И, дальний лес украдкой обгибая,
Ее всю душу за собой влекла.
Озарена каким-то блеском дивным,
Земля чужая вдруг являлась ей…
И кто-то милый голосом призывным
Так чудно пел и говорил о ней.
Таинственной исполненные муки,
Над ней, звеня, носились эти звуки…
И вот – искал ее молящий взор
Других небес, высоких, пышных гор…
XII
И тополей и трепетных олив…
Искал земли пленительной и дальной;
Вдруг русской песни грустный перелив
Напомнит ей о родине печальной;
Она стоит, головку наклонив,
И над собой дивится, и с улыбкой
Себя бранит; и медленно домой
Пойдет, вздохнув… то сломит прутик гибкой,
То бросит вдруг… Рассеянной рукой
Достанет книжку – развернет, закроет;
Любимый шепчет стих… а сердце ноет,
Лицо бледнеет… В этот чудный час
Я, признаюсь, хотел бы встретить вас,
XIII
О, барышня моя… В тени густой
Широких лип стоите вы безмолвно;
Вздыхаете; над вашей головой
Склонилась ветвь… а ваше сердце полно
Мучительной и грустной тишиной.
На вас гляжу я: прелестью степною
Вы дышите – вы нашей Руси дочь…
Вы хороши, как вечер пред грозою,
Как майская томительная ночь.
Но – может быть – увы! воспоминаньем
Вновь увлечен, подробным описаньем
Я надоел – и потому готов
Рассказ мой продолжать без лишних слов.
XIV
Моей красотке было двадцать лет.
(Иной мне скажет: устрицам в апреле,
Девицам лет в пятнадцать – самый цвет…
Но я не спорю с ним об этом деле,
О разных вкусах спорить – толку нет.)
Ее Прасковьей звали; имя это
Не хорошо… но я – я назову
Ее Парашей… Осень, зиму, лето
Они в деревне жили – и в Москву
Не ездили, затем что плохи годы,
Что с каждым годом падают доходы,