Кактусовый лес

Мати подняла голову, отложила в сторону пилочку для ногтей и, не вставая, произнесла:

– А я так не думаю, профессор. Простите, но я так устала от бесконечных споров с вами, одноклассниками, сестрой. Могу хотя бы сегодня я повесить на губки замочек, а ключик передать тому, кто так и не смог научить меня социализации и нравственности? – сказав это, девушка вернулась к пилочке для ногтей.

– И все? А как же ваши рассуждения о любви? Требования о введении чувств в институт семьи? Ведь вы столько говорили нам об этом! Пожалуй, я открою замочек и разрешу водопаду пролиться!

– И не жаль вам головы, чудик. Что тут сказать? Женщина только что призналась, что по причине отсутствия мозгов планирует стать огромной маткой, паразитирующей на мужчине, который даже не будет испытывать к ней чувств, и вместо акта любви получит процесс зачатия один раз в месяц в зависимости от температуры ее задницы. Это и есть суть нашего общества. Все разложено по полочкам, законспектировано и выверено. Мы не люди – роботы. И какая цель, скажите мне? Выживание человечества! Смешно! Такое человечество годится разве что для того, чтобы сдохнуть от бактерий, увидеть которые может разве что Танья.

– Прелестно, – мужчина выглядел на удивление довольным, а взгляд его периодически задевал маленькое устройство слежения, вмонтированное в угол комнаты, – а поведайте мне теперь, раз уж я сорвал этот милый замочек, кем бы хотели быть вы?

– Свободным человеком, – спокойно ответила Мати, – иметь право поехать туда, куда хочу я. Посмотреть весь мир, побывать на каждом пляже и окунуться в каждое море. Просыпаться утром, бежать к окну, видеть солнце. Слышать пение птиц. Работать в поле, нет, в винограднике, на южном склоне, стереть пальцы, собирая плоды, плясать в чане, давя прекрасный напиток. Целовать каждого, кто коснется моего сердца. Я бы хотела дышать, профессор.

– Значит, больше всего вы хотели бы жить лет эдак пятьсот назад?

– А что если и сейчас есть земли, где люди живут так, как хотят? И сейчас над землей светит солнце. И пока вы сидите, как крысы, в безопасных клетках, они вырабатывают естественный иммунитет. Да, многие гибнут. Но подобное было и в Средневековье. И человечество жило так, как вам и не снилось!

– О чем вы? Нет никаких диких земель. Существует Федерация, которая дает нам жизнь. Ох, Мати, я ждал мыслей и аргументации, а услышал сказочный бред. Может, еще и подпольную организацию придумаете? Я даже могу предложить вам название – «Дети солнца»! Звучит чудесно, не так ли? – Он внимательно оглядел аудиторию. – Есть желающие примкнуть? О, ни одной руки! Глядите, ваши коллеги умнее вас.

Ни один ученик не рискнул поднять глаз от стола, кроме Мари. Она смотрела на сестру с жалостью, прикусив губу до крови. Профессор продолжил урок, поднимая учеников одного за одним. Все они называли профессии, принятые в обществе федерантов. В науку решились идти не многие – это считалось слишком сложным. Зато в программе размножения захотели принять участие сразу несколько девушек, вдохновленных примером Анжелики, первой красавицы выпуска. Остальные, в основном юноши, предпочли рабочие профессии, за что получили похвалу учителя.

В этот самый момент все происходящее в классе отсматривалось в Управлении округа, откуда уже завтра будет направлен отчет. Там считалось неправильным препятствовать интересам учащихся, и зачастую экзамены носили формальный характер. Генотип Анжелики был давно проверен, и она числилась в программе размножения, оттого учителя уделяли ей мало времени на уроках и давали простые задания, чтобы внушить девушке отвращение к наукам. Место каждого ученика в аудитории было определено с малых лет, в зависимости от способностей. Именно за счет программы правительства каждый реализовался в определенной, наиболее подходящей сфере. Просчет произошел лишь с Мати, теперь в управлении считали, что ей не стоило позволять углубляться в историю и получать так много информации о жизни людей. Именно поэтому диалог с профессором был направлен в Главный совет Федерации и несколько часов просматривался раз за разом.

Но никто из обучающихся не знал ни этой, ни других тайн. Когда занятие закончилось, профессор устало сел на стул. Он смотрел на учеников, поднимающихся со своих мест в определенном порядке, рассчитанном на основании скорости реакции, иначе говоря – передаче электрического импульса от тела нейрона к мышце. Лишь одна девушка осталась сидеть за столом, продолжая смотреть на доску. Подобное стало настоящей неожиданностью для преподавателя – бунтарство было не свойственно этой легкой, стройной блондинке с традиционно короткими волосами.

– Я могу тебе чем-то помочь? – спросил он, пытаясь поймать ее взгляд.

Девушка подняла голову, резко встряхнула ей, как будто пытаясь сбросить оцепенение, охватившее ее сетью. Она сложила руки в замок и сжала пальцы так, что костяшки побелели.

– Она слишком рискует, – глухо произнесла Мариа, – разве можно вот так, при всех, кричать о свободе. Я не знаю, как может выйти, что при равных генах и условиях формирования личности мы получаем настолько разных людей. И в то же время, видя происходящее, я сама начинаю испытывать эмоции, ранее недоступные. Это кажется безумием, наверное, стоит обратиться за медикаментами. Мне страшно, профессор, – выдохнув эту фразу, она резко подняла глаза и посмотрела, как будто насквозь, до внутренней части затылочной кости.

От такого взгляда мужчина вздрогнул, ухватился за стол, как будто боялся упасть, почувствовав дискоординацию в удобном кресле. С легким жужжанием камера повернулась в сторону пары людей, оставшихся в аудитории.

– Ты хочешь ее спасти? – мягко спросил он.

– Нет.

Девушка опустила глаза, отвернулась в сторону окна, выходящего на серую стену с черно-красным граффити в виде знака Федерации, он представлял собой круг, соединяющий светящиеся точки, и спираль ДНК в середине, замершая в процессе транскрипции.

Казалось, что она может продолжать смотреть в окно бесконечно, что-то говоря только губами. Подобные задержки во времени были не приняты среди федерантов, и профессор решил идти, потратив большую часть перерыва между лекциями на девушку, что всегда так строго соблюдала закон и вдруг выдала странную и в своем роде бунтарскую эмоциональную реакцию.

– Я даже не знаю, смогу ли спасти себя. Будь послушен, соблюдай закон, и Федерация будет с тобой. Но я позволила себе нервный срыв на ваших глазах накануне главных испытаний. Странно, что меня еще не пронзило током насквозь.

Уже стоя в дверях, мужчина, неожиданно для себя и молчаливого наблюдателя в камере, повернулся:

– Раньше это называли эмпатией, – тихо произнес он, – умение чувствовать чужую боль и сопереживать другим людям. Давайте надеяться, что это воспримут как талант. В архивной службе есть редкая работа – анализ эмоций прошлого. Но, – он перешел на шепот, – я бы не хотел, чтобы вы там оказались.

Он резко хлопнул дверью, слишком резко, чем требовалось в той ситуации. Коридоры школы были пусты, занятия начались восемнадцать секунд назад. Профессор резко пересек несколько переходов, остановившись у дверей учительской. Следующее занятие проходило в другом крыле, куда он бы не успел за максимально возможный период опоздания – сорок одну секунду. Именно этот промежуток времени, согласно исследованиям, человек не замечает нарушений режима. Впервые за многие годы он приложил руку к голографу и появился перед детьми, слегка мерцая (на руках выступил пот, мешающий идеальному контакту), через двадцать пять секунд после разговора с Мари, через сорок три секунды после начала занятия. Ни один ученик не заметил, как сжались жевательные мышцы учителя от разряда тока, пронзившего запястье.

А девушка продолжала сидеть в кабинете, совсем одна. Последнее занятие в школе окончено. Так же, как и подготовка к экзаменам. Ей удалось помочь одногруппникам с историей, социальными науками. Им подтянуть ее в геометрии, высшей математике, физике и биологии. В какой-то момент Мариа поняла, что чувствует боль: слишком сильно сжала пальцы – и короткие ногти впились в кожу, оставляя следы. Она оглянулась, как будто отойдя ото сна. Впрочем, раньше подобного не было – расписание жизнедеятельности полностью ограждало федерантов от риска недосыпа, так же, как и от снов. Пробуждение всегда происходило в медленную фазу, оставляя иллюзию, что правильным гражданам не снятся сны. Почему-то именно в этот момент вспомнился единственный сон, который удалось увидеть в жизни, – огромное желтое поле подсолнухов, бегущих куда глядят глаза, в окружении плюшевых, пушистых гор. А сверху – сияющее солнце, падающее лучами, такими густыми, что их можно было потрогать, почувствовать кожей. И запах, запах прелой травы повсюду. А потом лицо мужчины с ярко-голубыми невероятными глазами. Холодный голос: «Запрещено». И серую пустоту вокруг. Мари многое не могла вспомнить по датам: ни день написания лучшей работы, ни день получения грамоты за успехи, ни день самой глупой ошибки в сочинении, но день, когда ей приснился сон, она помнила четко. 22 июля 2527 года.

Забавно, она никогда не говорила об этом кому-либо. Хотя смотреть сны никогда не запрещалось, и иногда другие ученики, даже взрослые упоминали об этом. Но все, о чем она слышала, было лишь безликой серой историей повторения стандартного дня. Накануне экзаменов некоторые стали шептать, что видели во сне эмблему Федерации, в надежде, что им добавят баллов за правильность гражданской позиции. Ни у кого во сне не было цветов, запахов, ощущений.

День прошел странно, как будто она плыла в киселе. Вот запись с чипа накопленных на занятиях баллов, и как будто сразу дверь на улицу. В библиотеку решила не идти – неврологи рекомендуют дать отдых коре головного мозга перед важными событиями. Вместо этого просто шла по улицам, не сразу услышала сигнал тревоги. В последний момент чья-то сильная рука вцепилась в плечо и засунула ее под крышу. Не успела она вдохнуть, как за стеклянной стеной хлынули потоки дезинфектанта.

– Благодарю вас за помощь, уважаемый человек.

Она соединила руки и поклонилась, как было принято. Лицо девушки приняло приличное выражение – доброжелательную улыбку.

– Вам следует быть внимательнее, уважаемая, – мягко кивнул мужчина, стоящий напротив, – сбои случаются, несмотря на колоссальный труд инженеров. Не следует просто гулять по улицам.

Он покачал головой, улыбнулся очень тепло, как будто не губами, а ярко-голубыми глазами. Еще никогда девушка не видела ничего подобного.

– Как ваше имя? – неожиданно для самой себя произнесла она.

– Нем, впрочем, это не важно. Дождь закончен, мне нужно идти. Не думаю, что мы встретимся еще. Я инженер-наладчик из Округа 6. И не участвую в программе размножения. Прощай.

Он махнул рукой, быстро вышел из укрытия, сбежал вниз по лестнице, ведущей к транспортной подземной системе. А Мари продолжала смотреть на стеклянную дверь, качающуюся из стороны в сторону, все тише и тише.

– Кажется, я его потеряла. И уже никогда не найду, – прошептала она.

Стоящая рядом женщина в возрасте сжала губы – девушка мешала выйти остальным, пережидавшим дождь в прозрачном кубе убежища. Неожиданно, впервые за много лет, Мари почувствовала удар током в области правого запястья. Она вскрикнула от боли, но именно боль вывела из состояния сна, заставила обернуться, понять, что своим антиобщественным поведением она мешает многим людям сразу. Выбежав на улицу, сразу направилась в сторону дома, решив, что там, в тишине комнаты, точно не причинит никому вреда.

