Мы остаёмся жить

Сколько раз уже мне приходилось слушать эти звуки. И сколько детей с пистолетами наперевес выросло здесь, слушая на ночь колыбельные из пулемётных очередей, вдыхая со всеми запах войны. Мне уже некуда возвращаться; негде спрятаться. Потому что и мой дом, и пивная Ганса, и ещё несколько десятков зданий – поднялись в воздух вместе со всеми, кому так не повезло оказаться внутри, оставив в этом мире тех, кому повезло ещё меньше.

Рудольф, пришедший в сознание, будто почувствовал себя снова в Варшаве, в её последние дни под чёрными крестами. Огонь со всех сторон снова обрушился на него. Он должен был встретить его с мужеством, но сам трепетал от страха, подобно всем остальным. Как только я увидел его, вся моя ненависть и презрения к нему исчезли. Его напуганное лицо было мрачнее могилы. Мне стало его искренне жаль. Он боится смерти, которая неизбежно придёт за ним с той стороны фронта. Он мог быть воплощением всего гнева и злобы этого мира; но впитав их в себя, они растворились в нём без остатка. На смену им пришла слепая жестокость – всё ради того, чтобы не утонуть самому. Такое случалось не раз за все эти долгие годы; и как всегда, здесь был только один верный план действий.

– Они ведь не пощадят нас, да? – пробормотал Рудольф, будто от удара ему вышибло память о том, что он убил меня, – или пощадят? Нет, ни за что. Ты ведь слышал: сэмы не знают пощады. Они будут мучить нас, затем судить, а после – казнят. Но живым я им не дамся!

Я слишком поздно обратил внимание на то, что в дрожащей руке он держит вновь заряженный пистолет. Не трудно было догадаться, против кого он обратит его на это раз.

Старый инстинкт на этот раз меня не подвёл. Выстрел пришелся Рудольфу не в висок, а в сторону, в которой, по счастью, никого не оказалось. Он попытался вырваться и хоть сил у него в тот момент было больше, чем у меня, повторить попытку самого надёжного побега на свете он решился. Я сжимал его запястье и он выронил пистолет, впервые у меня на глазах заливаясь слезами.

– Отпусти меня, – прошипел он, пряча глаза вниз, за лбом, – за что ты так меня ненавидишь? Как ты вообще оказался здесь – я же убил тебя?! Я сошел с ума.

Я снова ударил его, но на этот раз не затем, чтобы обезвредить, а потому что это был единственный язык, который он понимал.

– Счёты с жизнью сведёшь как-нибудь потом, – сказал я, – сейчас, у нас двоих, как офицеров немецкой армии, есть задача поважнее. Союзники ещё не вошли в город, только потому, что они не хотят навредить пленным. Но я бы не рассчитывал, что это задержит их недолго. Если бы я дал тебе покончить с ними – то считай, что мы все были бы уже мертвы. Ты сам сказал, что Германия капитулировала; больше нет войны, в Европе настал мир. Все уже устали от неё и не хотят умирать в пустых сражениях. Это даст нам шанс сдаться.

– Ты и вправду думаешь, что они просто так дадут нам сдаться в плен?! – кажется, сквозь страх и безумие, в его тоне послышалась насмешка.

– Конечно, они будут судить нас по своему закону. Но это лучше, чем впустую умирать здесь.

– Ты уже мёртв, – сказал он, будто на миг очнулся от глубокого сна, – я ведь убил тебя, а теперь ты говоришь со мной. Отпусти меня, дьявол. Я не хочу страдать!

Я снова ударил его.

– Где твоё мужество, офицер?! Ты не убил меня, а ранил. Притом не сильно, раз я ещё могу ходить. И сейчас – точно не время выяснять отношения. Мы должны собрать всех людей, провести переговоры и сдаться.

– Солдаты не станут слушать нас. Они в панике. Они уже знают, что сэмы не берут пленных. Они скорее перестреляют друг друга, чем подчинятся приказа офицеров несуществующей армии.

– Мы соберём их и усмирим.

– Как?! У них теперь новые командиры из числа бывших рядовых. Если нас не расстреляют сэмы – то они уж точно.

Я вновь замахнулся, но он остановил мой удар, схватив меня за запястье.

– Не смей больше бить меня. В былые времена, я бы оторвал тебе руку. Но я сам понимаю, в насколько тяжёлой ситуации мы очутились. И вместо того, чтобы вытирать мне сопли, лучше бы занялся делом. Я уже сталкивался с бунтами и знаю, что нужно делать.

– Мы больше не в Варшаве. И времени у нас нет. Только вместе мы сможем справиться и с солдатами, и с сэмами. Ты понимаешь это, Рудольф?

– Намного лучше, чем ты.

Он удивил меня: вместо вполне ожидаемой бури из угроз и оскорблений, которые должны были последовать, он ответил вполне спокойно и даже кивнул, как усталый мастер выпутываться из сложных ситуаций.

– Ты прав в одном – мы должны созвать людей, хотят они того или нет, – он вдохнул побольше воздуха, – и признать своё поражение, чтобы иметь хоть какой-нибудь шанс…

Теперь, настала моя очередь удивить себя. Я не думал, что это произойдёт, но мне пришлось согласиться со словами Рудольфа и сделать так, как мы с ним задумали.

– Осталось совсем мало времени. Приступаем сейчас же.

Тем временем, взобравшись на крышу какого-нибудь не разрушенного здания, можно было разглядеть вдали ряды танков и тянущихся за ним, прячущихся за их бронёй, солдат. Они медлили и всё никак не могли решиться. Никто не хочет этой битвы. Остаётся лишь верить, что у нас ещё есть немного времени; надеяться, что кто-нибудь не совершит ужасную ошибку, которая погубит всех нас.

Каким образом наш любимый герой и его новый лучший друг при поддержке Рудольфа доставали своих разбежавшихся солдат из укрытий, руин и бомбоубежищ – отдельная история, полная сильных чувств, грубых слов и незабываемых эмоций. Хорошо, что бессмертие, помимо вечности, дарует так же и полное равнодушие к разного рода опасностям; а так же презрение к любому виду времени. Несколько минут я простоял у развалин своего пивного дворика, которому посвятил лучшие свои месяцы за последние годы и который успел на короткое время стать мне вместо дома. Но я завидовал участи своего детища. Так трудно из века в век повсюду видеть смерть и не иметь ни малейшей возможности её попробовать. Так, постепенно, я становился мертвее, чем само мёртвое; стал ещё большей руиной, чем мой пивной дворик.

Только другой бессмертный может понять мои чувства и помочь мне. Как и я – только я один могу помочь своему единственному вечному спутнику во времени навсегда избавиться от этого пути. Но и тут не всё так просто. Всё познаётся через сравнение, но даже во всей паутине человеческой жизни мне трудно сыскать подходящий пример, чтобы это описать. Но я постараюсь.

Наше с ним общее бессмертие можно представить в виде сообщающихся сосудов, наполненных водой, а ещё лучше, спиртом. Всё в них уравновешено; и если из одной ёмкости исчезает содержимое, то потери возмещаются из другой, сохраняя баланс. Разница здесь в том, что сосуды эти – бездонны и жидкость из них, хоть сколько её не проливай, не кончится никогда просто так. Если жизнь простого человека похоже на колбочку с парой капель на донышке, то у нас на двоих – двадцать тысяч океанов воды плюс вся бесконечность в запасе. И чтобы разбить такие сосуды – придётся приложить больше сил, чем просто много.

Постараюсь объяснить по-другому: представь себе алмаз – такой большой, что сведёт с ума даже самого уравновешенного ювелира. Сколько ни пытайся разбить его – останешься с носом. И только знающие секрет алмазов поймут, что нужно сделать. Алмаз разбить можно другим алмазом. Сам я никогда не пытался, а только слышал, что есть такой способ. Разбить алмаз бессмертия другим таким алмазом, проделать дырочки в сосудах, чтобы осушить их полностью – это наша цель.

Но и здесь всё не так просто.

Мы могли бы встать друг напротив друга, взять по пистолету и выстрелить одновременно. А затем очнуться и тереть себе лбы, размышляя над тем, в чём же была ошибка в моём сравни. Вот тут мы и приходим к тому отличию, разделяющему нашу ситуацию с примером про алмазы, которое я искал столетиями и, наконец, нашел. Грубая сила здесь бесполезна.

Когда я обнаружил это, я стал искать другой путь, пока мой друг страдал от своих множественных любовей, путешествий вокруг света и участием во всех без разбору войнах, потрясающих мир. Решение было неожиданным, необычным и для постороннего человека – крайне странным и нелогичным. Хотя, впрочем, само наше существование является исключением из всех известных мне логических умозаключений.

Для нашей смерти, а если быть точнее, для нашего исчезновения, нам необходимо выплатить все долги, если мы кому-то успели задолжать; исполнить все взятые на себя обязательства перед другими людьми и перед самими собой. В каком-то смысле, мы напоминаем привидения, которые застряли в этом мире из-за невыполненных при жизни целях. Мы должны полностью искупить себя, выпить своё существование до дна – и сделать это одновременно. Такова моя теория. А другой у нас попросту нет. Но и не нужно, потому что я уверен в том, что она должна сработать.

Мы должны стать – это состояние, если его и удаётся достичь, длиться совсем недолго. Мир сам найдёт для тебя хлопоты и заботы, если их не остаётся. Поэтому, должно пройти много времени, прежде чем мы оба сможем покинуть этот мир, а там – как получится, разойтись каждый своей дорогой. Таков мой план. Я пожил достаточно и переделал столько дел, сколько и тысяче было бы не под силу. Я готов занять себя ничего неделанием; но если ты считаешь, что не можешь себе этого позволить и будешь продолжать брать на себя обязанность за обязанностью – пускай. Я могу ждать хоть до того момента, как человечество покорит Марс – мне всё равно, сколько времени пройдёт. И я дождусь, даже если ты возьмёшь на себя дел ещё на десять тысяч лет жизни. Я буду помогать тебе время от времени, чтобы ты поскорее справился. Но позволь дать тебе совет: не сильно заморачивайся чужими проблемами.

Людей мы с Рудольфом собрали не без труда. Многие из них забыли, когда в последний раз ели досыта или принимали ванну. В подобных условиях рождение банд и группировок – обычное дело. Дети подчиняются старшим; слабые слушают силу. И сейчас, мы должны были стать этой силой, чтобы вернуть себе власть и над контроль над ситуацией.

Насколько ребят из команды стрелков, ставшие свидетелями моей смерти, пришло в ужас, увидев меня вместе с Рудольфом. Они вконец перестали понимать, что происходит. Но кроме них, никто больше не видел меня мёртвым – за это нужно благодарить Ганса. Теперь, нужно действовать решительно; иначе вся эта толпа в несколько сотен человек пойдёт против нас.

– Храбрые защитники родины, – начал я, – эти шесть лет войны – были настоящим адом для нашей страны. Но теперь, она, наконец, закончилась. Канцлер мёртв, а в Берлине был подписан акт капитуляции. Я знаю, практически никто из присутствующих здесь не сражался на поле боя с первых дней войны. Но теперь все, кто были нашими союзниками с самого начала – развернули свои пушки против нас. Наша борьба, наша идея – не нужны этому миру. Эта война была проиграна ещё год назад, но мы продолжали защищать свою землю и свои города от захватчиков – точно так, как они защищали свои дома и свои города от наших отважных солдат, да простят их души на небесах, ибо не ведали, что творили. Мы – последний гарнизон, не сдавшийся врагу. Если бы родина призвала нас – мы бы и дальше защищали свои поля и леса, доставшиеся нам от предков. Но той страны, которую мы защищали – больше нет. И сражаться нам больше не за что. И тем не менее, мы с Рудольфом – остаёмся вашими офицерами. С минуты на минуту войска сэмов войдут сюда. И мы оба приказываем вам сложить оружие и сдаться. Мы все – каждый из нас – должны остановить это безумие.

