяснения:

– Но как меня разрешили похоронить на территории Храма? Ведь меня считают ведьмой?

– Эти недалекие люди не заслуживают, чтобы рядом с ними жил такой светлый и одаренный человек, как ты, Лейла. И не им было тебя судить и уж тем более осуждать на смерть! Если уж решили обвинить, нужно было делать это через Храм и его служителей. Вот тогда бы тебя и в самом деле все признали ведьмой, и мы не смогли бы похоронить тело на святой земле. Но то, что сделала Мира и та толпа обделенных разумом – это чистый самосуд!

– Им хоть что-нибудь за это будет? – вырвался у меня вопрос. Все, что со мной сотворила эта безумная толпа под предводительством Миры – за гранью добра и зла.

– Кому им? – устало спросил профессор. – У толпы нет лица, Лейла.

– А Мира?

– А что Мира? – удивленно и как-то наигранно спросил профессор. – За навет и подстрекательство ей разве что большой штраф прописали бы, но, к сожалению, наши власти не смогут наказать ее даже так.

– Почему?

– Потому что эту змеюку наказал сам Всевышний: следующей ночью ни с того, ни с сего загорелся ее дом. Выбежать смогли все, кроме Миры. Она почему-то не смогла выйти из своей комнаты, хотя ее крики слышались еще долго после начала пожара…

И такими холодом и сталью горел взгляд старика, что я поняла – знать подробности мне не стоит. А если честно, то как раз расспрашивать мне и не хотелось, как не хотелось узнать действительно ли во внезапном пожаре есть заслуга Всевышнего…

– А вот и Малика с Ромичем, – встрепенулся профессор.

Слезы радости, улыбки облегчения, слава восхваления Всевышнему и вцепившиеся в меня руки, которые не верили, что я здесь, с ними, что я, наконец, очнулась, описывать не буду. Скажу лишь, что в этих слезах, улыбках и прикосновениях умывала свою изболевшуюся душу и обретала веру, что все еще жива и все обязательно будет хорошо.

Глава 12

Две недели понадобилось мне, чтобы встать на ноги и передвигаться хотя бы по комнате. В дом я не выходила, сидела все время в комнате – мальчикам так и не сказали, что я жива. И не потому что не доверяли, просто это дети, им гораздо сложнее сдерживать свои порывы и лгать эмоциями.

К моему несказанному удивлению, в городе за это время мнение обо мне кардинально изменилось – теперь я представала перед жителями кем-то вроде святой, которую своими лживыми наветами убила злая ведьма Мира, и которую за это Всевышний покарал той же смертью, на которую она обрекла меня. Удивительно, как может меняться людское мнение. Хотя не удивлюсь, если этому способствовали мои близкие и другие люди, ведь у меня есть друзья и просто те, кто не верил Мире и ее россказнями – слишком хорошо ее знали. Но все эти робкие голоса были задавлены обрушившейся лавиной лжи, ведь эта ложь легла на благоприятную почву. В тот момент людям было слишком тяжело нести на себе груз свалившихся на них несчастий, и было так соблазнительно перекинуть хоть его часть на чьи-то плечи, персонифицировать зло и покарать его. Но все равно у меня в голове не укладывалось подобное. …

Теперь же, как говорит мама, не скрывая раздражения и злости, эти люди валом валили к моей могиле, прося о прощении и благословении. И многие потом клялись, что чувствовали во время этого благодать, исходящую из земли. Бедному настоятелю Храма вчера пришлось даже оградку поставить, чтобы могилку не затоптали, ведь каждый такой паломник считал своим долгом пасть на колени и возложить на нее руки. Эльмира стала самой рьяной раскаявшейся грешницей и теперь с утра до вечера торчала в Храме и у могилы. Оставалась бы и на ночь, но Храм закрывался, и где она в это время спала, никто не знал – родных у нее в городе не было, а никто другой брать ее к себе на постой и работу не желал. Мне даже жаль ее стало, но никто меня в этом не поддерживал.

Появись я сейчас перед народом живая и здоровая, то по популярности, наверное, смогла бы конкурировать с самим Всевышним. Кто бы еще неделю назад мог о таком подумать?! После того разговора с профессором о том дне и последующих событиях никто старался не упоминать, более того, мои близкие всячески этого избегали, а я, чтобы не ворошить еще незажившие раны, на таких разговорах и не настаивала. Меня вообще старались оградить от любого негатива. Лишь пару дней назад все тот же профессор пришел ко мне и издалека начал очень важный разговор.

– Лейла, ты же понимаешь, что не сможешь и дальше жить в Шалеме?

– Даже лучше, чем вы можете себе представить.