Капитал. С комментариями и иллюстрациями

В первом томе дан генетический анализ системы капитализма. Второй главным образом посвящен схемам воспроизводства капитализма как системы баланса и роста. Отношения между средствами производства и предметами потребления объясняются здесь прежде всего в качестве философской проблемы.

В третьем томе Маркс проследил тенденции к изменению динамики нормы прибыли, предложил свою теорию финансовых кризисов, дал прогноз развития банковской системы и рассмотрел разницу между специфически классовыми и нейтральными функциями государства. Впрочем, этот том как раз и обрывается на главе, в которой автор должен был дать окончательное определение классов.

Текст четвертого тома, в котором Маркс критикует основные идеи известных ему экономических теорий, попутно описывая исторические условия и классовую ангажированность самих этих теорий, не всегда включают в канон, считая, что в этом томе наиболее велико редакторское искажение первоначального замысла.

Советский исследователь Виктор Вазюлин, рассматривавший «Капитал» как пример развития и преодоления гегелевской логики, обнаружил, что вся книга целиком построена как малый виток спирали (представление товара, стоимости и денег) внутри большого витка (представление капитала как такового в его самостоятельном бытии).

4

Кроме прочего, Маркс видел текст своей книги художественным, хотя и признавал собственный стиль «тяжелым», «деревянным» и «подпорченным проблемами с печенью».

По Марксу, не отчужденный труд будущего, счастливая работа свободных людей доступна нам в классовом обществе только в художественном творчестве. Именно поэтому настоящее искусство сохраняет столь высокую степень независимости от породивших его классовых обстоятельств и продолжает волновать нас, даже когда от этих обстоятельств мало что осталось.

Но с рыночной точки зрения, если вы написали книгу, сочинили песню или сняли фильм, вы пока еще ничего не создали. Создали же вы что-то, только когда подписали контракт и продали то, что у вас получилось. Любое произведение в капиталистической вселенной, во-первых, является товаром и, лишь во-вторых, несет в себе еще какое-то сообщение. На этом основан сегодняшний феномен копирайта и интеллектуальной собственности.

Литературные вдохновители Маркса достаточно очевидны. Когда он сожалеет о нестерпимой судьбе рабочих, мы отчетливо слышим голос Чарлза Диккенса (есть и прямые отсылки к «Оливеру Твисту»). Эти страницы пропитаны сентиментальной социальностью. Ирония Маркса отсылает нас прямо к Лоренсу Стерну, его политическая сатира явно напоминает о Джонатане Свифте, а драматический оптимизм его логики заставляет ощутить шекспировский пафос.

Стилистически «Капитал» очень неоднороден и прерывист. Маркс легко переходит от приемов фарса к мрачному юмору готической новеллы.

Есть в книге и античный слой. Цитируются и упоминаются Гомер, Софокл, Платон, Фукидид, Ксенофонт, Вергилий, Ювенал и Гораций.

Церковь была для Маркса важнейшим идеологическим аппаратом правящего класса, а религия – необходимым способом амортизации социальных противоречий, поэтому в «Капитале» так много антиклерикального юмора. Возникновение капитала на рынке сравнивается с единством и неслиянностью Троицы в христианском догмате, а первоначальная аккумуляция капитала – с грехопадением Адама и Евы. Стоимостное бытие холста проявляется в его подобии сюртуку, как овечья натура христианина – в уподоблении себя агнцу Божию. Десятина, которую крестьянин должен уплатить попу, есть нечто более отчетливое, чем благословение попа. Отношение буржуазных экономистов к феодальному прошлому, по Марксу, аналогично отношению христианских теологов к языческим верованиям.

Немало в «Капитале» и обычного мистицизма на уровне метафор: бестелесные призраки; вервольфы и вампиры капитала, обреченные пить живую кровь рабочего труда; мертвые, вцепившиеся в живых; фурии частного интереса; черная магия рынка, окружающая продукты труда, и прочая готическая образность.