– Это из-за вас мы все должны погибнуть! – выкрикнул кто-то из толпы, – а теперь, вы предлагаете нам всем умереть трусами, не сделав ни единого выстрела! Всем известно, что сэмы – пленных не берут. Сколько солдат они уже расстреляли – а ведь те подняли руки вверх и бросили свои винтовки?! Сколько ещё наших жен и дочерей они будут ублажать своими грязными руками?! Они не считают нас за людей – мы их тоже. С чего нам сдаваться, а им принимать нашу капитуляцию?! И это ваша вина. За это, я бы приказал расстрелять вас обоих на месте.

– Так достань свой пистолет и исполни свой приказ. Тебе выдали его, чтобы ты защищал родину и слушал командиров. Так выстрели из него в своего офицера! Это приказ.

Голос умолк. Я так и не разглядел лица говорившего, скрывавшегося за чьими-то спинами. Только взгляды сотен пар напуганных до безумия глаз были мне ответом.

– Я прошел эту войну от начала до самого конца, – внезапно подал голос Рудольф, – был везде, где я был нужен своей стране. Я всегда выполнял приказы и сам отдавал их, готовый принять на себя всю ответственность за их исполнение. Я жил ради своего отечества и защищал родину, когда время пришло. И все, кто был рядом со мной, готовы были умереть за неё. Почти все так и сделали. Но ваш обербанфюрер прав. Больше нет страны, за которую мы сражались и за которую мы могли бы умереть. Приказы отдавать больше некому. Никто из нас больше не имеет права командовать. Теперь, я могу только поступать по совести. И я прошу вас; если сэмы возьмут вас в плен – большей части из вас ничего не грозит. Вы пройдёте через ад, но вернётесь домой, в новую страну. Сможете забыть, кем вы были и получите шанс построить свою жизнь заново.

Его голос запнулся. Он не верил, что это происходит с ним. Всё то, за что он сражался, рухнуло – и он сам только что признал это.

– Вы ни в чём не виноваты. А вот меня будут судить за каждый отданный мною приказ. Я не могу убежать – куда бы я ни подался, меня найдут. Когда я понял это, я хотел погибнуть сражаясь. Но обербанфюрер открыл мне глаза. Только остановив эту борьбу, мы сможем получить маленький, пускай ничтожный, но шанс на прощение и искупление. Пусть даже после нашей смерти.

– Сэмы уже приближаются, – напомнил я, – возможно, они вот-вот готовятся войти в город и ещё не знаю, что их здесь ждёт. Я прошу каждого из вас, когда вы их встретите, бросить своё оружие и поднять руки. Война закончилась. Живите в мирной стране. Когда-нибудь, мы вернём себе всё, что потеряли, но не на поле боя, а честном труде и борьбе за справедливость. Я больше не обербанфюрер, не офицер, никто. Всего лишь солдат несуществующей страны, готовый сполна заплатить за свои ошибки.

И я бросил свою фуражку и пистолет на землю.

– Я сдамся первым. И первыми, кому я сдамся – будете вы и ваша собственная совесть, солдаты.

– Не с места! Всем поднять руки! Будем стрелять! – голос сэмов, пускай издалека, но мог услышать теперь каждый.

– Но, – тихо сказал солдат, стоящий ближе всего ко мне, – кем мы будем, если сделаем это?! Трусами? Предателями?

Я искренне улыбнулся и ответил так, чтобы услышал только он один – ведь только у него хватило смелости задать этот вопрос:

– Свободными.