Черный Арагац

– Простите, – смущённо молвил встречающий, вытирая с лица пот несвежим платком. – Я был в кантора, протелефонировал Виктор Тимофеевич, сказал вас надо на вокзал встречать. Нерецек, че лсеци… извините, я плохо услышал… Русский язык я не очень хорошо…Ошибка да… есть всегда.

– Меня зовут Клим. А вас?

– Бабук из Нахичевани. Сын купца второй гильдии Тиграна Гайрабетова. Гимназию окончил три года как. Отец в контору определил к свой друг – господин Верещагин. Говорит надо русский учить раз в Россия живёшь. Служу у Виктор Тимофеевича на «Аксае», приказчик. Потом скоро сам разбогатею, локомобили продавать буду… молотилки тоже и хороший навар получать… Ачели ер цанотанал… Э-э… Приятно познакомиться с тобой… кнерес… прости… с вами…А где твой… ваш чемодан?

– Саквояж был, но его украли в поезде.

– Вах-вах! Плохо дело. К жандарму надо. Пойдём, я знаю его.

Бабук, похожий на пивной бочонок, так быстро передвигал коротенькими ножками, что Клим едва за ним поспевал. Уже внутри здания вокзала он остановился перед высокой массивной дверью с табличкой: «Ростовское отделение Жандармского полицейского управления железных дорог».

– Один-два минута жди… ждите здесь, – вымолвил он и юркнул за дверь.

Действительно, толстяк вскоре вновь появился и завёл Ардашева в комнату. За столом сидел усатый жандармский ротмистр, важный, как закипающий самовар.

– Позвольте ваш паспорт, – попросил он.

Клим передал документ и подготовленное прошение.

– Вы, я вижу, сударь, в юриспруденции неплохо смыслите, – читая бумагу, проговорил офицер и, кивнув на стул, предложил: – Садитесь.

– Благодарю.

– Значит, дамочка была лет тридцати?

– Около того.

– Симпатичная?

– Очень, – смущённо вымолвил Клим.

– И братец её важный такой, с сыночком лет десяти, так?

– Абсолютно верно.

– Знаем эту компашку. Мойщики[8 - Мойщики – воры, обкрадывающие сонных пассажиров в поездах. «Мыть» на уголовном жаргоне означало «усыплять». Для этого применяли наркосодержащие вещества. Мойщики тесно взаимодействовали с марвихерами – карманниками высшего класса. Это название характерно для южных и западных частей Российской империи, поскольку большинство из них – евреи, поляки и греки, объясняющиеся между собой на особом воровском, полуеврейском-полунемецком жаргоне. Обычно они совершали кражи в компании, которая называлась «хевра», и часто поселялись на тех же «блатных» квартирах, что и мойщики. Обе категории воров никогда не переходили друг другу дорогу, то есть мойщики не шарили по карманам, а марвихеры не утаскивали чужие саквояжи и чемоданы. Каждый занимался своим преступным ремеслом.]. Но я вижу, ничего ценного у вас не пропало? Так, кое-что для бриться, одеколон… Да-с, огорчили вы их, в растрату ввели. Первым классом они ехали, потратились, а толку мало. А вам повезло. Травить вас не стали, а просто усыпили. Пожалели, видать… Но ведь неспроста они к вам привязались, да?

– Не знаю, – пожал плечами Ардашев. – Может, спутали с кем.

– Что-то здесь не так, – барабая пальцами по столу, задумчиво выговорил жандарм. – Эти жулики редко ошибаются.

– Ко мне, как я понимаю, больше нет вопросов? Я свободен?

– Да… Хорошо, что сообщили нам о происшествии. Мы обязаны известить полицию. Вы очень точно описали их внешние данные. Будем надеяться, что рано или поздно эти гаврики попадутся.

– Честь имею кланяться, – вставая, проговорил Клим и вышел.

Бабук последовал за ним и, выйдя за дверь, спросил:

– Виктор Тимофеевич сказал у вас пятьдесят тысяч. Большие деньги. Они есть?

– Деньги со мной.

– Ой, лав… хорошо! Ты… вы… молодец. Садимся на конка и едем к Виктор Тимофеевич домой. Он ждёт тебя… вас… А потом – в гостиница «Гранд-отель». Я нумер заказал тебе… вам. Три с полтиной рубля сутки. Дорогой, канешна, но тебе… вам… нравиться будет очень.

– Послушайте, Бабук, не мучайтесь. Зовите меня на ты, и тогда я тоже буду к обращаться к вам на ты. Договорились?

– Шноракулутюн… э… спасибо! Так хорошо будет. Ты мой друг хочешь быть? Тогда держи рука.

– Не возражаю, – с улыбкой ответил на рукопожатие Клим и вынул папиросы. – Куришь? Угощайся.

– Нет. Спасибо. Не люблю. Я талма люблю, хаш люблю, барышня красивый тоже очень сильно люблю. Ты лучше здесь кури, пока конка стоит. Вокзал – конечная. Курить в конка дума запретил. Штраф будет тогда.

– А нам обязательно ехать на конке? Рядом же извозчичья биржа.

– Конка – три копейка на передней площадка, а коляска – пятнадцать. Копейка рубль стережёт!

– Бережёт, – поправил Ардашев. – Давай возьмём извозчика. Я плачу, ладно?

– Э-э, как скажешь. Хозяин – бара-ан…

– Барин, а не баран, – расхохотался Клим.

– Прости, – покачал головой толстяк. – Некрасиво вышло.

– Едем?

– Угу.

Забравшись в коляску, Бабук скомандовал:

– Казанская, где Большой проспект, перед Новый базар. Знаешь?

Возница кивнул и тронул каурую лошадку. Экипаж покинул привокзальную площадь, миновал железнодорожный переезд с открытым шлагбаумом, проехал мост через речку Темерник и оказался на самой главной улице города – Большой Садовой, протянувшейся с запада на восток параллельно Дону. По красоте зданий, мощению мостовых и роскошеству витрин с этой улицей мог сравниться только Таганрогский проспект, лежащий перпендикулярно к реке и разрезающий Ростов с юга на север. Эти две транспортные артерии образовывали своеобразный крест, к которому уже примыкали все остальные продольные и поперечные: улицы Пушкинская, Сенная, Скобелевская, Большой и Средний проспекты, улицы Московская, Казанская, Николаевская и прочие.

Но первое впечатление от Большой Садовой у Ардашева было отнюдь не восторженное. Вид портил забор писчебумажной фабрики Панченко, из-за которого распространялся запах гнилой ветоши и хлорной извести. Дальше, как объяснил Бабук, шли торговые склады, здание железнодорожного ведомства, гончарно-цементный и механический заводы, а за ними – макаронная фабрика и пивной завод купца первой гильдии Чурилина. «А тротуары представляют собой весьма жалкое зрелище, почти как в Ставрополе», – размышлял Ардашев. Только неведомо ему было, что, согласно постановлению думы, за их состояние отвечали домовладельцы. Но некоторые, оправдываясь отсутствием средств, отказывались мостить перед собственными домами, и потому даже в самом сердце Ростова невнимательный или нетрезвый прохожий мог запросто угодить в лужу или рытвину, что для города с годовым бюджетом в один миллион рублей было позором. А вот за дорогами старались следить внимательнее и в газете «Донская пчела» о расходах отчитывались регулярно. Главные проспекты мостили кубиками, то есть цельным камнем правильной формы, добываемым неподалёку. Другие улицы, те, что располагались поближе к центру, укладывали мостовиками, имевшими изъяны в размерах, а для остальных дорог шли в ход осколки, или камень из разобранных старых зданий, ранее стоявших на той же Большой Садовой. Но это не относилось к предместьям, где не было ни мостовых, ни даже керосинового освещения, хотя газовые фонари зажглись в Русском Ливерпуле[9 - В российских газетах того времени Ростов-на-Дону, соединённый с остальной Россией тремя железными дорогами, составляющими один транспортный узел, часто называли Русским Ливерпулем из-за его порта, имевшего выход в Азовское и, соответственно, в Чёрное моря. С установлением в Ростове-на-Дону таможни сюда стала стекаться сельскохозяйственная и промышленная продукция не только из центральных губерний и Поволжья, но также из Кубанской области, Ставропольской губернии и Закавказья для последующей отправки за границу. Обратным порядком через Ростов-на-Дону ввозилась продукция из-за рубежа. Ливерпуль также был морскими воротами Великобритании в XIX веке. К слову сказать, туристический справочник, изданный в Париже в конце XIX века, нарёк Ростов-на-Дону ещё и «Южнорусским Чикаго», но исключительно из-за бурного роста промышленности и торговли. Что касается высокого уровня преступности в городе, то местные репортёры того времени называли Ростов-на-Дону Русским Нью-Йорком, поскольку этот американский город был известен многочисленными бандами, орудовавшими там в последней четверти XIX века.] ещё в 1872 году.