На первом этаже в гостиной было странно тихо – не работал голографический экран, а система звукопоглощения не давала попасть шуму с улицы. Там опять шел дождь, на этот раз вечерняя часовая обработка. Смены рабочих заканчивались как раз после нее, и улицы заполнялись рядами одинаково одетых людей, идущих в ногу, строго в одном и том же направлении. Никто не шел в парк или в развлекательные центры – посещать их рекомендовалось в выходной день, выделенный специально для развлечений и семьи. А сейчас улицы были пусты из-за химикатов, способных расплавлять кожу. Именно из-за них все федеранты имели светлый безликий цвет волос – часть отравы постоянно находилась в воздухе, лишая волосы силы и пигмента.

Мари поднялась наверх по широкой бетонной лестнице. Там располагались спальни ее и сестры, двери выходили ровно напротив друг друга. Каждый в семье имел маленькую личную комнату гигиены, с крошечной ванной и душем, расположенным над унитазом. Люди настолько боялись инфекций, что избегали любых контактов, в том числе и с условно непатогенными бактериями членов семьи, эти бактерии принимались в таблетках для поддержания микрофлоры. Девушка быстро умылась, посмотрела на себя в зеркало. Взгляд удивил ее, теперь она поняла цитаты из книг, утверждающих, что эмоции отражаются на лице. На губе осталась запеченная кровь, нужно было стереть ее раньше, чем увидят родители. И когда только она прокусила ее? Обработала губы мазью, оставлять открытую рану было слишком опасно. Об этом напоминал плакат, висящий за спиной: правила безопасности гигиены. Он твердил о заклеивании любых ран, стерилизации полотенец после каждого использования, допустимой длине волос и ногтей. Женщинам их социальной группы рекомендовали носить прически на один сантиметр ниже мочки уха, мужчинам – не более восьми миллиметров от кожи головы. Но большинство предпочитало совсем убирать волосы, тогда череп нужно было лишь смазывать дезинфектантом, без необходимости многократной обработки шампунем. Покончив с формальностями после улицы, она вошла в комнату, где все было просто и функционально. Вот узкая кровать, аккуратно застеленная, стол с голографическим планшетом, стул с высокой спинкой, дверцы внутреннего стенного шкафа, узкое окно без занавесок. Комната, такая же, как тысячи других во всех 385 округах Федерации.

Попыталась открыть планшет, но желания заниматься не было впервые за много лет. Голограф молчал, время вечернего эфира с главными новостями начиналось не раньше возращения людей. Пустота и тишина дома как будто давили изнутри, хотелось выбраться. В этот момент Мари услышала музыку. Играла мелодия, очень знакомая, но названия вспомнить не могла. Вскоре она расслышала тонкий голос девушки, подпевающей исполнителю на английском языке. Мало кто знал его сейчас в чистом виде. За десятилетия существования Федерации языки выживших смешались в один общий язык, принятый на съезде Совета с поправками. Именно ему учили матери своих детей, забывая родные наречия. Резко, так, что закружилась голова, Мари поднялась со стула, подошла к комнате сестры и постучала. Музыка затихла, послышались шаги, наконец дверь открылась.

– Привет, – девушка за дверью выглядела крайне удивленно, чтобы добавить эффекта, она приподняла одну бровь, – не боишься штрафа за проникновение на частную территорию?

– Мне странно, – опустив голову, призналась Мари, – что-то происходит.

– Ты не будешь возражать, если я обойдусь без фейерверков?

– Что?

– Что?

– Каких фейерверков?

– Цветных декоративных огней, получаемых при сжигании различных пороховых составов во время торжеств, праздников, всякое такое.

– А какой у нас праздник?

– Впервые за двадцать лет ты решила зайти ко мне и поговорить. Для меня это праздник. – Матиа подняла глаза и посмотрела в упор, а потом вдруг широко улыбнулась, протянула руку, махнула. – Заходи скорее, похоже, у тебя эмоции, будем разбираться.

Она запрыгнула на кровать, скрипнули пружины.

Сестра села рядом, аккуратно собрала руки, посмотрела на пальцы, а потом выговорила через силу, как будто слова не хотели срываться с губ: