Город скелетов – 3

Дженни не была холодной. Я хорошо ощущал живое тепло её тела, слышал стук сердца и всё же… Видимо речь шла не о тепле крови, а о чём-то другом. И я чувствовал, что это что-то действительно согревает её, и, как ни странно, заодно согревает меня.

– Как это было? – спросил я, сам не зная зачем, но вопрос словно возник сам собой.

– У них начался падёж скота, – пояснила женщина. – Ничего особенного, обычное дело у тех, кто не знает что такое аккуратность и наблюдательность. Просто один дурак купил больную корову, не обратив внимание на явные признаки начинающейся хвори животного. Точнее, он всё увидел, но корову продавали соблазнительно дёшево, как же было её не купить? Авось поправится! Но это ещё полбеды, потому что после первой глупости он сделал вторую – поставил больную корову в один коровник с остальными, здоровыми. А потом, когда они стали дохнуть одна за другой, вместо того чтобы признать собственные ошибки, первым заорал, что на скот навела порчу какая-то ведьма. А вскоре и «ведьма» нашлась.

Я крепче прижал к себе девочку. Если бы можно было повернуть время назад, я, не задумываясь, шагнул бы за ней в огонь и вырвал бы её у пламени, уж поверьте, вырвал бы! Но время не повернёшь и ничего нельзя исправить, будь ты хоть кто… Что же касается людей совершающих такое, то люди есть люди, они не меняются и никакой прогресс их ничему не учит. Моя жизнь тому доказательство. В общем, всё, как всегда.

– Что с ней теперь будет? – снова спросил я.

– Когда услышу её смех, то снова пересажу этот цветочек в сад людей, – ответила моя собеседница. – Может быть, ей тогда повезёт больше. Вроде бы сейчас никто не выступает против рыжих волос.

«Не надо!» – крикнул я мысленно, припомнив, каков он на самом деле этот «сад людей».

– Сама не хочу, – сказала невидимка, для которой было неважно, говорю я вслух или про себя. – Но тут уж ничего поделать нельзя. Не могу я оставить девочку у себя навечно! Ей надо жить, какова бы не была эта жизнь. Жить, расти, любить, страдать, быть счастливой или несчастной, а потом можно снова ко мне на отдых, когда время придёт. Так что ничего не поделаешь! Можешь отпустить её, Убийца, она достаточно согрелась. Иди, Дженни!

Я развёл руки и выпустил девочку. Она обернулась, встала на цыпочки, чмокнула меня в колючую щёку и упорхнула, так и забыв под стулом свои башмаки.

– Надо же, простила! – почти удивлённо проговорила невидимка.

– Ты назвала меня убийцей? – спросил я, не обращая внимания на её последние слова.

– Да, – заметила моя собеседница, и я с опозданием заметил, что она со мной снова на «ты». – Это потому что ты – Убийца, и, как видишь, я не вкладываю в это слово ни презрения, ни осуждения.

Можно было бы подробнее расспросить её о причине столь мягкого отношения к такому неблаговидному прозвищу, но вместо этого я спросил:

– Зачем ты показала мне Дженни?

Последовала пауза, после чего она ответила:

– Ошибки человека иногда называют его грехами, что в принципе неправильно. Но это скорее вопрос казуистки человеческого самосознания. Как бы то ни было, за грехи или ошибки приходится платить. Вот сейчас настало время твоей платы за то, что случилось с Дженни.

– Погоди, – не понял я, – если я не ослышался, ты говорила, что эта девочка умерла несколько веков назад. Как я могу быть виновен в ошибке, которую совершили тогда её единоплеменники?

– Я объясню, – терпеливо ответила невидимка. – Вы, люди, глядя на собственные тела, думаете, что видите то, что является сущностью человека. Ещё у вас есть очень расплывчатое и туманное учение о наличии у человека души. При этом никто, от церковников, твердящих о душе через слово, до учёных, придумывающих ей научные объяснения, не знает и даже не представляет себе, что это такое. Чаще всего душу воображают каким-то нематериальным фантомом, бесплотным или состоящим толи из чистой энергии, толи из некоего эфира. Не буду читать тебе лекцию об истиной природе души, но сейчас ты держал на коленях душу малютки Дженни. Скажи, она похожа на фантом?

– Нет.

– Вот именно. Далее – кто-то из людей придумал в древности забавное суждение о воздаянии после смерти за грехи совершённые при жизни. При этом праведники попадают в рай, а грешники в ад. Оговорюсь сразу – здесь есть немало правды, но, в общем, суждение нелепо! Рай и ад действительно существуют, но не имеют никакого отношения к складированию душ, а также их награде за благие дела и наказанию за преступления. Воздаяние за дела совершённые во время жизненного цикла, несомненно, есть, но выглядет это не так, как представляли себе люди, когда рисовали свои религии. Ведь ясно же, что, изображая блаженство праведников в раю, человек живописал собственную мечту о сытой, безбедной размеренной жизни, где не угрожают никакие опасности, и нет зла, как такового. Придумано в эпоху, когда голод, холод, бедствия и война были постоянной угрозой и ужасом, отравляющим жизнь. С другой стороны, расписывая ад, люди ясно показывали, как сами расправились бы с негодяями, будь у них достаточно силы и власти. Все эти кипящие котлы, раскалённые вилы, жаровни, цепи, вертела, на которых жарятся грешники – наивность, не более того!

А теперь, слушай, как это происходит на самом деле. Душа так же материальна, как и тело и она никакой не фантом. Опущу рассуждения об её истинной плотности, скажу только, что плотность мира душ, несравнима с плотностью мира тел. Это что-то вроде воды и воздуха, природа которых разная, но они присутствуют друг в друге и совмещаются в организмах живущих и там, и там. Так вот, души не «отрабатывают» жизненную повинность, чтобы потом быть отправленными на «вечное поселение» в тот или иной «резервуар» вселенной с чертями, либо с ангелами. Души циркулируют, находятся в постоянном движении, проживают жизнь за жизнью, строят каждый раз себе новые тела по образу и подобию своему, изнашивают их, сбрасывают, чтобы переждать, отдохнуть, кому, сколько требуется, и ринуться к новой жизни. Души жаждут жить! Жизнь – смысл их существования и их цель.

– Во всем этом есть Бог? – спросил я.

– А кто, по-твоему, запустил всю эту карусель? – рассмеялась невидимка. – Мне такое не под силу, моей плодовитой сестре, тоже. Даже вдвоём не справимся. Это может только Создатель и никто другой. Кстати, прекратить всё и остановить, тоже лишь в его силах. Впрочем, я не вольна рассказывать тебе о нём, это не в моей компетенции. А вот о тебе самом рассказать могу, и это имеет прямое отношение к Дженни.

– Рассказывай! – крикнул я шёпотом, уже догадываясь, что последует за этим.

– Всё просто, – продолжала моя собеседница. – Это было в одну из твоих прошлых жизней. Я думаю, ты уже понял, что учение о множестве проживаемых человеком жизней, которое бытовало на Востоке, имеет под собой основание. Вот только, человек не становится в следующей жизни ни зверем, ни птицей, ни рыбой, ни деревом, ни камнем. Забавное предположение, но человек, есть человек, причём одна его жизнь похожа на другую, ведь душа остаётся прежней. Даже тела, которые носит душа в разные свои воплощения, похожи между собой, хоть и бывают отличия. Ты, например, сейчас, один в один похож на себя, прежнего – такой же битюг. Только не обижайся, это скорее похвала, чем порицание.

В те времена ты был владетельным сеньором, знатным рыцарем, и те крестьяне жили на твоей земле. Каким ты был хозяином, сам можешь догадаться – неплохим хозяином, и вовсе не гробил людей, держа их в чёрном теле. Более того – тебя любили и называли «добрым нашим сеньором». Многие из твоих вассалов ходили с тобой в боевые походы, и ты был с ними больше, чем «хозяин и слуги». Это можно было назвать братством.

И всё же, крестьян своих ты недолюбливал. Презирал за тупость, необразованность, косность, болезненную набожность и прочие подобные качества. Всех, кроме воевавших с тобой ветеранов, считал быдлом. Отчасти, ты был прав, но лишь отчасти.

Да, они были невежественны, погрязли в предрассудках, нахватали массу других отрицательных качеств, которые сопутствуют неразвитости ума. Но ты не разглядел среди них, таких, как Дженни, а ведь они тоже были, чистые от природы, добрые и бесхитростные. Их давила и топила серая масса соплеменников. Ты не представляешь, сколько их погибло без всякого костра! Погибло, дожив при этом до глубокой старости, ведь нет гибели хуже, чем гибель мечты, таланта, доброты, исключительности ума и сердца. По сравнению с этим утрата тела, которая прекращает очередную жизнь, кажется не такой страшной и жестокой.

Ты неспроста был поставлен над ними сеньором. Это ведь были такие времена, когда власть твоя была безгранична. Ты мог вмешаться в их жизнь, заставить делать то, что считаешь нужным и прекратить железной рукой творимые ими безобразия. А ты предпочёл отвернуться. Не сразу, сначала ты пытался их учить. Не вышло, а всё потому, что ты хотел довести до их сознания идею о пользе просвещения, а они не видели для себя в этом пользы. Самое глупое, это повторять ученику – «Ты учишься для себя!» Он не понимает, что это значит, ведь ему и без учёбы неплохо, а учёба, кроме мороки ничего не даёт. Ты добился бы большего успеха, если бы внушал им – «Учитесь, потому что я так повелел, ибо такова моя воля!» Тебя бы сразу поняли. Воля хозяина – закон, а идея о том, что занятия полезны, придёт сама, когда знания разовьют ум, и человек «дорастёт» до понимания их полезности. Но это только вопросы просвещения, другое дело, их собственная жизнь.

