Ветка Вятка

Эмоций буря, что родить

Сумела сторона под солнцем.

Да не умрёт! Да будет жить!

Прощай «доволжская» подруга!

Пройдёт неделя – я вернусь.

Взгляну одним глазком на друга,

И жаворо?нком обернусь.

9. По канату

Птица летит горделиво, расправив крылья, положив их на воздух. Летит. Под птицей песчаными барханами плещутся, подпрыгивая и вновь опускаясь, как колебания интенсивности на диаграмме оптических эмиссионных спектров, маковки волн. Над птицей бескрайней скатертью разлилась лазурь, ясная лазурь неба. Чуть ниже, правей предполагаемой траектории пернатого лёта в водах установлены опоры железнодорожного моста, словно мачты линий электропередач, опутанные удерживающей арматурой и чередой разнокалиберных проводов. Левее проложен настил моста автомобильного – тот самый канат, что бросила «доволжская» сестра «заволжской». На автомобильном мосту птица видит множество точек, одна из которых мы, отважные путешественники. Если говорить ещё точнее то, точка – это не мы, а наш автомобиль. Матрёшка в матрёшке, а мы в салоне машины. С пассажирского сидения, как и мой крылатый предшественник, я тоже наблюдаю железнодорожный мост, поезд на его путях, что тащит свои вагоны в сторону Кирова, и птицу, недвижно, будто статуя, зависшую над волнами, тоскливо кричащую в окружающее пространство.

Я знаю – над волнами завис никак не жаворонок – чайка висит. Сама птица не догадывается об этом, ну и пусть.

– Молодец какой! – продолжает бурно восхищаться папа удачным объездом костромской пробки, на все лады нахваливая нашего цифрового штурмана.

Он в порыве чувств обращается к маме:

– Видишь куда он нас притащил? Нашёл нам маршрут, которым почти никто не пользуется.

– Ну местные то по нему ездят, – тушит пожар эмоций рассудительностью мама, вроде как опровергая его, и продолжает – Они то знают. А через мост и далее в основном «транзиторы» следуют. От них и «пробка».

Наши попутчики, да и встречные машины идут по одной стороне дороги, благо ширина моста может вместить четыре полосы: две – к «заволжскому» берегу, две – к «доволжскому». К «доволжскому» берегу полосы перекрыты, идёт ремонт. Установлены бетонные блоки, копошатся растревоженным муравейником бригады СМУ, техника ворчит, гремит и тренькает, словно доисторические железные монстры. Автотранспорт ползёт нехотя, гуськом, вытягиваясь в длинную вереницу, металлическую верёвочку. Так они и соседствуют друг около друга на крохотном участке пространства: верёвочка из машин, да канат над рекой.

– В прошлом году сторону, по которой мы сейчас едем ремонтировали, – продолжается устами папы диалог в салоне.

– Что-то её не очень отремонтировали, – отзывается эхом мама, – если её ремонтировали.

Я смотрю сквозь окно, кидая взгляд поверх бокового зеркала автомобиля. Массивные ограждения моста мелькают перед глазами вереницей столбиков, с соединённым по их головам поручнем. За ограждением колышется, словно поле в колосьях, бурлящая «крышка» реки. Затем перевожу взгляд на кочкообразное полотно моста, пропадающее под брюхом нашего автомобиля.

– Ну как смогли, – будто разводит руками Андрей, однако руки его на руле, ноги на педалях, взгляд устремлен вперед.

– Всё ковыряются, – продолжает комментировать мама, – сколько же они ещё будут ковыряться?

– Поэтому то народ и выступал здесь… – отзывается папа, – …как на броненосце «Потёмкин»

– В потёмках, – слегка опаздываю я на конец фразы, прикрепляя к нему шибко бородатую шутку.

– Другие какие-то маршруты искать нужно, – обсуждает дорогу мама.

– Через Кинешму надо ехать в следующий раз, – поддерживает её водитель, – Через Кинешму.

– Зачем через Кинешму? – неуклюже, словно медведь в лесу, опять пытаюсь я влезть в разговор, – Через этот… Через Иваново нужно.

Дурацкое предложение, географию своей страны ты совсем не знаешь, сынок. Никто, естественно, так не скажет.

– Это и есть через Кинешму, через Ивановскую область. Там тоже мост через Волгу, – терпеливо объясняет мама.

Затем она вновь переключается на мост костромской, обращаясь к мужу – А ты говоришь мне: сделали, сделали…

– Да я посмотрел на навигаторе нет «красного». Думаю, значит всё, а это он не показывает просто, чтобы не расстраивались, наверное, – отшучивается наш рулевой.

– В прошлый раз мы с тобой в пятницу проезжали здесь, по-моему, – продолжает мама, – как раз все и попали в пробку. И пошло-поехало. Все доползали до этого самого…

– До Судиславля, – помогает папа.

