Сделка и ее действие. Комментарий главы 9 ГК РФ (Понятие, виды и форма сделок. Недействительность сделок)

Я бы отметил, однако, вытекающее из принятия концепта вещного договора германским правом несомненное размывание сделки, против которого и направлен § 79 «Философии права» и которое редко вообще замечается.

Сила сделки состоит, как принято считать, прежде всего и в самом общем виде в том, что она обязательна (чаще всего – создает обязательство) и нерасторжима волей одной стороны.

Иные эффекты сделки представляются обычно как маргинальные, как некоторые исключения, которые могут (и даже должны) быть эмпирически исчерпаны при их обнаружении[48 - Коль скоро здесь этот вопрос затронут, я бы отметил, что действие сделки может быть в трех разных вариантах: кроме установления обязательств можно выделить также передачу ранее возникших прав (отчуждение вещи, цессию, передачу исключительных прав на изобретение и т. п. по лицензионному договору) либо установление вещных прав впервые (договор о сервитуте и т. п.), а также сделки с иными эффектами – оферту, уполномочие (выдачу доверенности), опцион и пр. Эти различия становятся существенными при обсуждении недействительности сделок, особенно по правилам ГК РФ, которые непосредственно регулируют только последствия недействительности сделок в части исполнения обязательств.].

Но если исходить из обязательственного эффекта сделки, обязательственного действия купли-продажи, то нельзя не обнаружить сразу несколько моментов, в которых проявляется искажение или во всяком случае ослабление силы сделки, если действие купли-продажи дополнено вещным договором.

Во-первых, идея, что сделка нужна для передачи права (необязательно специальная или фиктивная), совершенно неочевидна. Ведь таким образом теряется значение юридического факта как факта, с которым связывается возникновение права, и появляется факт, который сам собой переносит право, впрочем, значительно или полностью утрачивая свойства факта (и, пожалуй, это отклонение от основ права не случайно для такой теории). В результате такой ошибочной подмены субъективные права, явления идеальные, вдруг обнаруживают какие-то материальные качества.

Во-вторых, сделка купли-продажи как сделка об отчуждении утрачивает свое действие, поскольку обнаруживается, что отчуждение нуждается в дополнительном акте – в вещном договоре. Это представляется совершенно несовместимым с фундаментальным свойством сделки, с тем, что она раз и навсегда создает свое действие, которое после совершения сделки больше ни в каком подтверждении, усилении и т. п. не нуждается.

Возвращаясь к первому пункту, мы должны не только вспомнить об идеальной природе прав, но также и о том, что право собственности не возникает из одной воли, не может быть создано сделкой. Если речь идет о создании объектов права человеком, то этот процесс создания вещи сделкой, как известно, не является. Присвоение ему качества поступка ничего не говорит о сложном, разнообразном содержании такого поступка, о технологических и творческих усилиях, которые производит человек, чтобы создать вещь или произведение искусства. Есть все основания сказать, что поступком мы эти действия именуем лишь для того, чтобы противопоставить их сделке, чистой воле.

Можно представить дело так, что общество, правопорядок награждают за создание объекта присвоением права его создателю, владельцу[49 - Иначе мотивируется наделение владельца правом собственности по давности владения. Здесь, впрочем, сила правопорядка проявляется самым очевидным и непосредственным образом.].

Но едва ли верно, что совсем иначе дело обстоит при передаче прав, что здесь достаточно одной воли передающего и принимающего право, чтобы перенести право от прежнего обладателя новому. Это представление ошибочно потому, что оно исходит из овеществления, материализации права. На самом деле права, как известно, не передаются, а прекращаются у прежнего обладателя и возникают у нового. Этот механизм принципиально нуждается в признании его правопорядком. Вспомним, какой долгий путь прошло право, чтобы допустить возможность цессии. Вполне очевидно, впрочем, что любые права, которые затрагивают не только стороны сделки, но и иных лиц, не могут возникнуть без правопорядка, без внешней силы. В этом смысле неверно гегелевское положение, что стороны признают друг друга собственниками в договоре. Собственником человека признает только все общество.

Механизм передачи права состоит, таким образом, в том, что с тем или иным фактом, выбранным, как правило, самими сторонами, связывается переход права, т. е. возникновение права у одного лица с одновременным его прекращением у другого. Принципиально, что правопорядок именно связывает переход права с известным фактом (и только фактом), но никак не факт в силу собственных, присущих ему свойств может сам собой перенести право. Иными словами, общей воли сторон договора недостаточно для юридического эффекта, нужна решающая поддержка правопорядка, просто потому, что только правопорядок и создает и санкционирует права (то, что права – явление общественное, политическое, – трюизм). Эта истина проявляет себя не только в учебниках, но и в каждой конкретной сделке, в которой правопорядок снова и снова является, чтобы произвести свое действие, т. е. чтобы создать права участникам.

Из одной воли сторон, как представляется, может возникнуть только один эффект: сделка обязывает того, кто выразил на это свою волю. Любое лицо может обязаться, и этот источник прав (для кредитора), кажется, содержится в самой воле должника, он сам из себя создает права для другой стороны. Участие правопорядка в этом механизме тем не менее также обнаруживается в том, что хотя сделка обязывает, но не всякое обязательство признается правом (в этом смысле верным является не то, что сделка – факт, признанный таковым законом, а то, что обязательства, создаваемые некоторыми сделками, законом не защищаются, хотя некоторые из них законом при этом признаются, к некоторым закон относится безразлично, а некоторые преследует и т. д.[50 - Выше уже говорилось, что часто остается без внимания тот факт, что даже сделки ничтожные, не признаваемые законом, тем не менее в подавляющем числе случаев имеют то же действие, что и вполне законные. Еще более наглядно первичность сделок по отношению к объективному праву проявляется в феномене натуральных обязательств.]).

На мой взгляд, именно из этого относительного действия сделки, определяющего доправовое или во всяком случае первоначальное ее содержание, возникла не только идея, сформулированная в § 71 «Философии права», но и все те конструкции, которые так или иначе выводят субъективные права из одной воли, в том числе, вероятно, вещный договор. В логическом (и, наверное, онтологическом) смысле нужно на самом деле опереться на неправовую почву, чтобы преодолеть логику права.

Исходная позиция относительно возможности (точнее, невозможности) удвоения сделки, выражена Гегелем, сказавшим, что сделка – это уже совершившееся отчуждение, и исполнение в этом отношении лишено собственного содержания (самости). Действительно, любое юридическое содержание, приписываемое исполнению, не может не быть отнято у сделки. А это будет означать несовершенство, неполноту действия сделки, что заведомо ошибочно.

Но ведь передача вещи, традиция, всегда представлялась актом, имеющим какое-то юридическое содержание именно для перехода права собственности.

На мой взгляд, существуют две трудности, которые нужно преодолеть для того, чтобы не попасть в ловушку удвоения.

Первая состоит в том, что традиция – волевой акт и появляется возможность придать этой воле собственное значение. Но любое сознательное действие – волевой акт. Однако не любой волевой акт – сделка, т. е. действие, значение которого всецело состоит в направленности воли на юридический результат. Концепт вещного договора нацелен на то, чтобы избавиться от этой трудности, отвлекая вещный договор от действия по передаче вещи и помещая его куда-то в сторонку (что нетрудно сделать с фикцией, вообще говоря).

Вторая трудность связана с пониманием самого механизма перехода права. Как говорилось выше, без правопорядка, в том числе без позитивного права, никакое субъективное право возникнуть не может. Но именно в механизме сделки эта банальная истина и находит свое воплощение: воля стороны нужна для того, чтобы разрешить правопорядку делать свою работу, создавать права и обязанности его участникам[51 - Поэтому обязанность передать право (например, право собственности – см., например, ст. IV.A-2:101 DCFR) выполняется на самом деле не продавцом, а правопорядком!].

Между тем концепт вещного договора исходит, как мы уже заметили, из того, что только воля сторон и является источником всех происходящих изменений, в том числе возникновения права у покупателя (ход рассуждений, приемлемый с рядом оговорок только для сделки-обещания, рождающей относительные права, но не для сделки, имеющей дело с правами абсолютными или по крайней мере затрагивающими права (обязанности) третьих лиц[52 - Нужно отметить, что для возникновения права требования у кредитора никакого разделения (удвоения) никогда не требовалось. Как уже говорилось, этот механизм не требует построения такого рода фиктивных конструкций.]). При этом частная воля, как требует того концепт, не только сама все делает, но и делает это дважды: сначала в сделке, затем в вещном договоре (пусть и фиктивном). Это удвоение – результат заблуждения не только потому, что так исходная сделка лишается части своей силы (и перестает быть сделкой в точном смысле слова), но и потому, что неверно представление о частной воле сторон как о единственном источнике субъективных прав, в том числе права собственности.

Примерно года два назад, когда некоторые вышеизложенные мысли были впервые сформулированы и я обсуждал эти выводы с А. Ширвиндтом, который заявил, что удвоение воли можно обнаружить не только у германских, но и у французских цивилистов, именно неубедительность попыток французских цивилистов встроить подобия вещного договора в механизм, созданный ФГК[53 - Мне кажется, что А. Ваке, обсуждая известные различия между германской и французской моделями, не замечает или скорее не считает нужным заметить это стремление французских цивилистов все же удвоить механизм приобретения права собственности хотя бы в доктрине (см.: Ваке А. Приобретение права собственности покупателем в силу простого соглашения или лишь вследствие передачи вещи? О расхождении путей рецепции и его возможном преодолении // Цивилистические исследования. Вып. 1: Сборник научных трудов памяти проф. И.В. Федорова / Под ред. Б.Л. Хаскельберга, Д.О. Тузова. М., 2004).], и стала немаловажным дополнительным доказательством неверности и ненужности всей идеологии удвоения. Напомню, что там можно встретить и суждения о том, что обязательство dare автоматически и незаметно для сторон исполняется в момент заключения договора (вещь абсолютно невозможная: dare – это всегда наличное действие, которое не может быть незаметным и автоматическим), и суждения о том, что договор купли-продажи заключается с условием отчуждения, которое якобы может и не случиться (что также невозможно, так как не может заключаться договор об отчуждении вещи с условием, что отчуждение может не состояться. Противоречит этому и такой важный факт современного права, как типизация договоров именно в части договоров с отчуждательным эффектом[54 - Известные из истории переходные формы, скажем, от купли-продажи к аренде в виде продажи на срок тем и интересны, что были в конечном счете отброшены. Едва ли можно сомневаться, что современные участники оборота (и регистратор вещных прав как агент их взаимоотношений в частности) не должны осведомляться о том, наступило ли условие, которое закрепило за сделкой значение купли-продажи. Пример из Гая, когда сданный внаем гладиатор считается проданным в случае гибели, показывает уже заметную эволюцию типизации: здесь, во-первых, возможна только замена найма на куплю-продажу, но не наоборот; во-вторых, вещь в ее индивидуальных качествах гибнет (наряду с убитым гладиатором рассматривается также обессилевший). Соответственно, третьим лицам уже не важно, какая сделка была заключена, ввиду отсутствия самой вещи. Эти факты указывают и на источник требований к точной типизации договоров в части определения и выделения сделок об отчуждении – интересы оборота. Именно интересы участников оборота и влекут не только необходимость выбора определенного договора об отчуждении вещи, но и невозможность изменения этого договора после его заключения (я не обсуждаю заключение иной сделки сторонами договора ввиду тривиальности этого вопроса).]).

Как уже говорилось вначале, возвращение к первоначальному и, думаю, более точному пониманию сделки, существовавшему до возникновения вещного договора с его многочисленными косвенными эффектами (представим себе, что мы вернулись в первую половину XIX в.), позволяет по-новому подойти к известным тупиковым проблемам договора.

Обозначенные выше варианты сделок, различающиеся по их действию, как можно видеть, не различаются принципиально, ведь главный эффект сделки – разрешение стороны на создание для нее обязанностей и лишение ее прав действиями другого лица либо иным образом помимо ее воли.

Мы могли убедиться также, что проявившаяся таким образом сила сделки для возникновения/прекращения прав и обязанностей нуждается в поддержке правопорядка, вмешательство которого только и возможно потому, что сделка состоялась и разрешает такое вмешательство.

Тот (вообще говоря, бесспорный) факт, что только правопорядок в конечном счете и создает права/обязанности позволяет, например, разрешить еще одну частную дискуссию – о возникновении права у добросовестного приобретателя. Если предположить, что отчуждатель передает ему это право, то, как многие полагают, приходится делать исключение из правила: никто не может передать прав больше, чем имеет (общая почва у идеи об исключении из указанного правила и у концепта вещного договора состоит, как нетрудно видеть, в том, что источником права ошибочно полагается одна только воля продавца). На самом деле исключения из обозначенного правила здесь и в других аналогичных случаях нет: право создается у покупателя не продавцом, а правопорядком (при этом оно им же и отбирается у собственника, если он есть). При этом мы видим, что проблема решается за рамками сделки средствами позитивного права и источник ее лежит в законе, а никак не в воле сторон сделки, которая остается все той же[55 - В случае приобретения от неуправомоченного отчуждателя «отсутствует производное приобретение, потому что приобретатель основывает свое право собственности не на праве действительного собственника вещи, а исключительно на предусмотренном законом фактическом составе приобретения» (Крашенниников Е.А. Приобретение гражданских прав // Сборник статей памяти М.М. Агаркова / Под ред. Е.А. Крашенниникова. Ярославль, 2007. С. 4–5). Автор этим обосновывает и отпадение залога (см. там же). Между тем если отпадение залога по обычной давности владения (ст. 234 ГК) не вызывает сомнений и, видимо, малоактуально уже ввиду действия срока залога, то моментальное приобретение посредством нормы п. 2 ст. 223 ГК РФ едва ли позволяет легко оправдать отпадение залога, как и прочих обременений. Я бы исходил из обратного – из сохранения тех обременений, которые должен был видеть добросовестный приобретатель при совершении порочного приобретения (с точки зрения оборота – а именно интересы оборота и заставили правопорядок создать весь этот механизм – цена добросовестного приобретения заведомо уменьшена с учетом всех известных обременений). Хотя сохранение этих обременений и ограничений невозможно обосновать самой сделкой приобретения (она недействительна), здесь вполне допустимо прямое действие позитивного права, ведь именно оно создало весь данный механизм помимо сделки.]. Но здесь на самом деле затрагивается иной принцип, о котором мы постоянно говорим: никто не может быть лишен права помимо его воли. Если уточнить его содержание (а надо заметить, что юристы, конечно, не отрицая его, весьма мало им занимаются, что также показательно для понимания нашего предмета[56 - Частным доказательством того факта, что этот принцип находится на периферии юридического сознания, может быть, например, недоразумение с отнесением полномочия (представителя или органа юридического лица) к субъективным правам. Известно, что у полномочия отсутствуют такие важнейшие свойства субъективного права, как наличие интереса (полномочие всегда основано на чужом интересе), невозможность нарушения полномочия как субъективного права и отсутствие исковой защиты, особенность злоупотребления полномочием: потерпевший от злоупотребления полномочием находится вне сферы действий уполномоченного лица, тогда как злоупотребление правом причиняет зло именно тому лицу (лицам), по отношению к которому осуществляется право действиями субъекта, этим правом обладающего, полномочие при передаче (передоверии) не прекращается у передавшего его лица, но остается у него также и т. д. (основная заслуга в критике концепции, отождествляющей полномочие и субъективное право, принадлежит В.А. Рясенцеву). Здесь я добавил бы еще один важнейший аспект: если субъективное право ни в коем случае не может быть прекращено третьим лицом, то прекращение полномочия актом, исходящим от третьего лица, – характерное свойство полномочия. И то, что этот аспект остается без внимания, не может не расцениваться как раз в том смысле, что упомянутый выше фундаментальный принцип права весьма часто упускается из виду.]) с учетом действия добросовестности (т. е. за пределами действительной сделки), то он может быть сформулирован так, что никто не может намеренно лишить другое лицо права помимо его воли. Именно этот принцип ограничивает объективное право, правопорядок, и преодоление его в механизме приобретения по давности без доброй совести является, как известно, серьезным вопросом правовой политики, но никак не определения наличия воли в сделке, которая заведомо никаких прав в данном случае дать не может.

Применительно к установлению обязанностей для иного лица (также за пределами сделки) действие указанного принципа проявляется, например, в норме п. 4 ст. 1109 ГК РФ, вводящей исключение для обязательства о неосновательном обогащении из исполнения недолжного при понимании отсутствия обязательства: очевидно, что тем самым исключается намеренное создание обязательства иному лицу помимо его воли. Тот же принцип объясняет и содержание норм об обязательствах, возникающих вследствие действий в чужом интересе без поручения, – именно отсутствие намерения создать обязательства иному лицу, а точнее, наличие иного намерения, например предотвращение вреда и т. д., позволяет создать соответствующее обязательство[57 - Здесь интересны два момента: во-первых, понимание воли в действии как содержащей только одну цель (в данном случае – защиту чужих интересов), что до сих пор остается трудным вопросом для цивилистики, хотя в значительной мере эти трудности носят искусственный характер; во-вторых, само по себе традиционное внимание к этому механизму, значительно превышающее его практическое значение, что указывает, как представляется, на открытое проявление указанного выше принципа, на его непреодолимую границу, на осознание невозможности даже частного его нарушения без угроз всему общественному укладу.].

Возвращаясь к принципу разделения (и к проблеме удвоения), замечу, что можно было бы достичь тех же целей, если бы, не разрушая понятия сделки, мы исходили из того, что сделка создает собственный эффект, традиционно отождествляемый с установлением обязательства (хотя, как было показано выше, обязательство – лишь частный случай такого эффекта), а переход прав, во всяком случае затрагивающих третьих лиц, прежде всего абсолютных, осуществляется силой правопорядка по наступлении тех фактов, которые указаны в сделке или в законе. Для признания истинности этого простого суждения нужно отказаться от (обычно принимаемого без доказательств) представления, что воля сторон сделки – единственный источник прав и обязанностей, в том числе абсолютных. Таким образом, принцип разделения в его классическом виде имеет своим источником неверную идею о том, что права передаются волей сторон в сделке.

После этого нетрудно сориентироваться и в механизме распорядительной сделки, которая может быть только фикцией (а фикции – монополия объективного права, но не частной воли сторон и даже не таланта отдельного интерпретатора): поскольку переход права – результат работы правопорядка, то достаточно незначительного изменения закона, чтобы санкционировать эту конструкцию. Например, ст. 382 ГК РФ о цессии может быть дополнена нормой: для передачи права требования достаточно, чтобы кредитор выразил волю на такую передачу при отсутствии ареста[58 - Попутно можно заметить еще одну частную проблему – соотношения ареста и сделки. Практика показала трудности, возникающие в понимании силы ареста, когда запрещаются сделки: если сделка совершена до ареста, то автоматизм ее действия оказывается уже недоступен аресту. В результате возникла не самая удачная и во всяком случае не универсальная идея запрета исполнения сделки. Между тем если именно передача прав – действие правопорядка, а не воли сторон, то как раз это действие вполне в сфере возможностей правопорядка, и эффект сделки может быть аннулирован, таким образом, сам по себе, лишь бы арест имел место до наступления того факта, с которым связывается переход права.] или иных запретов на передачу права, установленных законом.

При этом вовсе не нужно, как некоторые полагают, находить в договоре купли-продажи прав специальную сделку цессии и тем более специальное обязательство по передаче права.

Л. Толстой говорил, что в начале любого дела требуется энергия заблуждения. Если иметь в виду создание концепта вещного договора, то можно сказать, что первоначальная энергия уже, пожалуй, иссякла. Осталось заблуждение (особенно когда говорят, что вещный договор есть «на самом деле», когда его отыскивают в ГК РФ и т. п.).

Не исключаю, что книжники (и фарисеи) могут с возмущением отвергнуть этот вывод, указуя на германские учебники. Если их не убедило вышесказанное, остается лишь апеллировать к провозглашенному поиску общеевропейского механизма приобретения права собственности, хотя этот общеевропейский механизм, на мой взгляд, – только частный случай, вытекающий из того понимания сделки, о котором я говорил. И здесь кстати заметить, что между французской и германской моделями на самом деле нет принципиальной разницы именно в том, что в обоих случаях юристы исходили из того, что право собственности создается только волей сторон в момент заключения сделки купли-продажи или сделки вещного договора. Если же понять, что право собственности в договоре вообще не создается, что сделка купли-продажи только предрешает отчуждение, не зависящее далее от воли сторон, что затем право переходит в связи с тем или иным фактом, который каждый может выбрать по необходимости, то отойти от обеих моделей к общеевропейскому (к чему призывает А. Ваке, понимая, впрочем, этот переход как поиск золотой середины в рамках тем не менее механизмов удвоения воли, т. е. как механическую комбинацию известных моделей вместо принципиального отказа от них с самого начала[59 - Как можно видеть из процитированного выше правила ст. IV.A-2:101 DCFR идея удвоения воли по-прежнему обнаруживается и за рамками германского права.]) и даже общемировому порядку отчуждения будет достаточно просто.

Вековые аксиомы, имея с предрассудками общее качество отторжения доказательств, могут иногда незаметно утрачивать и иные отличия от них.

Продажа чужой вещи

Изложенные выше представления о природе сделки содержат, как мне кажется, в себе возможность решения большинства традиционных трудностей практического и теоретического плана. Пути решения некоторых из них я пытался продемонстрировать.

Весьма часто мне приходилось сталкиваться с утверждением, что такой важнейший вопрос, как продажа чужого, наиболее эффективно решается посредством фикции вещного договора и что ради только этого необходимо перенять и сам вещный договор или хотя бы фикцию распорядительной сделки. Пожалуй, эта трудность может быть признана одной из наиболее серьезных и во всяком случае одной из наиболее известных в гражданском праве.

Проблема продажи чужого возникла, как представляется, из того разделения генезиса права собственности и договора, о котором говорилось выше и вследствие которого купля-продажа может передать не больше, чем владение, а право собственности становится случайным или побочным ее эффектом.

Наше право основано, как известно, на запрете продажи чужой вещи. Такой запрет имеет неправовое происхождение, как, видимо, и все запреты (заповеди). Отменить или упразднить их средствами юридической техники и/или исходя из задач правовой политики, стало быть, невозможно.

Можно заметить также то, что основные запреты включают в себя и нравственные предписания, и попытки отказа от них грозят утратой правом признания со стороны общества.

Итак, если договор об отчуждении совершен несобственником (или иным лицом, управомоченным на отчуждение вещи), он ipso iure становится недействительным. Суть запрета на продажу чужого неизбежно влечет противоправность волеизъявления об отчуждении (о продаже) чужой вещи. А такое волеизъявление, как было показано выше, совершается только один раз – в момент заключения договора о продаже. Повторные изъявления воли на отчуждение вещи, как это уже говорилось, не только не совершаются на самом деле, но и принципиально невозможны.

Хорошо известно, что стабильность гражданского оборота, которая вовсе не является продуктом тех базовых заповедей, о которых говорилось выше, находится в более или менее глубоком конфликте с принципом верховенства воли собственника, необходимой для отчуждения вещи.

Средством смягчения этого конфликта является защита добросовестного приобретателя, т. е. лица, незаконно получившего имущество по недействительной сделке.

В самом центре добросовестности содержится недействительная сделка по продаже чужого, иными словами – все существующие конструкции добросовестности построены именно на запрете продажи чужого.

Поэтому нужно признать неглубокими и ошибочными мнения (увы, довольно расхожие), что защита добросовестного приобретателя якобы упраздняет запрет продажи чужого.

Напротив, интенсивное развитие средств защиты добросовестного приобретателя в российском праве, накопившее с 2005 г. весьма большой арсенал, запрещает, исходя из фундаментальных соображений и попросту с позиций текущего правоприменения, пересмотр запрета на продажу чужого, вместе с которым отпадет не только недействительность сделки по продаже чужого, но и весь этот арсенал.

Между тем накопление средств защиты добросовестности привело наше право к вопросу? который находится вне этого механизма, – об ответственности за эвикцию.

Дело в том, что норма ст. 461 ГК, устанавливающая традиционное правило об ответственности за эвикцию в виде возмещения убытков, по существовавшим представлениям оказалась первое время после принятия ГК РФ парализована. С одной стороны, продавец чужой вещи должен возместить покупателю убытки после отсуждения у последнего вещи по виндикации. С другой стороны, купля-продажа чужой вещи недействительна, а недействительная сделка исключает по общему правилу ответственность, как это вытекает из специальных правил о последствиях недействительности сделок (п. 2 ст. 167 ГК РФ).

В то же время ответственность за эвикцию крайне необходима практически, она призвана стать серьезным средством оздоровления оборота. Ведь если это обязательство будет действовать, то оно может быть, как любое обязательство, предметом обеспечения – поручительством, залогом и т. п. Купля-продажа «отравленных» объектов, к которым сегодня относятся, скажем, такие важные активы, как земельные участки, перестанет отпугивать наиболее цивилизованных и наиболее нужных нашей экономике инвесторов. Станет возможным вовлечение некриминального банковского капитала и т. д. и т. п.

В этом вопросе после нескольких лет не совсем ясно, впрочем, артикулированных обсуждений сложился, однако, консенсус, который закреплен в п. 43 постановления Пленумов Верховного Суда РФ и Высшего Арбитражного Суда РФ от 29 апреля 2010 г. № 10/22 «О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при разрешении споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав» (далее – Постановление № 10/22).

Замечу, что п. 43 удивительным образом ограничился воспроизведением нормы ст. 461 ГК, к которой не добавлено ничего иного, никакого толкования или разъяснения.

Тем не менее некоторые позиции нужно все же упомянуть, тем более что суть полемики уже затрагивалась выше.

Во-первых, считается, что купля-продажа чужого действительна, потому что это «еще не отчуждение, а только обязательство». Отчуждение, согласно этим взглядам, должно произойти потом, в процессе исполнения обязательства о передаче права, а если продавец передает чужое, то он якобы отвечает за невозможность исполнения.

Между тем мы могли видеть, что никакого второго отчуждения в купле-продаже не существует в принципе, что этот взгляд вступает в недопустимое противоречие с тем, что однажды выраженная в сделке воля не может быть пересмотрена, не может повторяться и подтверждаться.