У истока дней

– Ну, знаем мы вашего брата…

– Право, не стану.

– Пустяки! В конце концов, все равно выпьешь… только мерзлым бараном прикидываешься.

– Никаким бараном я не прикидываюсь, – сказал я решительно, – и пить не стану.

– Станешь!

Я расхохотался.

– Это же глупо, наконец, Павел Петрович!

Павел Петрович глянул исподлобья и вздернул плечами.

– В таком случае не хочешь ли вин? Я мадеры спрошу… или английской горькой? – сказал он с фатоватой любезностью.

– Спасибо! Поедем.

– Ну, черт с тобой! – пробормотал он и подряд выпил две рюмки.

II

Через четверть часа мы уже ехали по дороге к именью Павла Петровича. Павел Петрович правил сам; «казак» сидел у нас в ногах и на коленях держал чемодан.

Я невольно отдался тому славному впечатлению, которое всегда охватывает, когда после города попадаешь в поля, и почти не слушал Павла Петровича, рассказывающего что-то невероятное про свою лошадь.

День – солнечный, но холодный, настоящий осенний – далеко открывал поля и пышные зеленя; полуголые, легкие леса казались особенно веселыми и красивыми, рдея на солнце последними золотистыми уборами. Шарабан быстро катил по упругим колеям дороги, которые блестели тусклым блеском, словно рельсы; свежий воздух плыл навстречу и как-то особенно приятно бодрил и оживлял.

Я загляделся и залюбовался…

Вдруг сильный толчок заставил меня привскочить и схватиться за край шарабана: Павел Петрович поднялся во весь рост и со всего размаха вытянул арапником по спине мужика, спавшего в телеге, которую мы объезжали. Наша лошадь рванулась, бросилась в сторону, и шарабан вприпрыжку понесся по канавам около дороги.

– Это за что? – крикнул я, хватая Павла Петровича за руку.

– За то-то!

– Как «за то-то»? С ума спятил?

– А он чего растянулся?

– Да тебе-то какое дело?

– Знаешь, какое!

Павел Петрович глянул на меня веселыми, дикими глазами, тряхнул головою и, чувствуя себя вполне «удальцом», бешено дернул вожжи. Лошадь задрала морду и понеслась еще быстрее.

Мужик остался далеко сзади со своими криками и бранью. «Казак» подпрыгивал с чемоданом. Я еле удерживался за край шарабана. А впереди была гора и под горою овраг с самым коварным мостиком. Положение оказалось критическим.

– Гэй! Гэ-ей! – все азартнее выкрикивал Павел Петрович, потрясая арапником.

«Ради бога, потише!» – чуть не сорвалось у меня с языка… но я вовремя вспомнил, что в таком случае Павел Петрович погнал бы лошадь еще бешенее, и рискнул на противоположную тактику.

– Ух, здорово! – крикнул я с деланной храбростью, – вот это я понимаю, вот это – лошадка!

– А что? Я говорил тебе.

– Прелесть! – повторил я. – Замечательно идет!.. Только, кажется, наезжена плохо… не вымуштрована… Ведь, например, не можешь сразу пустить «ходой»?

– Как не могу? Ерунда!

Павел Петрович вскочил и сразу осадил лошадь на полгоре. Лошадь даже захрипела и, покачиваясь и упираясь, пошла дробным шагом.

– Каково? – мигнул Павел Петрович.

– Лихо! – сказал я и чуть не расхохотался.

От сердца у меня, признаться, отлегло. К тому же «опасность миновала», – мы поднимались в гору. Оглянувшись с нее, я увидел вдалеке мужика, над которым показал свою удаль Павел Петрович. Мужик ехал шагом и, сидя на грядке телеги, сосредоточенно глядел на нас.

– Вот он, голубчик! – заметил Павел Петрович и с веселым хохотом погрозил ему арапником.

«Из-за чего это он, – подумалось мне, – постоянно выкидывает такие штуки? Ведь далеко он не такой ?разбойник?, каким хочет себя показать!»

С горы между тем показалась усадьба Павла Петровича. Он ударил по лошади, и минут через десять мы были уже на дворе.

III

– Обедать! – крикнул Павел Петрович на весь дом, входя в переднюю.

Горничная, сидевшая в ней, вскочила, усмехнулась и скрылась в комнатах.

– У меня строго! – заметил Павел Петрович и подмигнул ей вслед.

Обед, действительно, был подан скоро.

Мы сели за него вдвоем, потому что жены Павла Петровича дома не оказалось. Проголодавшись дорогой, я ел за двух и молчал. Павел Петрович только пил и первый начал разговор:

– Ты где обыкновенно обедал в Харькове? Небось все по кухмистерским?

– Нет, дома.

Павел Петрович улыбнулся.

– Дома? Навряд… Извини, если не поверю.

– Что же тут невероятного?

Павел Петрович махнул рукой: