Балашихинское шоссе

Лёнька и его гости уже успели сходить по разу в парилку, и перед следующим заходом перекидывались в карты. Хмель уже ударил им в голову, приятно взбудоражил чувства и привёл их в соответствующий тонус. Поэтому, когда они услышали звуки гитары и девичий смех, то сразу же прервали игру. По дороге шла компания ребят с девушками. Некоторые из них оказались знакомыми Лёньки, и после взаимных криков приветствия, все они гурьбой завалились к нему во двор. Их было пять человек: два парня и три подруги. Две девушки приходились друг другу сёстрами, а их знакомые, парень с девушкой – и вовсе были близнецами. Было интересно наблюдать их сходство, которое не портило ни девичью красоту одного, ни приятного обаяния другого.

Оставшийся портвейн разлили на всех, и выпили за встречу. Лёнька уже завладел гитарой и что-то наигрывал. Сёстры попросили своих знакомых, спеть. Те начали было отнекиваться, но после недолгих уговоров согласились. Смущённо улыбаясь, они переглянулись. Гитара снова перекочевала в руки хозяина и зазвучала спокойным неторопливым перебором. Вначале запела девушка, голосом удивительно красивым, высоким и ровным, на следующий куплет её сменил брат, его голос был ниже и мягче, а припев они исполняли вместе. Эту песню никто из присутствующих никогда не слышал. В ней говорилось о робкой застенчивой любви девушки, которая сравнивалась с диким прекрасным цветком, распустившимся на берегу таёжной речки, к молодому парню, чья красота и сила были подобны могучему дубу. Когда пришли чужеземные орды завоевателей, он встал на защиту родного края, и множество врагов полегло на поле брани, но и сам он погиб в бою. На том месте, как водится, вырос могучий дуб. Слёзы девушки, оплакивающей возлюбленного, слились в таёжную речку, по берегам которой растут и поныне дикие прекрасные цветы во имя бессмертия любви.

Песня, несмотря на грустный конец, всем очень понравилась и тронула за душу. Серёга Дорофеев так расчувствовался, что едва не плакал. Ребята знали и другие песни, в основном такие, что поют в походах, на привале у костра. Но чтобы развеселить остальных они спели всем известную композицию из мультика: «Собака бывает кусачей только от жизни собачей…»[4 - Песня Сергея и Татьяны Никитиных «Большой секрет для маленькой кампании» из одноименного мультфильма 1979 г.]

Уже стемнело. Парень, который пришёл вместе с девушками, сильно запьянел, икал и что-то мычал себе под нос. Они толкали его в бок: «Чего ты? Напился и сиди себе смирно!», а сами тихо хихикали. Серёга пошёл проверить баню, хотя мыться уже никто не собирался. Лёнька с другим товарищем Пашей крутился возле своего мотоцикла. Володя с сигаретой во рту попросил гитару и попробовал пальцами струны.

– Ну, сбацай[5 - «Сбацай» – сыграй.] чё-ньть, – осовевшим взглядом посмотрел на него пьяный и икнул. Девчонки снова стали толкать его.

Володя сказал, что в его репертуаре только «блатные» песни.

– А нам… – начал было тот и, не сумев договорить, выразительно замотал головой, что означало полную лояльность публики, по крайней мере, в его лице.

Володя, не желая резать слух прекрасной половины криминальным жаргоном, вспомнил одну из песен Высоцкого, которую разучивал когда-то и начал: «Час зачатья я помню не точно…»[6 - «Баллада о детстве», автобиографическая песня Владимира Высоцкого, написанная в 1975 году для спектакля «Уходя, оглянись» Эдуарда Володарского.].

К концу песни захмелевший паренёк уже дремал и был не в силах удержаться на стуле. Как оказалось, он ещё до этого выпил несколько кружек пива.

– Ладно, – сказал Лёнька. – Я отвезу его сейчас домой.

– Не надо, Лёнь, мы сами его проводим, – уверенно заявили сёстры. – Здесь недалеко. Ты лучше довези наших «музыкантов». Им в соседнюю деревню.

Пока Мезенцев заводил свой мотоцикл, к нему подошёл Володя:

– Слушай, может, отвезём эту парочку и покатаемся – девчонок поищем?

– Неплохо бы, только у нас выпивка закончилась, – сказал тот с досадой, но озорной огонёк тотчас снова загорелся в его глазах. – Ничего, что-нибудь придумаем. Чтоб я в этой деревне не нашёл нигде «барматухи»[7 - «Бормотуха» – дешевое крепленое (15—22 гр.) плодово-ягодное вино.]!? Ещё не было такого!

Девушки-сёстры вывели своего друга на улицу, поддерживая с обеих сторон под руки. Он то и дело норовил упасть и останавливался. Они подбадривали его, заставляя идти вперёд. Когда его заносило, то он тащил за собой и их, но каждый раз им удавалось удержать равновесие. Видя мучения своих провожатых, он жалобно завопил: «Бросьте меня здесь!»

Лёнька завёл мотоцикл, Володя сел сзади него, а близнецы устроились в коляске. Выезжая на дорогу, Мезенцев притормозил у ворот, и обратился к своим оставшимся товарищам:

– Вы бы помогли девчонкам дотащить бедолагу. Они сейчас его сплавят, а там вам, глядишь, и карты в руки. Чего ворон-то ловите?!

Те заухмылялись. Дорофеев сказал, что останется присмотреть за домом, а Пашка махнул рукой и пошёл догонять девушек. Едва он к ним присоединился, пьяный парень заголосил песню.

Наступившая ночь покрыла мраком всё вокруг, лишь очертания деревьев ещё были различимы на чуть более светлом фоне сумрачного неба. Кое-где горели огоньки в окнах деревенских домов, словно глаза проснувшейся совы. Свет фары мотоцикла вырывал из темноты узкий участок дороги.

Из-за рокота мотора не было слышно приближающихся голосов. Только когда в полоску света неожиданно попали люди, Лёнька дал по тормозам. Те, видимо, отбежали в стороны, и мотоцикл проскочил мимо. Раздался свист. Мезенцев остановился. Тотчас их с шумом обступила большая компания. Всех нельзя было разглядеть во мраке. Тут стояли и парни, и девчонки. Лёнька поздоровался с несколькими из них, оказавшимися его знакомыми. В этот момент кто-то хлопнул сзади Володю по плечу.

Глава 3

– Привет, Рева! – раздался голос Фомы.

Володя обернулся. Рева – это было его прозвище ещё со школы. Оно не всегда ему нравилось, поскольку вначале ребята передразнивали так его фамилию, и он частенько дрался из-за этого. Но, как и случается, оно прилипло к нему, и уже спустя годы, когда он привык и перестал обращать внимание, эта кличка произносилась в кругу даже малознакомых ребят с уважением. К тому же даже девчонки, которые бывали в их кампании, называли его так без обидного намёка и умысла.

– О, привет! – Володя слез с мотоцикла и пожал руку приятелю. – Ты чего здесь?

– Гуляю, – с усмешкой кивнул тот, вальяжно склонив голову чуть в бок.

– Я тоже. А что за ребята с тобой?

– Это свои, местные, – Фома тоже был немного под градусом, и от него несло не то пивом, не то вином, а может, и тем и другим вместе.

– Слушай, – сказал он, вдруг оживившись, – Я тут чуток подколымил[8 - «Подколымить» – подработать единоразово, «подшабашить», «подхалтурить».]. Но меня чуть менты не замели. Ну, умора!

Он усмехнулся.

– А что такое? – спросил Володя.

– Блин, Рева, я чуть не попался! – начал Фома, понизив голос, – И всё из-за одного придурка!

– Давай-ка отойдём в сторонку, – Ревень отвёл его в темноту, подальше от лишних ушей.

Сёма Фомин начал рыться в своих карманах:

– Погоди. Где же?.. А, вот! – он вытащил что-то из брюк и протянул Володе.

– Что это? – Рева взял из его рук круглый предмет, похожий на монету, тщетно пытаясь его разглядеть.

– Старинная золотая монета.

– Откуда она у тебя?

– Хе, – довольно ухмыльнулся Фома с важным видом заправского парня.

Рева вертел в руке круглячок:

– Золотая, говоришь?

– Ладно, дай. Сейчас всё равно ничего не увидишь.

Володя вернул монету. Фома положил её обратно в карман брюк.

– Ну, не тяни, рассказывай.

Фома с деловым видом посмотрел на друга.

– Ты Мазурика знаешь? – спросил он.

Володя слышал о нём. Он жил на соседней улице. Это был человек с сомнительной криминальной репутацией. Звали его Роман Мазуров. Ему было около тридцати лет. Профессиональный карточный игрок, он нигде не работал и помимо карт занимался спекуляцией[9 - Спекулянт – человек, занимающийся перепродажей товара (незаконно в СССР), наживающийся на взвинчивании цены на дефицитном и труднодоступном продукте.]. Говорят, что он даже сидел в тюрьме, но недолго. Впрочем, он частенько пропадал. А когда появлялся, то в его квартире в старом двухэтажном доме напротив леса, где он жил у своей жены, по слухам, той ещё шалавы, устраивались пьянки с разными подозрительными личностями. Пьяные дебоши Мазуровы закатывали и без гостей. Роман, бывало, колотил жену за то, что она проматывала все деньги за время его отсутствия и залезала в долги. Она тоже нигде не работала, но деньги на бутылку жигулёвского пива у неё всегда находились, даже когда в доме не было куска хлеба. То она вдруг появлялась в новых дорогих шмотках, неизвестно откуда появившихся, то у неё очередной ухажёр. Говорили, что она быстро нашла себе мужика, пока Мазурик, якобы, сидел, и жила с ним какое-то время. Соседи с ними не связывались, а те, в свою очередь, не трогали соседей.

Володя попытался вспомнить, как тот выглядит. Похожий не то на цыгана, не то на молдавана, с чёрной кудрявой шевелюрой, Мазурик ходил в пёстрой рубашке с расстёгнутыми верхними пуговицами, иногда чуть не до пупка, обнажая волосатую грудь, на которой висел массивный крестик на толстой цепочке. Таким он запомнился Володе, когда он случайно видел его пару раз.

– Он живёт на Базе, – сказал Ревень.

«Базой» местные называли соседнюю с Зелёной улицу, растянувшуюся вдоль леса. Она также относилась к старому фабричному району.

– Да, – подтвердил Фома. – Я недавно встретил его, а он и спрашивает: «Не хочешь денег подзаработать?»