Люди привыкли жить согласно традициям. Им с младенчества внушалось, что старый уклад это хорошо, а всё новое опасно и подозрительно. Вот они и жили, «как деды завещали», а то, что деды эти порой бывали круглыми дураками, это внукам было невдомёк. В твоей власти было вмешаться в их жизнь и, раз и навсегда, выкорчевать все, что есть в ней дикого и вредного. Но ты не стал этого делать, даже когда видел вопиющие плоды их невежества передающегося в поколениях. Но более всего тебе противны были их дрязги и споры, с которыми к тебе приходили те, о ком ты должен был заботиться. И тогда, вместо того чтобы, пользуясь властью сеньора, судить, карать и миловать, ты позволил такие дела решать самой общине.

С виду правильная идея – сообща находить истину, но на деле, если собрать вместе побольше дураков, то они никогда не станут умнее одного дурака, даже, наоборот – у них при этом срабатывает стадное чувство, и такая толпа опаснее всего. Догадываешься, что произошло тогда, когда решалась судьба Дженни?

– Кажется, да…

– Они были обязаны доложить обо всём тебе, но ведь «добрый сеньор» разрешил им решать дела самостоятельно, тем более что «святой отец», служивший в местной церкви, был на стороне обвинения. А ведь именно он, прежде всего, нарушил закон, так-как дела о ведьмах должен был решать высший церковный суд, который, кстати, далеко не всегда выносил несправедливые приговоры. Но и до этого могло не дойти, протяни тогда сеньор могучую десницу, да встряхни хорошенько ополоумевших холопов!

– Теперь мне всё понятно, – сказал я, чувствуя, как рана на голове начинает пульсировать сильнее. – Но как же её родители?

– Убедили себя, как и все остальные, что их дочь, ведьма, – ответила невидимка. – Не веря в это, убедили! Потому что так было легче и проще, понятнее и не надо бороться. Сначала, правда пытались доказать, что это не так, но потом их просто выставили вон, а они вместо того чтобы бежать к тебе или сражаться за своего ребёнка, сидели дома и рыдали. А ведь они любили Дженни. Видишь эти башмаки? Их ей вырезал отец. Можешь оценить, с какой любовью они сделаны.

Я оценил. Вдруг почувствовал, что рубашка у меня на груди вся мокрая. А я и не заметил, что слёзы градом катятся из глаз… Да, моя собеседница была совершенно права, что расплата за ошибки неизбежна.

– Ты устал, – сказала она не обвиняющим и осуждающим, а всё тем же мягким голосом. – Отдохни, поспи, а потом, если хочешь, поешь. Там на столе еда пригодная для людей. Любую другую в моём доме тебе есть пока рано.

....................................................................................

Пробудившись в следующий раз, я ощутил, что мне намного легче, и действительно почувствовал голод. Теперь я, кажется, мог вставать без риска рухнуть на пол от головокружения.

Я сразу сел на постели и огляделся. В комнате ничего не изменилось, только башмаки Дженни исчезли из-под стула. Я встал, подошёл к столу и откинул пару рушников. Под ними оказались блюда со свежим хлебом и сыром. Под третьим была крынка молока, и скажу, что я не пробовал ничего вкуснее в своей жизни.

– Рада узнать, что тебе лучше, Убийца, – раздался знакомый голос сзади. – Нет, нет, не оборачивайся, тебе рано ещё меня видеть.

– Хорошо, – согласился я. – Но слышать тебя и разговаривать с тобой я могу, а потому скажи мне своё имя, чтобы я знал, как к тебе обращаться.

Признаюсь, у меня внутри всё сжалось от собственной дерзости, потому что я давно догадался, в чьём доме нахожусь.

– Зови меня Садовницей, – ответила невидимка. – Подлинное моё имя лучше лишний раз не произносить, да и смысл, который в него вкладывают, заставляет неправильно ко мне относиться, а я всё-таки женщина и мне это неприятно. Так что лучше, когда меня называют соответственно профессии.

– Договорились, – согласился я с внутренним облегчением. – Тогда позволь узнать, любезная Садовница, Дженни это самая моя большая ошибка в жизни? Точнее, в жизнях?

– Судить о том, какая из ошибок больше, не дано даже мне, – ответила Садовница. – Если хочешь, я приглашу сюда ещё одну твою ошибку, а ты уж сам решай, какая из них больше?

– Да, пригласи, – проговорил я, внутренне жалея о своём любопытстве.

– Светланка, детка, зайди к нам, пожалуйста! – позвала Садовница.

Скрипнула дверь, которую я раньше не заметил, и в комнату вошла Светланка. Я сразу узнал её, а, узнав, попятился и сел на кровать, так-как ноги могли подвести меня сейчас.

Ей на вид было пять лет, хотя сейчас должно было исполниться уже семь. Крохотная тощенькая девочка-заморыш, одна кожа да кости, а ещё огромные глаза, которые всегда глядят в землю, и лишь изредка испытующе взглядывают коротко и быстро в лицо собеседника. Она была одета в точности, как тогда – в длинную грязненькую драненькую рубашку до колен из-под которой выглядывали чумазые босые ножки. И точно также неаккуратно были заплетены её торчащие, как попало косички на давно немытой голове.