И я уйду – полями, вдоль реки,
верхом иль пешим, в шапке ли, в венце ли,
успев понять, что всё, что вопреки,
на самом деле приближает к цели.
А цель, она виднее в полутьме,
когда свеча едва-едва погасла,
и жизнь в окне, как жизнь на полотне.
Мне через стёкла слышен запах масла –
и шорох туч, которым не указ
любой людской прогноз – и в торжестве том
не знающих о том, что свет погас,
чтоб через миг иным смениться светом.
***
На самой дальней из окраин,
где край земли уходит в воду,
в какие игры ни играем,
а всё одно не скрыть зевоту.
И воздух сер, и небо серо,
и некто в глубине загона
безмолвно поглощает сено –
он получил его законно.
Вдоль моря тащатся провидцы,
они несут узлы и чаны.
В одной из северных провинций
случайно всё – и все случайны.
Лишь крики чаячьи да камень,
часы прилива и отлива
останутся, когда мы канем,
что, несомненно, справедливо.
Всё время ветер, но провисли
просторы серой мешковиной
над самой дальней из провинций,
как минимум – над половиной.
Что мы умели, что имели,
кто был отвержен, кто в фаворе –
всё забывается по мере
того, как в нас вползает море:
барашки в мелкой хвойной сыпи,
валы, склонившиеся к бунту,
не задержавшиеся в сите
булыжников на входе в бухту.
И чайка выполняет сальто,
и рыба ходит под волнами,
и небо глыбою базальта
навеки замерло над нами.
Какие семена ни высей,
как ни размахивай руками,
в одной из северных провинций
земля рожает только камни.
Но эта влага, запах йода,