Символическое мышление

ноги у него, как медные трубы; кости у него, как железные прутья;

это – верх путей Божиих; только Сотворивший его может приблизить к нему меч Свой;

горы приносят ему пищу, и там все звери полевые играют;

он ложится под тенистыми деревьями, под кровом тростника и в болотах;

тенистые дерева покрывают его своею тенью; ивы при ручьях окружают его;

вот, он пьет из реки и не торопится; остается спокоен, хотя бы Иордан устремился ко рту его.

Возьмет ли кто его в глазах его и проколет ли ему нос багром?»

(Иов 40:10-19)

«Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его?

вденешь ли кольцо в ноздри его? проколешь ли иглою челюсть его?

будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко?

сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы?

станешь ли забавляться им, как птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих?

будут ли продавать его товарищи ловли, разделят ли его между Хананейскими купцами?

можешь ли пронзить кожу его копьем и голову его рыбачьею острогою?

Клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперед не будешь».

(Иов 40:20-27)

Наша вселенная построена на «борьбе и единстве противоположностей»: север-юг, запад – восток, плюс и минус, мужское и женское. И как бы кощунственно-гностически это ни прозвучало, но в ряду этой дихотомии так же и умещается противостояние условно-вселенского, человечески-ангелического «света и тьмы». Дихотомия Инь-Янь заложена Творцом в основы мироздания. Однако существует Некто, пребывающий вне контекста всяческой дихотомии: – Бог-Слово.

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.

Оно было в начале у Бога. Все чрез Него на?чало быть, и без Него ничто не на?чало быть, что на?чало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

(Ева?нгелие от Иоа?нна, глава 1)

Бог-Слово трансцендентен нашему миру и этой вселенной, в Нём нет, не существует этого противостояния. Хоть Он и есть начало всего и первооснова и смысл: «Все чрез Него на?чало быть, и без Него ничто не на?чало быть, что на?чало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков», но Он пребывает вне контекста какого-либо противоборства противоположностей: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» – представим себе луч Света, устремлённый в бесконечность, окружённый тьмой.

……….

На земле, от начала истории человечества от Каина земледельца и Авеля скотовода, соседствуют две цивилизационные модели: – кочевые и осёдлые структуры общества.

Кочевые, скотоводческие племена характеризуются горизонтальной социальной иерархией, где каждый равен себе подобному, под предводительством лучшего из лучших. Тогда как для осёдлого, земледельческого типа социума характерна вертикальная, пирамидальная структура построения. Крупные государственные образования и зарождаются от некоего «брачного союза» этих двух структур. Тандем войнов-скотоводов, взимающих дань с крестьян-собирателей, в перспективе перерастает в Царство во главе со знатью, управляющей во благо себе, массами крестьянской челяди.

В планетарных масштабах, более глобально, дихотомия проявляется в противостоянии цивилизаций Суши и Моря. Две противоположные по духу цивилизационные модели; – торгово-захватническая и военно-авторитарная, конкурируют между собой за право доминировать на планете.

Так называемый «зверь морской» Левиафан имеет вязкую, текучую структуру, тогда как Бегемот существо монолитное, прямолинейно-устойчивое (его сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его).

И подобная характеристика всецело формирует мировоззрения массы людей, представителей той или иной цивилизационной модели. Человек Запада – человек индивидуалист, космополит; тогда как человек Востока не мыслит себя в отрыве от коллектива и привязан к месту топографически (горы приносят ему пищу, и там все звери полевые играют; он ложится под тенистыми деревьями).

Модель существования скотовода и мореплавателя не предполагает привязки к тому или иному клочку земли. А для земледельца, как человека оседлого и не вооружённого, всегда возникает необходимость вольно-невольно да и подчиняться жёсткой структуре системы верховной власти.

Народы моря умеют договариваться; и мобильны, занимаются торговлей, восприимчивы ко всему новому; им свойственна демократия. Народы суши сидят же на одном месте и сторожат его, и договариваться им не с кем, у них жёсткая иерархия и коррупция и авторитарная форма правления. Народы моря привыкли видеть перед собой представителей разных культур; они не боятся «чужих» и умеют с ними договариваться и умеют уживаться. Для народов суши же, чужой – это редкое явление и относятся они к нему враждебно и с подозрением.

