Урал – быстра река

Урал – быстра река
Иван Степанович Веневцев

Урал-батюшка
Роман «Урал – быстра река» о мире и Гражданской войне оренбургского казачества написан в 1945–1947 годах в Карагандинском исправительно-трудовом лагере участником изображённых событий – старшим урядником Оренбургской (Юго-Западной) армии Иваном Веневцевым. В произведении оживает ушедшая в историческую беспамятность казачья вселенная с цельными, сильными характерами защитников южной границы России, выразительные картины казачьего быта, военные эпизоды «из первых рук» гражданского братоубийственного противостояния, малоизвестная миру трагедия зимнего Голодного похода остатков белой Оренбургской армии.

К нынешнему читателю уникальная по обстоятельствам создания рукопись шла около семи десятилетий.

Иван Степанович Веневцев

Урал – быстра река

Роман

Слово, рождённое в Карлаге[1 - Карлаг – Карагандинский пересыльный лагерь в системе ГУЛАГ.]

Первое чувство, которое испытываешь, открыв роман Ивана Веневцева, – это восторг; чувство, с которым закрываешь книгу – горечь. Наверное, в этом и есть жизнь – её выпуклое и одновременно нутряное ощущение, в которое погружаешься, которому отдаёшься до конца.

Казачий роман-эпопея Ивана Веневцева написан в Карагандинском пересыльном лагере более семидесяти лет назад. Страшным, погибельным фоном повествования становится созревание Русской Смуты и последующая Гражданская война, гибель Оренбургского казачества и самого тысячелетнего уклада русской жизни. Но по-настоящему движет сюжет произведения любовь главного героя, Мишки Веренцова, к старшему брату и к женщине.

По справедливому замечанию критиков, роман глубоко автобиографичен. Мишка Веренцов – красивый и чрезвычайно богато одарённый от природы молодой оренбургский казак – вступает в этот мир в «его минуты роковые». Не успев созреть ни духовно, ни даже в полной мере физически для бурь начала ХХ века.

И, пожалуй, самым главным и самым страшным событием книги становится Голодный поход Оренбургской армии, где к небывалым тридцатиградусным морозам, голоду и тифу добавляется ещё и характернейшая черта Белого движения, предопределившая во многом его поражение: междоусобье самих вождей антибольшевистского фронта.

Вот история разгрома Оренбургской армии сухим языком фактов, цифр, докладов и писем непосредственных участников этих событий:

«Отступавшая армия растянулась на 1200 верст в длину и 200 в ширину.

По степени тягот, выпавших на долю отступавших частей Дутова, из всех белых армий с ними могут сравниться, пожалуй, только войска Отдельной Уральской армии, почти полностью погибшей в Туркестане в начале 1920 г. В полном смысле слова это был „Голодный поход“ – именно такое название уже в эмиграции получил поход частей армии по практически безжизненной северной Голодной степи в Семиречье в конце ноября – декабре 1919 г.

Это был крестный путь Отдельной Оренбургской армии, отступавшей по малонаселенной, голодной местности, ночуя под открытым небом. Резали и ели лошадей и верблюдов. Смертность от холода и истощения возрастала, соперничая со смертностью от тифа. Тяжелобольных оставляли умирать в населенных пунктах, умерших не успевали хоронить и обременяли этим печальным обрядом местных жителей. Войска двигались большими переходами, оторвавшись от противника. На отставших одиночных солдат и казаков часто нападали киргизы, причем зачастую невозможно было даже узнать, куда исчез человек.

Данные о численности и потерях армии Дутова в ходе Голодного похода сильно различаются. По одним, вероятно, завышенным данным, по приходе в Сергиополь было зарегистрировано 33 тысячи человек из 60 тысяч, отступивших с Южного Урала. По другим данным, в армии Дутова было до 40 тысяч человек, из которых лишь 3 тысячи боеспособных. Сам Дутов считал, что удалось вывести 14 тысяч человек при 150 пулеметах и 15 орудиях».

Среди выживших, прошедших тюрьмы и вернувшихся оказывается и потерявший в Гражданской войне любимого брата и возлюбленную, «прощённый» большевиками Михаил Веренцов. Он не без трепета идёт в Оренбургское ГПУ «регистрироваться».

«Посетитель прошёл в следующую комнату с двумя столами, за одним из которых сидел военный с такими же двумя „шпалами“ на отложном воротнике защитного френча. Это и был Подольский. Он взял из рук казака справку, выданную демобилизационной комиссией, долго, внимательно изучал её. Окинув пристальным взглядом стоящего перед ним, сделал какую-то отметку в своей тетради и, вернув справку, крепко пожал руку казаку:

– Итак, враги в недавнем прошлом делаются сегодня друзьями, – загадочно рассмеялся Подольский (выделено мной. – А. Ш.) и ещё раз пожал посетителю руку».

Однако то, что не мог написать ни в Карагандинском лагере, ни после него автор – уточняют умные и чуткие редакторы романа Веневцева:

«Подольский явно лукавит с простодушным казаком. Функционер ГПУ не может не знать о циркулярном письме ЦК РКП(б) от 29 января 1919 года о массовом беспощадном терроре ко всем вообще казакам путём поголовного их истребления».

Казалось бы – прошедший все круги ада, автор романа «Урал – быстра река» должен был если не сломаться, то уж как минимум пригнуть голову и на всю оставшуюся жизнь запечным тараканом забиться в какую-либо щель. Да не тут-то было!

Иван Степанович Веневцев и после возвращения из «Голодного похода» и Новониколаевской тюрьмы, по рассказам сына, оставался «живым, эрудированным. Это был настоящий казак!.. Отлично играл на гармошке, пожалуй, лучше всех в станице… Организовал в станице драмкружок. В основном ставили спектакли из комедийных произведений Гоголя… Клуба не было, все спектакли проводили в школе, в воскресные дни. Народу набивалось „под завязку“, хохот стоял такой, что слышно было на улице…»

Как тут не вспомнить другого выдающегося казака, великого русского философа А. Ф. Лосева, потерявшего зрение в большевистских лагерях, принявшего тайный монашеский постриг – но не сломленного, вернувшегося в Москву и получившего, в конце концов, Сталинскую премию за свои труды по истории античной эстетики.

Рискну предположить, что именно в культурной жизни России казаки и потомки казаков (после уничтожения казачества именно в качестве воинского сословия в 20-е годы ХХ века) воплотили свою бьющую через край жизненную энергию. Достаточно перечислить первые и самые известные имена: М. Б. Греков, мастер батальной живописи; А. А. Ханжонков, организатор русской кинопромышленности, продюсер, режиссёр, сценарист, один из пионеров русского кинематографа; М. А. Шолохов, русский советский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе.

Поэтому я не рискну назвать роман Ивана Веневцева «Урал – быстра река» Поклонным крестом или Памятным камнем на братскую могилу Оренбургского казачества.

И пока «белым огнём» вспыхивают на Руси «взъерошенные с ночи волосёнки» наших детей и внуков – не важно: в степной ли станице или между угрюмых девятиэтажек города, – жив казачий дух Отечества, жив! И воистину не врёт народная мудрость: «Казачьему роду нет переводу!»

Алексей Шорохов

Часть первая. Набаты[2 - Набат – тревога; бой в доску, звон в колокола для сбора народа по случаю пожара или иной общей опасности.]

Край мой казачий

1

Белёсым бархатом блестят выжженные солнцем степи оренбургского казачества – это выцветшим ковылём выстелены почти безлюдные равнины. Только вихри степные в полдневный зной нарушают тишину, с шумом и свистом бешеной свадьбой несутся они по полям, срывая сухую траву и колючку-катун, мешая в кучу, уносят спиралью до облаков. Точно вьётся страшная веревка, а конец уходит в небо. Застигнутый врасплох жаворонок, скрученный потоками воздуха, долго не может выпутаться из смерча. Обескураженный стрепет теряет равновесие, кувыркается в траву.

Бегут вихри, бесследно исчезают. После них – опять тишина, сухой зной и марево. Синяя дымка скрывает даль.

Но вот на горизонте появляются кучевые облака, они поминутно растут, превращаясь в гигантские фантастические фигуры, ширятся, сливаются в огромную чёрную тучу, впереди которой идёт буря – самая страшная из стихий в этих местах. Не устоять против бури ни конному, ни пешему. Всё живое стремглав спешит укрыться в убежища.

Буря срывает скирды сена и соломы, подбрасывает их кверху в бешеной игре, былками[3 - Былка – травинка, былинка, стебелёк.] расстилает по земле; крыши с домов закидывает за село.

Вслед за бурей с неба падает море воды. От грозовых раскатов с дребезгом вылетают оконные стёкла.

Ливень ужасный, разрушительный проносится, оставляя за собой ярко-промытую радугу и отдалённые раскаты грома. Тучу с дождём и громом унёс ветер.

Выходит и нещадно палит солнце. Дождевая вода стекает в низины, через час-два прошла, высохла. Робко поднимается поваленная дождём трава. Расправляя крылья, сушатся на солнце вороны, грачи, галки – все, застигнутые дождём в открытом поле и промокшие насквозь в своём убежище. Сейчас они не могут летать, их можно ловить руками. Пернатые хищники бьют их насмерть…

2

После таяния снегов невиданно преображается степь. Всеми цветами радуги торжествует живой зелёный ковёр на все стороны света. Мириады жёлтых, красных, фиолетовых тюльпанов вспыхивают на нём. Жаворонки над головой разливают свои радостно-мелодичные рулады.

Выпорхнув из травы, небольшая с розовой грудкой птичка сидит, раскачиваясь, над кустиком зелёной травы, обхватив тоненькими лапками веточку и не боясь человека, как бы выговаривает жалобно: «Чуть-чуть си-и-жу, чуть-чуть си-и-жу!» Ей на разные голоса вторят другие.

Человека степные пичуги подпускают почти вплотную. Посмотришь под куст: там маленькое круглое гнёздышко, искусно сплетённое из мягкой травы и выложенное внутри пухом – а в нём пяток яичек. Пройдёшь дальше, а птичка опять сядет на своё место в гнездо. Через несколько шагов всё повторяется: взлёт другой птахи над кустом – и опять гнёздышко. Цвет яичек разный: у одних белый, у других, как небо, голубой, у третьих – серый.

И окраска оперенья, и песни птиц – всё множит собой роскошное степное разнообразье.

А какую радость даёт этот мир: и цветы, и зелень без края, и чистые птичьи голоса, и этот жёлто-коричневый или сизо-лиловый распластавший трепещущие крылья, как бы зависший на одном месте и зорко высматривающий в густой траве добычу, кобчик!..

А воздух степной! Им не надышишься, он не умещается в лёгких, его хочется глотать, пить – этот сухой настой цветов и трав!.. Запахи степи особенно остры после дождя, когда горячими золотистыми лучами выходит из-за туч солнце.

А звери, а птицы степи! Кого там только нет! Раздолье для охотника… Точно стада баранов, бродят по степям долгоногие журавли, охотясь за змеями, ящерицами, насекомыми. Накапливают жир тяжёлые дудаки-дрофы, с трудом, лениво поднимаясь в воздух. Низко пригнув шеи под сплошной кошмой гниющей стари-травы, укрываются куропатки, стрепеты…

На Урале и приуральных луговых озёрах стадами плавают лебеди, гуси, утки, казарки. В небе парит орёл, выслеживая пернатую добычу, камнем бросается с огромной высоты, грудью разит жертву наверняка, насмерть. Беркут и чёрный ворон спешат полакомиться остатками орлиного пира.

Человеку незаметна жестокая борьба за жизнь этого мира. Сколько степных существ в страданиях погибает, когда борьба становится непосильной, сколько растерзывается и пожирается более сильными и хищными! Остается беспомощное потомство, или дети умирают на глазах родителей, вызывая страдание.

Незаметна человеку эта жизнь, полная неведомых ему страстей, стремлений и противоречий. А степному миру незаметна жестокая, осмысленная и кровожадная – борьба человеческая.