Черный Арагац

– Ага, спасибо.

– Кушай на здоровье.

Бессарабов вновь налил коньяк, но в этот момент Вера Александровна проронила:

– Клим, а вы не могли закрыть окно. Я просто задыхаюсь от угольного смрада. Встречный ветер забивает к нам гарь, и, если так пойдёт дальше, мы станем чумазыми, как негры.

– Дышать нечем, – пожаловался мальчуган.

Ардашев поднялся и опустил окно. Понимая, что спокойно читать уже не получится, он отомкнул саквояж и, убрав книгу, закрыл его, сунув под стол.

– Предлагаю выпить за удачу. Пусть она сопутствует каждому из нас!

– Благодарю, но я, пожалуй, пропущу, – начал отнекиваться студент.

– Ну что же вы? Такой приятный молодой человек и отказываетесь поддержать одинокую даму? – улыбаясь лишь уголками глаз, проронила сестра Бессарабова.

– Одинокую? – вырвалось у Клима.

– Моя сестричка очень разборчива, – горько вздохнул купец. – А как хочется племянника или племянницу!

– За любовь! – подняв бокал, вымолвила красавица, не отводя своих больших глаз от Клима.

И студент, точно находясь под действием гипноза, прошептал:

– За вас Вера!

– Отличный коньяк, не находите? – наливая следующую рюмку, спросил попутчик. – Греческий. Выдержанный. Признаться, я не большой любитель греческих вин. Им далеко до французских. А вот коньяки Эллады уважаю. Вы угощайтесь конфектами. Вот эту попробуйте, в обёртке, с миндалём. Под коньяк лучше не придумать.

– Что-то совсем не хочется сладкого.

– А из моих рук? Неужели отвергните? – пропела дама, точно морская сирена из древнегреческих мифов.

– Как можно вам отказать? – пролепетал Клим, выпил коньяк и позволил Вере положить в его рот конфетку.

– Ам! Умница! – воскликнула она и улыбнулась.

Попутчица достала пахитоску, ожидая, пока Клим поухаживает за ней. Закурив, она провела рукой по открытой груди своего декольте и верхняя пуговица случайно расстегнулась. Студент откинулся на спинку дивана и, почти не стесняясь, любовался своей визави. Её образ растворялся в клубах ароматного дыма. Ардашеву вдруг показалось, что он невесом и может легко парить под потолком, как комар или бабочка.

– Папа, мне опять плохо с животом, – пожаловался мальчуган. – Пойдём.

– Прямо беда с тобой, сынок. Ну что ж, делать нечего…

Отец и сын вышли. Дверь закрылась.

Клим хотел подняться, но не мог. Ноги не слушались. Он был готов расстаться со всеми сокровищами на свете лишь бы коснуться губами этой ямочки посередине груди красавицы. Студент протянул к ней руку, пытаясь дотронуться.

– Ну-ну, милый, не шали. Лучше приляг. И я буду рядом. Ложись. Никого нет. Только ты и я. Если хочешь, я закрою купе. Закрыть?

– Да, – прохрипел Ардашев, валясь на спинку дивана. – Иди ко мне. Чего же ты ждёшь?

– Да-да, сейчас, – молвила она, туша в пепельнице пахитоску, и приказала: – Закрой глаза! Я хочу раздеться.

Клим повиновался. Аромат французских духов повис над ним. Её прерывистое дыхание и мокрые губы он почувствовал у самого уха. А потом она поцеловала его в лоб, как покойника.

…Волны тёплого моря бились о скалы. Из морской пены выходили юные нимфы, стройные и нагие. Брюнетки, блондинки, шатенки… Достигнув берега, они окружили Клима и вдруг в один миг, превратившись в чаек, с дикими криками унеслись в небо.

Глава 3

Убийство

Клим открыл глаза. Стук колёс отдавался острой болью в голове. Тошнило. Он огляделся. За окном вовсю резвилось солнце. Попутчики исчезли. Вместе с ними пропал и саквояж. Револьвер по-прежнему покоился за поясом. Ардашев снял пиджак и осмотрел жилетку. Деньги, зашитые под подкладку в трёх местах, остались на месте. Спасибо отцу. Горничная по его настоянию сделала в жилетке Клима три потайных кармана: один под спиною и два по бокам. В правом лежало двести сотенных кредитных билетов, в левом – десять тысяч рублей ассигнациями различного достоинства, и двадцать тысяч были зашиты на спине. Пиджак отлично скрывал эти места. Клим взял с собой саквояж, и по совету родителя замкнул его на ключ. В нём лежала пачка старых газет, две пары нательного белья, носки, бритвенные принадлежности, мыло «Цветочное», зубная щётка и порошок «Одонтин», венгерская помада для усов и одеколон «Гелиотроп».

Пантелей Архипович понимал, что сведения о поездке сына были известны многим, и не исключал, что они могли дойти и до воров, орудующих в поездах. Клим же был уверен, что предостережения отца излишни, ведь при его внимательности и осторожности у жуликов не было ни малейшего шанса. К тому же у него за поясом был револьвер, закреплённый специальной лямкой на пуговице. Но раз уж он согласился с мнением родителя, то, следуя его задумке, всячески демонстрировал попутчикам, что беспокоится о саквояже: то касался его ногой, то перекладывал с места на место, чем в конечном итоге запутал воров, но саквояжа всё равно лишился. Самое ценное, что было в нём, – бритва «Золинген» с ручкой из слоновой кости, подарок отца. Слава богу, паспорт остался на прежнем месте – во внутреннем нагрудном кармане – и триста командировочных рублей в бумажнике оказались нетронутыми. В полной сохранности был и бесполезный теперь ключ от саквояжа. Клим вынул хронометр. Получается, он проспал шесть часов.

Студент открыл окно. В купе ворвался свежий ветер и дышать стало легче. Постепенно прошла тошнота.

Он вышел в коридор и, увидев кондуктора, осведомился:

– Послушай, любезный, а где мы едем?

– Через полчаса прибудем в Ростов-на-Дону.

– А куда делись мои попутчики?

– Так они ещё на Кавказской сошли. Велели вас не будить.

– Надо же, какие заботливые, – усмехнулся Ардашев. – Это воры. Они украли мой саквояж.

– Мать честная! – вскинул руки кондуктор. – А по виду сроду не скажешь. Вам, барин, надоть жандарму станционному заявить. И приметы их сообщить.

– Придётся.

– Ага. Я тожить по начальству доложить обязан.

– А не найдётся ли у тебя листа бумаги и карандаша? Я бы пока прошение о розыске моих вещей для жандарма написал, а?

– Вы погодьте, ваше благородие, сейчас всё будет, – отчего-то кланяясь, выговорил кондуктор и удалился. Но долго его ждать не пришлось, и Клим принялся за писанину, хоть при вагонной качке это было не просто.

Ростовский вокзал соединял три железные дороги: Владикавказскую, Курско-Харьково-Азовскую и Козлово-Воронежскую.

Величественное, трёхэтажное здание вокзала, выстроенное из красного кирпича, поравнялось с окном купе, и поезд замер.

Выйдя с одной лишь тростью на крытый перрон, вояжёр посмотрел на станционный градусник. Ртуть поднялась до двадцать третьего деления Реомюра[7 - 25?С.]. Ветер принёс с собой удушливый, зловонный газ, исходящий от речки Темерник, превратившейся в грязное болото.

Клим огляделся. Отец предупредил, что его должны встретить. Но кто? Неожиданно он заметил невысокого толстого молодого армянина, лет двадцати двух, с курчавыми волосами, выбивающимися из-под белой шляпы, стоящего под газовым фонарём. Он был одет в светлый костюм, коричневую жилетку, чёрный галстук и белые кожаные туфли. Под густыми, почти сросшимися на переносице бровями прятались умные глаза. Нос у него был длинный, точно орлиный, а усы короткие, нафиксатуаренные, с загнутыми вверх кончиками. Толстые губы свидетельствовали то ли о его доброте, то ли о наивности. В руках он держал кусок тёмного картона, на котором мелом было выведено: «Г-нъ Ардашовъ». На правом мизинце сверкал золотой перстень с чёрным агатом. Парень с таким внимание рассматривал девушек, выходящих из вагонов, что казалось, он ожидал встретить барышню.

– Добрый вечер! А у вас ошибка в написании моей фамилии. Правильно писать «Ардашевъ» через «е», – улыбаясь, выговорил студент.