В этом гностическом описании капитал объявлен злым и слепым демиургом, творцом и хозяином товарного мира, а рабочая сила – порабощенной энергией, плененным светом, который однажды выйдет из-под контроля и откроет двери в новый мир под новыми небесами.

Тропы нужны для описания иррациональной системы отношений. Это литературные приемы, без которых невозможно схватить важнейшие парадоксы капиталистической цивилизации, ее обреченную вывернутость, если, конечно, смотреть из условного бесклассового будущего.

Но и сами деньги становятся неточной метафорой затраченных часов проданного труда. Без этой метафоры можно будет обойтись в исцеленном от вывиха бесклассовом обществе, где больше не останется причин для ложного сознания и товарного фетишизма ушедших веков.

После выхода «Капитала» марксистский стиль мышления стал основой для дендизма бедных – тех, кто не взят в долю.

5

Большевистский экономист Владимир Базаров попытался добавить к «Капиталу» собственную гипотезу: торговый капитал есть «нематериальное производство», которое тоже может создавать прибавочную стоимость. Его поддержал в этом ученик Василия Ключевского и марксистский историк Михаил Покровский.

Советский экономист и один из стратегов нэпа Николай Кондратьев пробовал совместить свою ставшую впоследствии всемирно известной теорию длинных волн с более короткими циклами Маркса, составлявшими примерно 6–8 лет.

В советском интеллектуальном ландшафте 1960-х ярким исключением из многих правил стал Эвальд Ильенков, прочитавший «Капитал» прежде всего как философский текст. Стоимость была осмыслена философом как сущность товара и как реальная общественная форма продукта, который производится в качестве товара. Стоимость превращается из предиката в субъект, и на этом основана «действительная мистика товарной формы». В самой стоимости, понятой по-марксистски, заключены те противоречия, которые проявляют себя в кризисах перепроизводства, вопиющем неравенстве, классовом контрасте и революционных потрясениях. «Капитал» для Ильенкова – важнейший шанс понимания действительности в ее саморазвитии и ценнейший пример движения от абстрактного к конкретному.

Идеальное, по Ильенкову, – это объективная возможность, скрытая внутри вещей, которая может реализоваться только с помощью разумной человеческой деятельности. Самым наглядным примером идеального является стоимость товара, всегда отличная и от продукта, и от денег, уплаченных за него. Идеальное – это область понятий, а человек – это способ осуществления понятий. Марксу удалось понять капитал как форму функционирования средств производства, стоимостную форму организации и развития производительных сил; понять капитализм как господство абстрактного труда над конкретным.

6

Рудольф Гильфердинг, изучая новые приемы стабилизации системы, которые откладывают ее финал и «снятие», написал собственное продолжение «Капитала» («Финансовый капитал»), ставшее важнейшим текстом венской школы марксизма.

Комментируя второй том «Капитала» в своей книге «Накопление капитала», Роза Люксембург отметила, что Маркс создал идеальную модель, в которой нет других ролей, кроме рабочих и капиталистов, и капитал равно господствует во всем мире, тогда как в реальности капитализм остро нуждается в использовании «некапиталистических слоев» и даже «некапиталистических стран». Она обращает особое внимание на «кризисы перенакопления», а не только на «кризисы перепроизводства». Перенакопление делает внешнюю экспансию системы неизбежной, а внутри системы провоцирует изобретение все новых и новых потребностей.

Начиная с середины 1950-х и в последующие двадцать лет в среде левых интеллектуалов Франции происходит напряженная полемика о гуманистической составляющей марксизма и наследии «Капитала». Возникает марксистская антропология, построенная вокруг эксплуатации и освобождения человеческой креативности. Критическая оптика новых левых прежде всего направлена на культурную индустрию и воспроизводство идеологической гегемонии. Они пытаются ослабить фетишизацию фабричного производства, заданную в «Капитале», все чаще обращаясь к раннему Марксу («Экономическо-философские рукописи» 1844 года), которого интересовал гуманистический и экзистенциальный аспекты отчуждения, эксплуатации и ложного сознания.

Теперь для «гуманистических марксистов» наиболее важно, что в режиме отчужденного труда человек учится подражать безотказным устройствам и сам становится таким устройством.

У Ги Дебора в «Обществе спектакля» мы видим цивилизацию позднего капитализма, в которой отчуждение людей друг от друга и от своей деятельности приобретает характер зрелища, набора управляющих образов, за которыми не скрывается никакой реальности, кроме власти больших денег. Власть капитала на этом историческом этапе превращает человека в первую очередь в управляемого зрителя «своей» и чужой жизни, то есть в зависимого потребителя зрелищ. Вторая глава «Общества спектакля» построена как комментарий к базовым понятиям из «Капитала»: товар, труд, меновая и потребительная стоимость, товарный фетишизм и т. п.

В середине 1960-х годов главным оппонентом общего движения французских левых от экономики к антропологии стал философ-структуралист Луи Альтюссер и его ближайшие единомышленники – Этьен Балибар и Пьер Машре. Они предпочли объявить предтечей Маркса Спинозу, а не Гегеля. По версии Альтюссера, Маркс перешел от левой идеологии своих ранних работ к новой науке в «Капитале», а французская интеллигенция проделывает обратный путь. История социальных формаций благодаря Марксу стала таким же основанием науки, какими были математика и физика с античных времен. Исторический материализм сегодня – это структурализм. Человек должен быть понят философами прежде всего как агент бессубъектных структур.

7

Трудовая теория стоимости Маркса не раз критиковалась со времен Ойгена фон Бём-Баверка, австрийского министра финансов, считавшего условный общественный труд, необходимый для производства товара, непродуктивной абстракцией. Бём-Баверк называл другие составляющие стоимости: издержки, ожидания, креативность решений экономических агентов и т. п.

При чтении «Капитала» многим критикам бросалась в глаза смысловая двуслойность текста. В этой книге как будто два этажа с разной степенью убедительности – аналитический и публицистический. Там, где Маркс перестает быть аналитиком и становится публицистом, ожидаемо больше метафор и допущений, чем доказательств, выдерживающих научную проверку.

Либеральные и реформистские оппоненты Маркса всегда отмечали, что из гениального, глубокого, убедительного и полезного анализа системы вовсе не следует автоматически ни перехода к коммунизму, ни экспроприации экспроприаторов. Тут не прочитывается однозначного детерминизма и явно совершается эмоциональный скачок, в результате которого Маркс перестает быть ученым и становится предсказателем.

При всем своем циклическом абсурде описанная система может воспроизводиться неопределенно долго. Маркс предположил, что концентрация капитала и падение нормы прибыли приведут к глобальному нерешаемому противоречию между характером производства и его товарной формой и система рухнет, но это только одна из версий возможного развития событий.

Система способна отодвигать финальный кризис неопределенно долго, корректируя себя с помощью умеренных кейнсианских реформ или же через возобновляющее воздействие больших войн, уничтожающих огромное количество средств производства и ресурсов, возвращающих нас в варварство и заново запускающих уже пройденный цикл.

8

Специалист в области экономической географии Дэвид Харви, автор интеллектуального бестселлера «Пределы капитала» (1982), в своем курсе из тринадцати лекций излагает собственное понимание главной книги Маркса. Согласно трактовке Харви, если норма дохода с используемого капитала высока, то это связано с тем, что часть капитала изъята из обращения и фактически бастует. Ограничение предложения капитала для новых инвестиций обеспечивает высокую норму прибыли с капитала, находящегося в обороте. Таким образом, капитал поддерживает собственное воспроизводство, независимо от того, что это значит для общества.

Известнейший американский культуролог Фредрик Джеймисон в 2011 году посвятил отдельную книгу анализу первого тома «Капитала». Главную дилемму этой книги он формулирует так: неинвестируемый капитал, с одной стороны, и рост числа безработных – с другой.

