Детские сердечки

– Почему мне не позвонила?

– А что бы я тебе сказала? Что я нашу дочь просрала?!– Лена вновь отвернулась к окну. – Надеялась, что её по ошибке забрали, и я всё верну на место. Дурак ты, Витька… И я дурра.

– Не получилось?

– Нет. Местный суд послал, а Дашу определил в новую семью.

– И? Ты даже не виделась с ней?

– Практически нет. Суд разрешил видеться с ней лишь два часа в месяц, и то под контролем чиновников.

– И тогда ты подсела на наркоту?

– Нет. Сначала я начала пить. Вначале по чуть-чуть, а потом за вечер выпивала литр вискаря минимум.

– Дальше.

– Дальше? Траву попробовала. Ну и в одном из кумаров согласилась ширнуться по полной.

– Ирдис предложил?

– Нет, Зак. Но Ирдис из той же компании.

– И ты всё еще надеялась, бухая и пуская баян по вене, вернуть дочь?

– Ни на что я уже не надеялась.

– Почему мне не позвонила?

– Не хотела!

– Захотела, когда дочь уже погибла? – и тишина в ответ. – Как это произошло?

– Я точно не знаю. Меня ведь даже на похороны не пригласили. Я только потом узнала, когда на очередную встречу собралась.

– Но что-то ты знаешь?

– Полиция считает, что она повесилась в бельевом шкафу. Обычное дело, как мне сказали. В Норвегии дети часто суицидятся…

– Бред! Как она могла себя убить?

– Так мне сказали.

– Тут что-то не так…

За разговором мы давно уже выбрались из города, и ехали по местным проселочным дорогам, которым у нас позавидуют и некоторые федеральные трасы. Лена указывала на нужные повороты на развилках и через полчаса езды мы въехали на просторный погост, зажатый между двух высоких скал.

Деревянная одноэтажная церковка с высоким шпилем встретила небольшой парковкой у её главного входа. За церковью, даже скорее часовней, начиналось зеленое, поросшее газонной травой кладбище.

Лена молча вышла из машины, и я следуя за ней, отправился по узкой каменной тропинке, петляющей меж массивными каменными надгробиями.

Дождь немного стих, лишь неприятной моросью впиваясь в лицо и одежду. Два десятка шагов, и одежда была уже насквозь мокрая. Я, поглубже натянув капюшон, молча шёл за тяжело бредущей Леной.

– Вот, – указала она на простой деревянный белый крест, на котором не было никакой таблички. Лишь толстым черным маркером по центру было выведено – «72».

– Трава уже выросла, – почему-то произнес я, упав перед крестом на колени.

– Месяц прошел, – сказала она отрешенно. – Естественно трава вырасти успела.

Но я уже не слышал. Слезы залили глаза, а сам я был в том солнечном лете, когда мы с моей маленькой девочкой гуляли по окрестным полянкам…

Глава 5

Дождь прекратился ближе к обеду. Но тяжелые свинцовые тучи всё так же висели над блёклым миром. Окружающие краски потухли, и ярко-красные цвета, так любимые местными норвежцами, казались темно-бордовыми. Люди уныло брели по своим делам. Такие же потухшие, как и всё вокруг.

Норвежское лето – череда холодных, дождливых и пасмурных дней, изредка озаряемых теплыми светлыми моментами. Как здесь живут люди, я не понимал, с ума от всей этой унылости можно сойти за полгода-год. Вероятно, поэтому самой востребованной профессией здесь и считаются психотерапевты, лечащие тонкие и нежные души толерантных европейцев. Хотя…

Черт, да что я вообще знаю об этих европейцах? Всю жизнь прожил в России, и об остальном мире судил по черно-белому телевизору, где каждое воскресение по первому каналу Сенкевич в «Клубе Путешественников» открывал волшебное окно в «другой мир», казавшийся тогда изумительным и немножечко ненастоящим. Всё там было необычным – другие люди, чистые улицы, пригожие дома. Красивый хороший капитализм, одним словом.

Я помню перестройку, когда нашим народом ожидалось «вот-вот и заживем как в загранице». Помню, как к приезжим иностранцам все заглядывали в рот, и всем было плевать, что приезжали чумазые румыны, мало чем отличающиеся от наших молдаван, разве что одеты чуть получше.

Ну а потом началось…

Чемодан-Вокзал-Россия.

Родители не отпускали меня играть на улицу, заставляя весь день после школы сидеть дома. Но и в кишинёвской школе веселья хватало – драки с местными представителями титульной нации были практически каждый день. Однажды не повезло, и о мою голову разбили две бутылки из-под молдавского вина. Вино было хорошее, а порезы от розочки еще лучше. Родители всё бросили и отвезли меня к тётке, работающей завотделением в городской больнице Бендер. В больнице я и провел последующие полгода и отлично запомнил «марш мира» румын-европейцев.

Отца ранило. Мать, рискуя, нас неходящих на разбитом «четыреста двенадцатом» вывезла по простреливаемому всеми мосту через Днестр. До сих пор помню, как шальные пули били стекла над головой, и как раненый отец закрывал меня от осколков. До сего дня после тех событий я к европейцам испытываю нечто вроде предубежденности. Нифига они не светочи цивилизации.

Вот и сейчас, я сидел в машине, припаркованной на тихой улочке одного из норвежских поселков, а моё сознание всё еще не могло осознать случившегося. Мою дочь отобрали потому что, на взгляд местных чиновников, моя бывшая жена оказалась плохой матерью.

А вот это бред!

Какая бы Лена не была расчетливой тварью и гулящей кошкой, но дочь нашу она любила безумно. Она неделями корпела над книжками по детской психологии, подбирала ей развивающие игры и занятия, водила за ручку на детские кружки и мероприятия. Не могла же она так быстро измениться. Хотя…

Я знаю о случившемся только из её слов, а это далеко не показатель. Могла она на наркоту раньше подсесть? Могла. Вон какие тут депрессивные погоды. Мог после этого от неё новый муж уйти? Мог, вполне. Ну а тут уже сам бог велел и ребенка у такой мамаши отобрать. Реально? В том то и дело, что реально.

Сама Елена, для своей же безопасности связанная буксировочным тросом, сейчас лежала в багажнике. У неё началась ломка, и до поступления новой дозы героина в кровь, она стала очень опасна. Особенно для меня. Особенно сейчас.

Пользуясь глухой тонировкой задних боковых стекол, я расположился сразу за местом водителя. Теперь мне видно всё, меня же не видел никто.

Вольво, почившего Ирдиса, была припаркована на стоянке возле небольшого продуктового магазинчика, и не должна была вызвать излишний интерес к себе. Мало ли кто приехал в этот небольшой городишко? Или поселок? Не знаю как даже и назвать данный населенный пункт, тут жителей под тысячу, не больше.

Объектом моего наблюдения стал темно-синий двухэтажный дом в двухстах метрах от стоянки, располагающийся как раз в тупике улицы. Именно сюда привезли отобранную Дашу. Именно тут она и погибла.

Вглядываясь в купленный в случайной туристическо-сувенирной лавке китайский бинокль, я пытался задушить бушевавшие в душе сомнения. Стоит или нет? Если стоит, то, как потом с этим жить?

На раздумья у меня был весь день. Серое небо постепенно становилось еще мрачнее, разродившись к вечеру новым дождем. Тугие струи били в окна машины, пряча от окружающего пространства. Вода защищала меня от мира или мир от меня – кто знает?