Машина наша тем временем доползает до «заволжского» берега. Он надвигается золотом куполов храмов, старинной бурной постройкой и отелем «Вольга», с его монолитом стен. На дороге первая развилка. Полосы глянцевой белой разметки разбегаются в три стороны.

– Вань смотри куда нам, – переключает внимание папа на себя.

– Нам прямо.

– «Вольга», – читает мама надпись, – отель что ли? Отель «Вольга». Вот он прям на берегу Волги. Какой интересный. В Кострому поедем, надо будет в следующий раз здесь остановиться. На берегу Волги у «Вольги».

10. Город разбитой фотографии

На фотокарточке, что сейчас держу я перед своими глазами, остался, застыв в вечности, город. Город этот не высокоэтажной постройки. Двух, трёх, четырёхэтажные дома максимум, с коньковыми железными крышами замешаны коктейлем с частными деревянным одноэтажками. Коктейль получился пенистый, молочный, с правильными улицами, стремящимися к главной площади, над плиткой которой возвышается белый, похожий на гипсового пионера, Владимир Ильич, указывая вперёд в светлое будущее своей уверенной рукой.

Приглядываешься внимательнее к фотокарточке города и оказывается, что она в рамку зашита, а рамку эту когда-то давно неаккуратно на краешек стола поставили. Дальше всё как по сюжету известной сказки: мышка пробежала, хвостиком махнула, рамка упала и пошли по ней трещины. Много-много трещин образовалось. Покрывают они теперь стены, делят на части асфальт, ползут по фасадам и крышам, по памятникам и мемориальным табличкам. Город разбитой фотографии: «фотография девять на двенадцать, с наивной подписью на память».

Воздействию треснувшей рамки подвержено всё: знаменитые каменные львы, выкрашенные позолоченной краской и распластавшие свои тела на ступенях бывшего дома купца Третьякова, переоборудованного в диспансер для больных туберкулёзом во времена Союза; далее продолжение этого же строения, фасадом выходящее на главную улицу – Комсомольскую. На фасаде на втором этаже угловой балкон, широкий, вместительный, для стола, стульев, гостей и чайных церемоний. Отсюда хорошо, наверное, было томными вечерами следить за тихой провинциальной улочкой. А за всей невысокой городской постройкой проглядывают, возвышаясь высокие корпуса более современных зданий – больничный комплекс, глядящий на нас пустыми глазницами выломанных окон. Стены в тех же трещинах от разбитой рамки.

– Что случилось с тобой? – будто спрашиваю я у комплекса.

– Бросили строить меня, – кручинясь, отвечает недострой.

– Когда это случилось?

– А, как Союз пал, так всё и умирать стало.

Антураж русских городков, на веки потерянный и позабытый в столице, манит к себе, приковывает взгляд. А нас манит собор на горе, к которому мы и направляем свой путь.

Собор Спаса Преображения встречает надписью на придорожном камне, похожем на сюжет «налево пойдёшь… направо пойдёшь…»: «Охраняется государством». Год установки камня и надписи, а также и подпись под самой надписью, намекают на то, что охраняет собор РСФСР. Но камень с надписью – всего лишь прелюдия, далее идёт крутой подъём по дорожке, выложенной каменной крошкой утыкающейся своим любопытным мокрым носом в массивную арку ворот и гордые каменные стены, всё белого цвета с синей окантовкой, подчёркивающей же белый.

– Как кремль выстроен, – указывает на стать собора папа.

И опять под слова родителя воображение наполняет голову яркими красками: вечер опускается на город, хмурый, суровый в своём великолепии. Неприятельская армия идёт на приступ, темень разрывает вспышки зажжённых стрел и бутоны факелов. За стенами собора-кремля спасения ищут жители города. Защитники стен льют на головы огненную смолу, рубятся с нападающими. Крики, вскрики, ор, бряцанья и бой железа – всё смешалось в один протяжный мрачный стон. Чем завершится битва: ни нам, ни вам узнать не суждено, ибо картина, вызванная фразой и воображением, взнуздав гнедого, стремительно уносится из нашей истории в свою – вековую.

Мы на территории. Собор нависает над нами всей своей сорокатрёхметровой мощью колокольни и спутников-построек. Здесь тоже есть жизнь, правда жизнь тихая, теплящаяся своей нежной красотой. Будто родничок после схода сели вновь ищет себе путь на волю, на поверхность, на воздух. Превратится ли этот родничок в бурный речной поток? Время покажет, но речной поток здесь был, речной поток уже здесь бил.

Из собора к нам навстречу выпрыгивает чумазый чернявый мальчонка в большемерящей рубашке и таких же штанах.

– Дядь, дай монетку, – клянчат его уста, протягиваются его руки ко мне.