Маршал

– В Париж? – интересуюсь я. – Потому что самый красивый город?

– Да на хрен мне их красота! Я никогда в Лувр не пойду и не понимаю тех чеченцев, кто туда ходит. Вот наши башни! Кстати, эти русские твари наши башни не разбомбили?

– А ты поезжай посмотри.

– Мне нельзя в Россию. Я политический беженец.

– Тебя кто преследовал?

– Хе-хе, кто меня может преследовать?! Ты ведь знаешь, сколько нас.

– Знаю. А дома в Грозном продали?

– Какой продали?! Ты ведь помнишь, где мы жили. Так русские оттуда бежали, а мы почти весь квартал за копейки выкупили. И мало того, парк рядом был, помнишь?

– Помню.

– Мы его тоже выкупили.

– Как? А зачем?

– Как зачем? Рано или поздно бардак в Чечне закончится. Вы там с русскими навоюетесь, перебеситесь, тогда мы приедем… А что ты не ешь?

Я не мог есть, не мог говорить. Было мерзко и противно. А Хизир закурил очередную сигарету, развалился в кресле.

– Эй! Чай! Быстрее!.. Видишь, как мы здесь живём!

– А официант вроде араб, а ты с ним по-русски, – поинтересовался я.

– Русский нужен. Из России много туристов.

– Понятно, – сказал я. – Я пойду. Сколько за завтрак?

– Да ты что?! Куда ты торопишься? Давай поговорим… А плата. Ты о чём? Это наполовину моё заведение.

– А почему арабское? – удивился я.

– Дочь вышла замуж за араба.

– Чеченцев здесь не было? Или не взяли?

– Главное – мусульманин! И умеют они торговать.

Я встал, бросил на стол сто евро и, не говоря ни слова, ушёл, а он всё ещё кричал мне вслед:

– Эй, ты что? Хотя бы сдачу возьми… Гур ду вай![7 - Гур ду вай (чеч.) – увидимся.]

– Гур дац![8 - Гур дац (чеч.) – не увидимся.]

Потому что он в Париже, я в Сибирь, надолго или навсегда, а в Чечне вновь война. Там моя семья, моя мать. И я жалею, что не рассказал матери об этой встрече в Париже. А может, правильно сделал. Не знаю. Потому и запись веду…

* * *

Вместо предисловия.

Кратко.

А лишних слов и не надо, ибо в «Записках» и так всё подробно описано. Правда, записи несистемны, без дат и указаний имён. Много зашифровано и записано сокращенными знаками – для себя или дальнейшей обработки. Видно, что рукопись была разбросана и страницы, как и чернила, выцвели. Некоторые листы промокли. Где-то ничего не разобрать, чем-то залиты. Может быть, и кровью.

Листки разные. Почерк разный. К тому же есть чьи-то приписки – женской рукой. Кое-что я сам доискивал, дорисовывал, сочинял. Как получилось, вам судить. А смысл этого предисловия – объяснить методику изложения. Где-то, как в рукописи, как в оригинале «Записок» от первого лица. В основном текст от третьего лица. Понимаю, что такая подача текста очень непроста, но получилось так, как получилось…

* * *

Как-то один знакомый старец сказал Болотаеву Тоте:

– Нас в Сибирь насильно возили, а ты вот сам подался туда.

– Времена не те, – с задором отвечал молодой человек.

– Времена, может, и не те, – качал головой старик. – Но люди – те же.

– Нет-нет! – возразил Тота. – Ныне Сибирь – Клондайк – золото, нефть, газ, лес. Словом, деньги!

– Так я тоже там золото на Колыме добывал.

– То для Сталина, для СССР, – перебил Тота, – а теперь новое время, новая Россия.

– Новая? – удивился старик и чуть погодя: – Все же будь осторожнее, молодой человек, – суть времени и сущность людей не меняются.

– Наоборот, дед. Всё течёт, всё меняется.

После этого разговора прошло много времени. Очень многое изменилось. Старца, наверное, давно уже нет, а его заключение заключением подтвердилось – ибо Тоту Болотаева по этапу повезли в Сибирь.

Болотаев знал, что Сибирь – это почти что Вселенная, однако в вагоне-зак – это бесконечность. Наверное, даже первые каторжане, коих вели в Сибирь пешком, столько не страдали. Сутками, позабытый всеми, даже Богом, вагон простаивал в каких-то пустынных железнодорожных тупиках. И тогда конвоиры напивались до посинения. Потом либо приставали к заключенным, либо просто вырубались, и тогда ни еды, ни тепла, а это конец зимы – начало весны – самые лютые морозы.

Вначале вагон был забит до предела, и казалось, что он движется хаотично – то на юг в Пятигорск, то на север в Ухту, а потом восток, восток, северо-восток. Поволжье, Урал, самый центр Сибири – Красноярск, после чего дорога пошла вдоль огромной реки на север, и в этом огромном вагоне Болотаев единственный заключённый и за ним наблюдают шестеро охранников.

У всего на свете, к счастью, есть конец, и этот очень долгий, мучительный этап, то есть пересылка, закончился. Он попал в самую северную тюрьму, в небольшом городишке Енисейске, на берегу одноименной огромной реки.

Этот город, как пограничный казачий острог, был заложен в начале XVII века.

Острог – это не только крепость, это и тюрьма, и здесь одни из первых каторжан – пленные шведы. Здесь же отбывали срок и декабристы, в честь их и адрес учреждения – улица Декабристов.

Эта тюрьма строгого режима, для особо опасных преступников-рецидивистов, где осужденные содержатся не в отрядных, а в камерных условиях.

По прибытии на место первым делом так называемый карантин – это леденящая душевая, как в советском медвытрезвителе, после чего все действительно трезвеют, точнее, твердеют от холода.

По этапу говорили, что в этой тюрьме самый строгий режим и даже по коридору водят, как и тех, кто посажен пожизненно, то есть согнувшись, с наручниками за спиной, руками вверх. Нет. Его и даже без наручников повели по коридорам – бесконечным, сырым.