Сны Петра

Но смертельный удар нанес им Ростопчин.

Сам Ростопчин так рассказывает об этом:

«Я воспользовался случаем, который предоставила мне поездка с государем наедине в Таврический дворец, и распространился о письме из Мюнхена, об ужине тридцати, на котором бросался жребий, об их таинствах…»

Заметьте, снова письмо, теперь уже с обозначениями места отправки, и снова донос об ужине, которому вряд ли верил и сам Ростопчин.

Удар нанесен. Ростопчин отлично рассчитал на больную впечатлительность государя, на его подозрительное недоверие ко всем окружающим, на его страх пред французской революцией.

Новиков, «старичишка в заячьей шубке, скорченный геморроидами», немедленно был выслан из Петербурга под полицейский надзор.

* * *

Престарелый кавалер Розы и Креста поселился в Авдотьине-Тихвине с детьми, больными падучей, и с верным Гамалеей. Долгие прогулки, церковные службы и работа за полночь при свечах заполняли его тягостный день.

Все последние годы его жизни тянулось нескончаемое и путаное дело об его деловых долгах, которые за московское время возросли у него до огромной цифры «753 537 рублей и 42 1/4 копейки»…

Еще в 1812 году Ростопчин не оставлял своим вниманием старого рыцаря Иерусалима.

Новиков принимал в своем сельце больных французов. Ростопчин обвинил его в государственной измене. Ростопчин донес из Москвы, что мартинисты «забылись до того, что возбудили мысли о необходимости изменения образа правления и о праве нации избрать себе нового государя».

Но старика оставили в покое.

31 июня 1818 года, на 75-м году жизни, Новиков скончался.

Влево от алтаря, в церкви сельца Авдотьино-Тихвино, близ клироса, против Спасителя должна быть медная доска, а на ней надпись: «Здесь покоится тело раба Божьего Николая Ивановича Новикова». Там же могила и Гамалеи, «Божьего человека».

Что осталось теперь в России от могил двух рыцарей Розы и Креста?

Но крестьяне Авдотьина-Тихвина и через полвека после смерти Новикова находили в земле у покинутого и полуразрушенного барского дома золотые монеты, а по окрестным селам долго ходила молва, что жил когда-то в Авдотьине добрый барин-колдун, который «знал, как делать серебро из редьки и золото из моркови»…

На этом и кончается история московских магов, их волшебного золота и философского камня, неразгаданная история Розы и Креста в России.

Кровельщик

Когда Наполеон возвращался после кавалерийского смотра в Кремле, копыта чавкали в лужах, а московские пустыри дымились оттепелью.

Таял нечаянный и ранний московский снег.

У Благовещенского собора стояла толпа солдат, все смотрели вверх, на золоченый купол. Зеленоватое вечернее небо в тусклом дыме оттепели огромно светилось над площадью.

Инженерный офицер доложил императору, что с собора снимают крест, который, по слухам, из литого золота, что вокруг собора думали ставить леса, но квартальный комиссар привел одного обывателя, русского кровельщика. Русский кровельщик брался снять крест без лесов, из слухового окна колокольни, опоясав себя канатом.

Кровельщик, приведенный комиссаром, был молодой мещанин в синем кафтане, стриженный в скобку и с русой бородкой. Его тонкое лицо испуганно подергивалось. Он мял в руках картуз, кланялся и озирался на офицеров и сапер.

– Хреста отчего, – говорил мещанин, – Хреста снять можно… Лемонтра или надобность, починка ежели, можно снять…

Когда император придержал у толпы коня, кровельщик уже принялся за свою работу: высоко в зеленоватом небе к золоченому куполу Благовещения как бы по черной нитке взбирался черный мураш, крошечный человечек. Было видно, как человечек подрыгивает ногами, вот сползает вниз, вот лезет снова.

Он закинул веревку из слухового окна на светящийся крест Благовещения повис, и веревка выгнулась под тяжестью его тела.

Человек раскачивался и бил ногами по воздуху, его тело толкалось о бок купола, он обхватил его рукой, припал и стал обходить купол, сметая на площадь снег. В толпе прошел одобрительный гул.

Инженерный офицер сказал императору, что смелость русского мастера достойна награды.

Император взглянул на офицера с насмешливым раздражением:

– Вы сказали, он русский?

– Русский, Ваше Величество.

– Он согласился снять крест? Таким лучшая награда – расстрел… Расстрелять его!

Император сильно дал шпоры, поскакал.

Инженерный офицер, оробев, поднял руку к киверу и, моргая, долго смотрел на колыхающуюся кавалькаду свиты…

Кровельщик подошел к толпе сапер, тяжело дыша, сам потный, картуз за поясом, дымятся стриженные в скобку волосы, с впалой щеки содрана кожа, и сочится кровь в русой бородке.

Солдаты его же кушаком связали ему за спину руки. Тонкий нос кровельщика был орошен капельками пота, плечи синего кафтана дымились.

Кровельщик не понимал, зачем ему вяжут руки, но давался, переступал с ноги на ногу и скашливал.

Солдаты толкнули его в спину, чтобы шел. Он ступил шаг, что-то понял, стал, озираясь:

– А теперя куда ж меня повядут? А пошто мне руки вязать, колодник я, али што?

Ему никто не ответил, да никто и не понимал мычаний русского.

Солдат, шедший сзади, ткнул его в спину ножнами тесака, чтобы поторопился.

– Пошто руки мне?

Кровельщик дрогнул от удара. Тонкое лицо посерело, и заметнее стали на русой бородке темные бляхи крови.

– Пошто, ваш-благородие, руки-то?

Он уперся, вывертывая запястья из кушака. Солдат ударил его железными ножнами по пальцам.

– Руки пошто, руки пошто, – вскрикивал кровельщик.

Его гнали все быстрее, солдаты бежали с ним, было слышно их сопящее дыхание. Скоро крики кровельщика смешались в смутный вой «о-о-ш-ш-о»…

К ночи поднялся студеный ветер, над Москвой понесло колючий снег. Побелели колелые лошади.

В потемках на пустыре оборванная толпа солдат и пленных копалась у общей ямы для расстрелянных, умерших от цынги, от ран и в горячке.

В поленнице голых трупов, французов, поляков, русских, итальянцев и немцев вперемешку, лежал и русский кровельщик. Разве что по задранной бородке можно было узнать его разбитую пулями черную голову. Он поджимал к голой, очень белой груди сложенные для креста пальцы…