Наблюдатель

– Встретимся вечером?

В конце нашего расставания мы всегда спрашивали другу друга встретимся вечером? Эта фраза уже потеряла прямое значение, потеряла хоть какой-то смысл. Словно мы заменили знаменитое слово пока – на встретимся вечером? Мэдс помахала мне рукой, зная, что сегодня мы точно не увидим друг друга, и быстро убежала, гремя тонкими цепями на ботинках.

После уроков я стоял за белыми углами, когда коридоры были пустыми, когда Келли оставалась одна, я доставал камеру, присаживался на пол, вставал на цыпочки, ища нужный ракурс, и фотографировал её. Как она вынимала из шкафчиков тетради, как, смотря в маленькое зеркало, расчёсывала густой, спутанный хвост. Как салфеткой стёрла помаду, вернее еле заметный блеск на губах. Казалось, никто его не замечал, кроме меня. После школы она не вышла через центральный вход, она направилась на спортплощадку, где её ждал блондин в спортивной кофте, что обхватил её плечи своими огромными руками. Если они правда начали встречаться – то выглядели, как самая нелепая пара школы. Даже мы с Мэдс смотрелись бы куда гармоничнее. Но всё же я сфотографировал их. Как они сели на ровную, короткую траву. Как она, оглядевшись по сторонам, понимая, что никто не смотрит, положила голову ему на плечо, а вместо нежностей и романтики он лишь шлёпнул её по бедру, после пытаясь пробраться под платье. Пусть я и не был на её месте, но даже мне стало неприятно, настолько, что я отвёл камеру на высокие деревья.

Он не проводил её до дома, на этой же площадке, рядом с футбольными воротами, он вцепился в её губы, слишком грубо, тупо, а после сказал сухое: до завтра! Она шла по длинной, пустой улице в полном одиночестве. Серый свитер колыхал ветер, пока она пыталась распутать чёрные наушники. Когда она подошла к порогу дома, своего дома, Келли остановилась. Осмотрела окна, и вернулась на длинную улицу, села на высокий бордюр, спустив ноги на дорогу. Я понял, что у неё нет ключей, поэтому она достала из портфеля сэндвич и откусила большой кусок. Когда пошёл дождь, по её щекам побежала чёрная тушь, может быть, она плакала? Этого никто не узнает, кроме неё. Она думала, что совсем одна здесь. Но всё это время я был так близко, совсем рядом. По ту сторону объектива.

Я всегда был по ту сторону объектива, всегда боялся поменяться местами со своими моделями.

***

Дома меня ждали гости. Я остановился напротив своего окна, присмотрелся на живые силуэты в гостиной. Бек прыгала на диване, я видел силуэт папы и силуэт мамы, но там был кто-то ещё. Конечно, моя двоюродная бабушка, наверняка пришла вместе со своей хорошей подругой. Пока я добирался до своей улицы, начался настоящий ливень, поэтому я как мог, поправил мокрые волосы, дыхнул в ладонь, пытаясь понять, не пахнет ли сигаретами. Лишь после ступил на крыльцо и отворил входную дверь. Я зашёл со стороны кухни, которая была пуста, сразу скинул с себя мокрую кофту, оставаясь в такой же мокрой чёрной футболке.

Пустая лестница на второй этаж, я достал ключ из маминой вазы, открыл дверь спальни и скрылся в своей комнате. Никто не заметил, как я пришёл, это было к лучшему. Наверное, хотя мой телефон разрывался от сообщений папы. Он спрашивал, где я, а я, как самый ужасный сын, игнорировал его сообщения.

В ванной я взъерошил свои волосы полотенцем, пытаясь придать им хоть какой-то объём, выпил таблетку, что забыл взять с утра, переоделся, открыл новую жвачку. Кто бы видел взгляд отца, когда я спустился вниз в домашней одежде. Но отчитывать меня при гостях он не стал. Бабушка, что сидела в кресле, тут же бросилась ко мне, расправив руки. Я обнял её. Объятия всегда были такими нелепыми, странными.

– Уолтер! – протянула она моё имя, я улыбнулся, зная, что она скажет мне.– Как тебе не стыдно быть таким красивым? Ты заставляешь старую бабку краснеть, – она легонько похлопала меня по горячей щеке.

– А как же я? – простонала Бек, слезая с дивана. Она не могла пережить, когда хвалили кого-то кроме неё. Особенно, это касалось меня.

– И ты моя принцесса, – сказала бабушка и притянула мою сестру к себе.

– Минут через 10 мы будем ужинать, – протараторила мама, обращаясь ко мне.

– Отлично, тогда я через 10 минут спущусь.

– Это невежливо, Уолт, – она взяла мою руку, остановила в самом проходе.

– Пусть идёт, он только вернулся с учёбы, мальчику нужно передохнуть.

Я был благодарен бабушке за то, что вступилась за меня. На самом деле мне не нужно было уходить, но просидеть в окружении семьи, зная, что быть мне в центре внимания, я не смог. Поэтому и зашёл за стену, там, где лестница была, и сел на первую ступеньку, подперев тяжёлую голову рукой. У меня всегда был острый слух, особенно, что касалось подслушивания.

– Он всё ещё посещает врача? – спрашивала бабушка у моего папы, что беззаботно развалился на диване, пока его жена возилась на кухне.

– Да, конечно. Тот столько всего выписывает ему.

– И помогает? – отец замолчал, наверное, пожал плечами, подумал я.

– Кажется, что да.

– Но он больше не делает всего того, что раньше? – я слышал, что ей тяжело было подбирать слова для этой щепетильной темы. Поэтому, она сторонилась всех этих терминов и прямых упоминаний моих проблем.

– Нет. Уже года два как.

– А его память? – я ненавидел, когда они обсуждали меня за моей спиной. Но с другой стороны понимал их. Они волновались за мою жизнь больше, чем я сам.

– Тоже.

– Это хорошо. А психолог что?

– Говорит, что Уолт совсем не идёт на контакт. Не хочет, сторонится, обманывает в своих эмоциях даже себя самого. Ему кажется, что я ассоциируюсь у Уолта с тем, что происходило с ним в том заточении.

Я услышал тяжёлый вздох за стеной.

– Главное, чтобы всё, что он творил после него, не повторилось никогда. Иначе,…

– Иначе мы потеряем его.

3 ГЛАВА

Ночью я редко выключаю свет. На тумбочке возле моей кровати всегда стоит мой верный друг-торшер. Он слабо светит, освещает лишь мою кровать, небольшую часть стены и кончик светлой, прозрачной шторы. Если быть честным, толку от него никакого, но он всё равно продолжает придавать мне уверенность. Не выношу темноту, когда даже рук своих не видно.

В моё окно каждую ночь светит луна, она словно находится за тонкой пеленой, ведь туман не оставляет Гемпшир даже глубокой ночью. Луна всегда скользит по моим щекам, порой я просыпаюсь от яркого, ослепляющего света. И раз уж я заговорил о ночи, то признаюсь, что я редко вижу сны. Любые сны, в особенности светлые и хорошие. Это меня тревожит, ведь кто-то скрывается в них от серой реальности, а мне и скрыться – то было негде. Мама рассказывала, что в детстве я часто делал странные вещи. Не хочу говорить о них, пусть они остаются в прошлом, всё равно о них уже не вспомнить. Хотя я никогда не помнил о них. Порой мне кажется, что родители вовсе лгут о моём детстве, пользуясь моими провалами в памяти.

После нашего последнего семейного ужина я всё думал о словах Мэдс. О том месте, в которое она так умоляла сходить. Я был там пару раз, но и их я не помню. Это произошло очень давно. А сейчас мы собирались сходить на выходные, даже не представляю, что случись с моим отцом, узнай он о нашем плане. Я посмотрел на тёмную закрытую дверь спальни, наверное, мы через многое прошли и пора прогнать все глупые страхи, но я не мог оставить её открытой. Только на замок, чтобы никто не пробрался внутрь.

***

Школьная неделя быстро близилась к концу. Я много нервничал, не спал, закрывал голову руками, лёжа на парте, может игнорировал учителей, а может никто и не заметил, что я вовсе не нахожусь с ними в классе, а где-то витаю. Не знаю, ведь я был в наушниках. Один чёрт, всем было плевать. В столовой Мэдс смотрела в мои глаза, я не любил, когда она так пялилась, словно подозревала меня в чём-то, поэтому я надевал чёрные очки, откидывался на стул и откусывал шоколадный батончик, который она всегда брала для меня.

– Чего ты трясёшься так? – спрашивала она, недоумённо, я лишь пожимал плечами.

– Не знаю.

– Это же просто мельница, Уолт. Не воспринимай это как место преступления, воспринимай это как место для шикарных фотографий.

Я улыбнулся, фотографии и правда вышли бы неплохие. Главное суметь передать атмосферу, тяжесть, что всегда давила в этом месте, холод, что крылся на дне глубокой ямы, пыль, покрывающая старые вещи некоторых жертв. Холодные, и казалось такие колючие, обжигающие, сдавливающие прутья железных клеток… Мне стало не по себе.

– Знаешь, ты такой трусливый, – она засмеялась, а затем взглянула на экран телефона.– Завтра.

– Завтра? – переспросил я, в надежде, что она вспомнит о каких-то своих неожиданно возникших делах, но она лишь повторила.

– Завтра. Ты подъедешь на велосипеде к углу синего магазина, – он находился рядом с её домом, удобно расположился, ведь из любого окна дома Мэдс не видно никаких магазинов. Не видно ничего, кроме других таких же домов и одного большого рекламного баннера, который закрывает вид на дорогу.

– Во сколько?

– Как только проснётся солнце, – загадочно подмигнула она и вскочила со стула. На её руке всё ещё красовались наши инициалы. Ручкой, скоро она должна была увековечить их чёрной краской.– Я напишу.

– Угу, – я кивнул головой и пронаблюдал за её удаляющимся силуэтом.

На сцене появилась Келли. Она поставила поднос на стол, затем ей позвонили и она, схватив портфель, чуть ли не бегом, бросилась к выходу. Вид у неё был счастливый. Приятная улыбка, открывающая ровные зубы, ямочки на щеках. К тому же на ней была водолазка, горло которой немного отходило от тонкой шеи. Волосы слегка влажные, совсем недавно она зашла с улицы, а там моросил дождик. Камера в моём портфеле так и просилась наружу, что я не мог ей отказать. Съёмка всегда успокаивала меня, концентрация на объекте наблюдения, поиск нужного ракурса, проникновение в атмосферу будущего снимка. Я вышел из столовой вслед за ней. Кто-то со стороны мог бы подумать, что я сумасшедший, это преследование, это незаконно и неправильно следить за чьими-то эмоциями, воровать частичку чьей-то личной жизни, но мне всегда было плевать. К тому же, пока я брожу за ней, ей уж точно ничего не угрожает, и тем более угроза не исходит от меня. Мне просто была необходима её красота, а всех, кто говорит другое, я бы отправил в долгий, но увлекательный путь в рай. Никогда не любил, когда на меня навешивали ярлыки.

На улице было немного прохладней, чем в то утро, когда мы с Мэдс тайком выбирались за город. Келли шла быстро, завернула за угол и села на сухие ступени, что укрывались под крышей. Она была одна, она не замечала, что я смотрю на неё из-за угла, это будоражило ещё больше. Я достал камеру, навёл на неё, но всё мне не нравилось. Ракурс был не тот, я не мог уловить её улыбки, не мог уловить горлышко её водолазки. Поза была не той, она сидела слишком близко. Пока я пытался поудобней устроиться, у меня онемели ноги. Скорее всего, это был просто не мой день, ведь кроме потраченных нервов я не получил ничего, и я собрался уходить, как вдруг мне на плечо легла тяжёлая рука. Я поднял глаза и не мог поверить тому, что не услышал чьих-то шагов, обычно я был внимателен к деталям, но чрезмерное сосредоточение расфокусировало моё внимание. Это был тот самый блондин со своими друзьями, видимо его она так ждала, сидя на крыльце. Глупо описывать, что произошло дальше. Думаю, каждый понял, какого было моё наказание. Минут через десять я укрывал своим телом те же ступени, на которых когда-то сидела Келли. Дождь изменил направление и теперь стучал по моему лицу, приятно, когда холодная вода освежала ссадины и разгорячённую от чьих-то рук кожу. Я перевернулся на спину и посмотрел в небо, на тяжёлые тучи, на щеке отпечатался след от его кроссовка. Не в первой, поэтому я стёр слёзы. Но это был единственный раз, когда мне досталось по делу, странная вышла картина. Больше всего мне было жалко мою камеру, она лежала рядом с моей головой, разбитый экран, может, её ещё можно будет починить. Из главного входа выходили другие ученики, я видел их мелкие силуэты, но никто не видел меня, за этим углом могло происходить что угодно и тебя бы никто не застал. Даже если бы я умер здесь, прямо сейчас, моё тело нашёл бы охранник лишь к вечеру или к следующему утру.

Я с трудом поднялся на ноги, бока горели, колени дрожали, я стёр кровь с губ. Мама будет волноваться, если увидит, единственное, о чём я подумал в тот момент. Пришлось собирать свои тетради и разбросанные вещи из портфеля по тротуару. На секунду я пожалел, что вообще вышел из столовой, но с другой стороны, это заставило меня отвлечься от мыслей о завтрашнем дне. Боль в теле меня не слишком волновала, по-крайней мере меньше, чем порванный свитер и сломанная камера.

Мама опять возилась на кухне, как и думал. Я увидел её через большое окно. А если мама была внизу, значит, Бек торчала в гостиной и смотрела свои дурацкие мультики. Опустив голову, придерживая наполовину оторванный рукав, я вошёл через дверь в гостиной. Моя сестра сидела в телефоне, что-то печатала, одновременно поднимая глаза на экран старого телевизора, но когда она увидела меня, то сразу оживилась.