В восточной системе ценностей, Личность и личностная свобода, как таковая просто не существует, тогда как для западного человека свобода – свята и неприкосновенна. В Азии же сформирован доминант общественного над личным. Коллективизм не предполагает единичного мнения. Человеческая жизнь на востоке в огромном механизме лишь винтик, который можно в случае поломки заменить, а в случае неповиновения подвергнуть аннигиляции.

Человек условного востока, в силу ресентимента, не мыслит своего счастья без несчастья соседа, и так же чужие успехи воспринимает, как свое личное поражение; эти люди как бы переплетены во едино: «…жилы же на бедрах его переплетены». В одиночку его не существует – он живёт в умах соседа, в его представлении и суждении о нём. От сюда и возникновение исконно русской национальной забавы – зависти; якобы мы с соседом в одной единой упряжке, от чего же ему что-то, а мне ничего? Внутривидовая конкуренция самая сильная.

И не может быть никакой христианской любви и уважения друг к другу, если люди живут системой авторитетов и иерархии и правового неравенства. В подобных коллективах невозможно зарождение дружеских отношений, а это и на руку верховным главнокомандующим, так как всяческая общинность ударяет по непререкаемому авторитету Кесаря.

«Рассказывают, что писатель Владимир Набоков, годами читая лекции в Корнельском университете юным американским славистам, бился в попытках объяснить им «своими словами» суть непереводимых русских понятий – «интеллигенция», «пошлость», «мещанство» и «хамство». Говорят, с «интеллигенцией», «пошлостью» и «мещанством» он в конце концов справился, а вот растолковать, что означает слово «хамство», так и не смог.

Обращение к синонимам ему не помогло, потому что синонимы – это слова с одинаковым значением, а слова «наглость», «грубость» и «нахальство», которыми пытался воспользоваться Набоков, решительным образом от «хамства» по своему значению отличаются.

Наглость – это в общем-то способ действия, то есть напор без моральных и законных на то оснований, нахальство – это та же наглость плюс отсутствие стыда, что же касается грубости, то это скорее – форма поведения, нечто внешнее, не затрагивающее основ, грубо можно даже в любви объясняться, и вообще действовать с самыми лучшими намерениями, но грубо, грубо по форме – резко, крикливо и претенциозно.

Как легко заметить, грубость, наглость и нахальство, не украшая никого и даже заслуживая всяческого осуждения, при этом все-таки не убивают наповал, не опрокидывают навзничь и не побуждают лишний раз задуматься о безнадежно плачевном состоянии человечества в целом. Грубость, наглость и нахальство травмируют окружающих, но все же оставляют им какой-то шанс, какую-то надежду справиться с этим злом и что-то ему противопоставить.

Хамство есть не что иное, как грубость, наглость, нахальство, вместе взятые, но при этом – умноженные на безнаказанность. Именно в безнаказанности все дело, в заведомом ощущении ненаказуемости, неподсудности деяний, в том чувстве полнейшей беспомощности, которое охватывает жертву. Именно безнаказанностью своей хамство и убивает вас наповал, вам нечего ему противопоставить, кроме собственного унижения, потому что хамство – это всегда «сверху вниз», это всегда «от сильного – слабому», потому что хамство – это беспомощность одного и безнаказанность другого, потому что хамство – это неравенство.

Десять лет я живу в Америке, причем не просто в Америке, а в безумном, дивном, ужасающем Нью-Йорке, и все поражаюсь отсутствию хамства. Все, что угодно, может произойти здесь с вами, а хамства все-таки нет. Не скажу, что я соскучился по нему, но все же задумываюсь – почему это так: грубые люди при всем американском национальном, я бы сказал, добродушии попадаются, наглые и нахальные – тоже, особенно, извините, в русских районах, но хамства, вот такого настоящего, самоупоенного, заведомо безнаказанного, – в Нью-Йорке практически нет. Здесь вас могут ограбить, но дверью перед вашей физиономией не хлопнут, а это немаловажно».

(Сергей Довлатов)

С той и другой стороны неизбежны перекосы, переходящие в гипертрофированных масштабов чудовищно-карикатурные явления. Неуправляемая свобода в прогрессии непременно приводит от состояния freedom (свободы для…) в состояние liberty (свободы от…). Либералы – люди свободных профессий. Свобода, открывающая человеку возможности для творчества и созидания, переходит в форму свободы от ограничений каких-либо моральных в принципе. Прогрессия свободы на Западе приводит как к половой распущенности, так и до нигилизма; и всецелого отрицания основ в культурном, моральном и нравственном отношениях.

Вместе с этим, самодисциплина и подчинение вышестоящему авторитету безудержно – приводит к тотальной диктатуре; к образованию концентрационных трудовых лагерей на благо нации, величия народа и пр. Вспомним например величайшие архитектурные культовые строения древности – пирамидально устроенные усыпальницы фараонов. Колоссальные усилия массы народа, уверенного в божественной природе своего правителя, без устали, по собственной воле религиозного чувства, направляются на построение архитектурного объекта, хоть как-то, хоть на инстинктивном уровне приближающего их бессмертие. В образ фигуры Царя, их законного ходатая в мире горнем, они вкладывают всё свое устремление по сохранению себя в вечности. Не жалея себя и своих усилий, человек в надежде прикоснуться ко вкусу вечности, готов самоотверженно идти на подвиг.

……….

Предназначение России в этом мире – воевать. Воевать же лучше всего получается у человека отчаявшегося, не смеющего уже и помыслить, о том, что что-либо в его жизни может быть по другому, более благополучно. И коллективный строй общества для войны есть самый подходящий.

И соответственно, так называемый «культурный код» откладывается и на внешнем облике своих представителей. Улыбка на лице у человека в западном обществе – это не что иное, как инструмент вербальных манипуляций, направленный на достижение развития и укрепления социальных связей. В России же улыбка, словно звериный оскал – это вызов окружающим. Зачастую угрюмое и затравленное выражение на лицах туристов например, выходцев с постсоветских широт, моментально считывается человеком запада и всецело идентифицирует его как носителя, как представителя культуры диктатуры и коллективизма.

«Основная трагедия русской политической и общественной жизни заключается в колоссальном неуважении человека к человеку; если угодно – в презрении. Это обосновано до известной степени теми десятилетиями, если не столетиями, всеобщего унижения, когда на другого человека смотришь как на вполне заменимую и случайную вещь. То есть он может быть тебе дорог, но в конце концов у тебя внутри глубоко запрятанное ощущение: «да кто он такой?». Одним из проявлений этого неуважения друг к другу являются эти самые шуточки и ирония, предметом которой является общественное устройство. Самое чудовищное последствие тоталитарной системы, которая у нас была, является полный цинизм или, если угодно, нигилизм общественного сознания. Разумеется это и удовлетворительная вещь, приятно пошутить, поскалить зубы. Но всё это мне очень сильно не нравится. Набоков однажды сказал, когда кто-то приехал из России и рассказывал ему русский анекдот, он смеялся: «Замечательный анекдот, замечательные шутки, но все это мне напоминает шутки дворовых или рабов, которые издеваются над хозяином в то время, как сами заняты тем, что не чистят его стойло». 

На протяжении этого столетия русскому человеку выпало такое, чего ни одному народу (ну, может быть, китайцам досталось больше) не выпадало… Мы увидели абсолютно голую, буквально голую основу жизни. Нас раздели и разули, и выставили на колоссальный экзистенциальный холод. И я думаю, что результатом этого не должна быть ирония. Результатом должно быть взаимное сострадание».

(Из интервью Иосифа Бродского, 1993г.)

Маниакальная приверженность русского характера к осёдлости, проявляемая вплоть до развязки яростной драки за своё выстраданное место в общественном транспорте, или людской очереди например, в то или иное заведение – выступает в противоположность космополитским представлениям человека Запада, о том, что дом это там – где выгодно, тепло и сытно. Для русского же характера, упустить право на свою единственно допустимую вотчину, воспринимается как смерти-подобное состояние.