В своем экономическом бестселлере «Капитал в XXI веке» (2013) Тома Пикетти подтверждает общую правоту предсказаний Маркса. Труд все больше и больше отстает от капитала в дележе пирога, насколько бы ни вырос сам этот пирог. В рыночной экономике рента (доход на капитал) всегда больше экономического роста. Принцип ренты вечно господствует над принципом предпринимательства. Капитал воспроизводит себя быстрее, чем растет экономика, а это значит, что одним людям всегда будет выгоднее жить за счет других, обладая львиной долей всех ресурсов и ничего не давая обществу взамен. Последняя книга Пикетти «Капитал и идеология» (2019) посвящена уже другой проблеме – составлению реалистичной маршрутной карты преодоления капитализма. Пикетти предполагает, что такое преодоление возможно за счет ограничения корпоративной власти крупных акционеров, радикального перераспределения средств, накопленных классовой элитой и допуска работников к управлению и владению своими предприятиями.

В описании Антонио Негри, автора теории множества (Multitude), фабрика теперь везде, а не только вокруг станка, эксплуатация превратилась в воздух этого мира, и потому ее так трудно заметить. Переход от фордизма к постфордизму – это применение автоматизации к фабрике и информатизации к обществу.

Нынешний разрыв между финансами и реальным производством не есть лишь непродуктивное и паразитическое явление. Это не ошибка программы, а очередное условие аккумуляции капитала в рамках новых процессов общественного и когнитивного производства стоимости.

Итальянский философ Франко «Бифо» Берарди использует понятие «когнитариат» как новую форму бытования пролетариата в режиме информационного капитализма. Да, класс промышленных рабочих никогда не был столь многочисленным, как сейчас, он просто перемещен на периферию мировой карты капитализма, где сформировался гигантский рынок практически рабской рабочей силы, но в мировых центрах значение слова «труд» сместилось в сторону создания, получения и распространения информации.

Постоянное столкновение и взаимодействие между трудом и капиталом – та область, в которой и протекает реализация нашего всеобщего интеллекта, которому суждено однажды вывести нас за пределы действующей системы. А пока мощность всеобщего интеллекта подчинена власти финансовой матрицы.

Информационные технологии способствуют не столько повышению производительности, сколько повышению степени эксплуатации рабочей силы – и за счет внедрения электронного контроля под лозунгом более высокой интенсивности, и за счет фактического удлинения рабочего дня удаленных сотрудников, работающих вне офисов, ведь на них не распространяются законодательные ограничения рабочего времени.

Такая прекаризация была предсказана Марксом как положение, при котором чем эффективнее воздействие работников на средства их занятости, тем менее надежными становятся гарантии занятости самих этих работников, условия продажи их силы теряют всякую стабильность.

В коллективном труде трех философов «Читать Маркса» (2018) Славой Жижек, Франк Руда и Агон Хамза находят новые способы понимать «Капитал» сегодня. Их общий прогноз таков: капитализм ближайшего будущего будет все менее демократичным. Жижек неожиданно сближает логику Маркса с объект-ориентированной онтологией Грэма Хармана и определяет капитал как реляционную сущность и агента собственного воспроизводства с неснимаемым антагонизмом внутри.

9

Британский футуролог и экономист Пол Мейсон, автор книг «Посткапитализм» (2015) и «Ясное светлое будущее» (2019), один из главных левых технооптимистов современности, – во многом свой оптимизм построил на исторической логике «Капитала».

Информационная экономика вызревает внутри рыночной, но организована она будет принципиально иначе. Нас ждут новые формы собственности, кредитования, контроля и управления, которые изобретаются прямо сейчас. Сетевой принцип вместо прежней иерархии станет главным и в производстве, и в политической жизни. Все начнется с отказа от неолиберальной модели экономики, контроля общества над финансовым капиталом и развития зеленой энергетики.

Сетевые принципы сначала дополнят, а потом вступят в конкуренцию с прежней системой обособленных производств. Так закончится подчинение рынка крупнейшим корпоративным игрокам.