Пожар Москвы

Все замерли. Платон Зубов быстро взбил букли, подвинул на шее золотой знак и поклонился экрану. Николай Зубов одернул ментик и надменно сказал:

– Именем нации… Мы именем нации требуем отречения Вашего Величества.

И, очень высоко подняв ногу, перешагнул свечу. За ним шагнули все. Николай Зубов подвинул экран.

– Выходите, Ваше Величество.

Павел в белой простыне, накинутой на тощие плечи, – серые букли обвисли к щекам, пальцы босых ног шевелятся на паркете, – Павел стоит за экраном, у черного жерла камина. Белый шпиц прижался к его босым ногам.

Бенигсен опустил шпагу.

– Конец, Ваше Величество. Императором провозглашен Александр, по его приказу мы вас арестуем.

Павел сгреб в горсть простыню на груди. Поверх голов, не мигая, смотрят во тьму его круглые глаза.

– Отречение! – зло крикнул Платон Зубов и махнул треуголкой.

Гул и топот многих ног докатился с лестницы, Платон Зубов обернул свое мелкое красивое лицо, обронил шляпу и бросился к дверям, за ним другие, толпой, тискаясь и храпя.

Один Бенигсен остался перед Павлом. Бенигсен, как слепой, моргает опаленными ресницами, он расставил ноги в тяжелых ботфортах, он прижимает к груди императора острие шпаги.

– А-а-а-а, – Павел захлебнулся от глубокого вопля;

Ворвалась толпа, чей топот был слышен с лестницы, дунула туманом, загремела, ширма придавила свечу, толпу закрутило впотьмах. Бенигсен, пригибаясь, занырял к дверям.

– А, сукин сын! – жадно и страстно крикнул кто-то. Мотнулись вверх чьи-то острые локти, простыня пронеслась над головами, как серое знамя.

Бенигсен один в темной библиотечной зале рассматривает императорские портреты. Он высоко подымает свечу к желтым пятнам щек и носов. Кислым потом и теплом дохнула тьма из спальни. Выходят один за другим, пошатываясь, неверными движениями, как пьяные, оправляют букли, сбитые на лоб, шарфы, сваленные горбом, застегивают мундиры через пуговицу и суют под камзолы черные гвардейские галстухи.

Тогда Бенигсен вдоль портретов, по стене, стал пробираться со свечой в спальню. Черепки фарфора заскрипели под ботфортами генерала.

Павел лежит у камина, подкорчив руки под подбородок. Ужасно вытянулись его голые жилистые ноги в кровоподтеках. Мертвый Павел стал громадным, как Петр Первый. Вздулась темная голова, кончик языка прикушен и ощерены кривые зубы. У его рта, на паркете, темная лужа крови.

Генерал отступил, и тогда выкралась из камина белая собака. Она омочила лапу в крови и встряхнула. Повизгивая, она стала лизать темную щеку Павла и его темный лоб.

VII

Внизу, на дворцовом подъезде, со звоном распахнулась дверь, мутно дунуло снегом. На пороге граф Пален. Он откинул за плечи черный плащ и обернулся к адъютанту:

– Что, он уже холодный?

– Да, я докладывал вам.

– Тогда я подымусь.

Через две ступеньки граф Пален побежал наверх. В библиотечной зале его нагнал на своей деревяшке Валериан Зубов, полный, с обрюзглым, бабьим лицом.

– Граф, постойте, я с вами… Мы опоздали, постой же.

В спальне, в сыром тумане, все стоят тесно. Измайловского полка капитан Волховский приподнял за волосы с паркета темную голову Павла, в клочьях буклей, в серой пудре, пропитанной кровью. Отбросил: голова глухо стукнула о паркет.

Платон Зубов полулежит в креслах, разматывая шелковый шарф с очень нежной женственной шеи: Зубову душно. Костяным ножичком он счищает с воротника пудру опрятными и легкими движениями.

– Будет вам, – говорит он, капризно морщась. – Закиньте его чем-нибудь… Простыней.

Граф Пален остановился на пороге, задыхаясь от бега.

– Но надобно запереть спальню: дворец полон солдат.

– И я говорю, пора. – Платон Зубов поморщился и протянул Палену тяжелую табакерку:

– Прошу вас.

– Благодарствую, не нюхаю.

Зубов быстро утер с табакерки кровь и защелкнул крышку.

– Я иду к Александру, – сказал Пален. – Приберите, прошу вас. Надобно проветрить.

Все, не двигаясь, смотрят на темную груду, точно ждут чего-то. Ветер затряс стекло, и пролетело сумрачное звенение: крепостные куранты отбили первую четверть утра. Флота капитан-командор Клокачев закинул простыней тело Павла. Оно забелелось у камина, как сугроб.

В узком простенке у шкафа стоит генерал Бенигсен.

– Тише, тише… Собака.

Медленно оглянулись на Бенигсена.

– Собака?

– Тут. Белая собака.

– Какая собака? Мерещится.

– Его собака. Тише.

У камина под опрокинутым креслом что-то белеется. Платон Зубов осторожным кошачьим движением поставил на паркет свечу, присел, и свесился конец его размотанного шарфа. Упираясь ладонями о паркет, Зубов пошептал, вытягивая губы:

– Дурашная… Собакей… Поди, ну… Собачка, собачка.

Шпиц прыгнул с мертвеца, все поднялись, Платон Зубов прижал к стене кресло.

– Тут она, тут… Забилась… Я ее – тут.

И вдруг отдернул руку, жалобно вскрикнул:

– А-ах, она укусила!

Дверь спальни распахнулась: на пороге граф Пален.