На окраинах Ростова текла совсем другая жизнь. Правда, при незабвенном городском голове Андрее Матвеевиче Байкове[10 - Байков А.М. (1831–1889) – дворянин, действительный статский советник, легендарный городской голова Ростова-на-Дону. При нём в городе возник общественный банк, открыта биржа, таможня и гирловой комитет (гирло (укр.) – горло – название рукава или протоки в дельтах крупных рек, впадающих в Чёрное и Азовское моря), решавший вопросы углубления дна гирл и строительства торговых судов для выхода к Азову и Таганрогу, что позволило поднять торговлю и промышленность. Ещё в 1864 году по его инициативе в Ростове установили первые 600 керосиновых фонарей (позже их сменили газовые), был проведён водопровод, начато мощение улиц и устройство набережной, а также был построен первоначальный мост через Генеральную Балку по Таганрогской улице, улучшено санитарное состояние города, высажены деревья, разбиты сады и парки, запущена конно-железная дорога и проведён телефон. При А.М. Байкове были открыты женская прогимназия и другие мужские и женские учебные заведения, распахнула двери публичная общественная библиотека, преобразована больница и заложено здание Петропавловской богадельни. А.М. Байков привёл в законное состояние земли в окрестностях Ростова, способствовал появлению газет, организовал пожарную команду и устроил первый театр. Дважды избирался городским головой. Отличался скромностью. В Ростове-на-Дону ему установлен памятник, памятные доски и бюст. Любимец горожан.] керосиновое освещение пытались устроить и там, но вскоре это неблагодарное занятие бросили по причине вандализма местных обывателей, разбивающих стекла, отчего в дождь, вьюгу или плотный туман фитили тухли. Фонари так и остались стоять, но уже покосившиеся, с пустыми глазницами, вдоль кривых и покатых улочек Нахаловки, Собачьего хутора и Темерницкого поселения. Редкий чужак осмеливался сунуть нос в эти окраины даже при полной луне.

Чем ближе коляска приближалась к пересечению с Таганрогским проспектом, тем сильнее облачалась Большая Садовая в парадный мундир. По двум сторонам, точно великаны, плечом к плечу, а иногда и врозь высились двух, трёх- и четырёхэтажные особняки с большими окнами, украшенные портиками, кариатидами, изящными балконами и колонами. Были и совсем необычные дома в четыре этажа, с двухсветными окнами, украшенные классическим стилизованным декором и надстроенной ротондой. Там, где Большая Садовая пересекала Таганрогский проспект, текла уже другая, купеческая и вельможная жизнь.

Караваны телег и ломовых извозчиков, гружённых товарами, медленно двигались в сторону пристани, к складам и магазинам.

На запруженных экипажами перекрёстках дежурили городовые, позвякивала проезжающая мимо конка, с шумом вспорхнули с тротуара голуби, испуганные невесть откуда взявшейся дворнягой. Из открытых окон кафе-кондитерской доносился запах ванили и сдобы. Мальчишка-газетчик, увязавшийся за коляской Ардашева, получил-таки гривенник за «Донскую пчелу», успев предложить седокам газету в тот момент, когда лошадка пошла шагом, свернув на Большой проспект. Красные, жёлтые и голубые вывески торговых домов, банков, иностранных консульств, аптек, фешенебельных гостиниц и дорогих ресторанов мелькали перед глазами студента. «Да, Ставрополь безусловно уступает Ростову, – мысленно рассуждал Клим. – У нас вся красота сосредоточена в одном месте – на Николаевском проспекте. Однако улицы в губернской столице так же широки, как и здесь, но мощены иначе, речным булыжником. Между городами расстояние всего три сотни вёрст, а разница – межпланетная. Наверное, если бы я не видел Петербург с его дворцами, Лондон с подземкой или Ливерпуль с самым современным портом, я бы восхитился. А так – да, вполне себе приличный южнорусский город».

– Приехали! Стой! – велел Бабук.

Клим расплатился и спросил: