Богомолье

Дворник кинулся на Кривую – заворотить, а Горкин ему:

– Постой, не твоя лошадка, руки-то посдержи… сами примем!

А молодчик свое кричит:

– Да вы что ж тут это, в наш тупичок заехали – да еще грубиянить?!. Вся наша улица тут! Я вас сейчас в квартал отправлю!..

А Горкин Кривую повернул и говорит, ничего, не испугался молодчика:

– Тут, сударь, не пожар, чего же вы так кричите? Позвольте, нам спросить про одно дело надо, и мы пойдем… – сказал, чего нам требуется.

Молодчик на нас прищурился, будто не видит нас:

– Знать не знаю никакого Трифоныча, с чего вы взяли! и родни никакой в Москве, и богомольцев никаких не пускаем… в своем вы уме?!

Так на нас накричал, словно бы генерал-губернатор.

– Сам князь Долгоруков так не кричат, – Горкин ему сказал, – вы уж нас не пугайте, а то мы ужасно как испугаемся!..

А тот шмякнул по рысаку вожжами и покатил, пыль только. Ну, будто плюнул. И вдруг, слышим, за воротами неспешный такой голос:

– Что вам угодно тут, милые… от кого вы? – Смотрим – стоит в воротах высокий старик, сухощавый, с длинной бородой, как у святых бывает, в летнем картузе и в белой поддевочке, как и Горкин, и руки за спиной под поддевочкой, поигрывает поддевочкой, как и Горкин любит. Даже милыми нас назвал, приветливо так. И чего-то посмеивается, – пожалуй, наш разговор-то слышал.

– Московские, видать, вы, бывалые… – И все посмеивается.

Выслушал спокойно, хорошо, ласково усмехнулся и говорит:

– Надо принять во внимание… это вы маленько ошиблись, милые. Мы богомольцев не пускаем, и родни в Москве у нас нету… а вам, надо принять во внимание, на троюродного братца моего, пожалуй, указали. У него, слыхал я, есть в Москве кто-то дальний, переяславский наш… к нему ступайте. Вот, через овражек, речка будет… там спросите на Нижней улице.

Горкин благодарит его за обходчивость, кланяется так уважительно…

– Уж простите, – говорит, – ваше степенство, за беспокойство…

– Ничего, ничего, милые… – говорит, – это, надо принять во внимание, бывает, ничего.

И все на нашу Кривую смотрит. Заворачиваем ее, а он и говорит:

– А старая у вас лошадка, только на богомолье ездить.

Такой-то обходительный, спокойный. И все прибавляет поговорочку – «надо принять во внимание», – очень у него рассудительно выходит, приятно слушать. Горкин так с уважением к нему, опять просит извинить за беспокойство, а он вдруг и говорит, скоро так:

– А постойте-ка, надо принять во внимание… тележка?.. откуда у вас такая?.. Дайте-ка поглядеть, любитель я, надо принять во внимание…

Ну, совсем у него разговор – как Горкин. Ласково так, рассудительно, и так же поокивает, как Горкин. И глаз тоже щурит и чуть подмаргивает. Горкин с радостью просит: «Пожалуйста, поглядите… очень рады, что по душе вам тележка наша, позапылилась только». Рассказывает ему, что тележка эта старинная. «От его дедушки тележка, – на меня ему показал, а он на тележку смотрит, – и даже раньше, и все на тележку радуются-дивятся, и такой теперь нет нигде, и никто не видывал». А старик ходит округ тележки, за грядки трогает, колупает, оглядывает и так, и эдак, проворно так – торопится, что ли, отпустить нас.

– Да-да, так-так… надо принять во внимание… да, тележка… хорошая тележка, старинная…

Передок, задок оглядел, потрогал. Бегает уж округ тележки, не говорит, пальцы перебирает, будто моет, а сам на тележку все. И Горкин ему нахваливает – резьба, мол, хорошая какая, тонкая.

– Да… – говорит, – тележка, надо принять… работка редкостная!..

Присел, подуги стал оглядывать, «подушки»…

– Так-так… принять во внимание… – пальцами так по грядке, и все головой качает-подергивает, за бороду потягивает, – так-так… чудеса Господни…

Вскинул так головой на Горкина, заморгал – и смотрит куда-то вверх.

– А вот что скажи, милый человек… – говорит Горкину, и голос у него тише стал, будто и говорить уж трудно, и задыхается, – почему это такое – эта вот грядка чисто сработана, а эта словно другой руки? узорчики одинаки, а… где, по-твоему, милый человек, рисуночек потончей, помягчей? а?

А тут стали любопытные подходить от площади. Старик и кричит дворнику:

– Ворота за нами запирай!

– А вы, милые, – нам-то говорит, – пройдемте со мной во двор, заворачивайте лошадку!..

И побежал во двор. А нам торопиться надо. Горкин с Антипушкой пошептался: «Старик-то, будто не все у него дома… никак, хочет нас запереть?» Что тут делать! А старик выбежал опять к воротам, торопит нас, сам завернул Кривую, машет-зовет, ни слова не говорит. Пошли мы за ним, и страшно тут всем нам стало, как ворота-то заперли.

– Ничего-ничего, милые, успеете… – говорит старик, – надо принять во внимание… минутку пообождите.

И полез под тележку, под задние колеса! Не успели мы опомниться, а он уж и вылезает, совсем красный, не может передохнуть.

– Та-ак… так-так… надо принять… во внимание…

И руки потирает. И показывает опять на грядки:

– А разноручная будто работка… что, верно?..

И все головой мотает. Горкин пригляделся, да и говорит, чтобы поскорей уж отделаться:

– Справедливо изволите говорить: та грядка почище разузорена, порисунчатей будет, поскладней, поприглядней… обей хороши, а та почище.

Стоим мы и дожидаемся, что же теперь с нами сделают. Ворота заперты, собаки лежат лохматые, а которые на цепи ходят. Двор громадный, и сад за ним. И большие навесы все, и лубяные короба горой, а под навесами молодцы серых лошадок и еще что-то в бумагу заворачивают и в короба кладут. И пить нам смерть хочется, а старик бегает округ тележки и все покашливает. Поглядел на дугу, руками так вот всплеснул и говорит Горкину:

– А знаешь, что я те, милый человек, скажу… надо принять во внимание?..

Горкин просит его:

– Скажите уж поскорей, извините… очень нам торопиться надо, и ребятишки не кормлены, и…

А старик повернулся и стал креститься на розовую колокольню-Троицу: и сюда она смотрит, стоит как раз на пролете между двором и садом.

– Вот что. Сам Преподобный это, вас-то ко мне привел! Господи, чудны дела Твоя!..

А мы ничего не понимаем, просим нас отпустить скорей. Он и говорит, строго будто:

– Это еще неизвестно, пойдете ли вы и куда пойдете… надо принять во внимание! Как фамилия вашему хозяину, чья тележка? Та-ак. А как к нему эта тележка попала?

Горкин говорит: