Метафизика возникновения новизны

Р. S. 3. Здесь, конечно, следует заметить, что философия упустила, – если не сказать: просмотрела – одну из своих фундаментальных категорий – категорию интеллектуального чувства удовольствия (а заодно и непосредственно с нею взаимосвязанную категорию понимания смысла иррациональной идеи). Эта категория просто-напросто выпала из самой проблематики бытия, истины, природы, сущего, становления и т. д. И это несмотря на то, что Античность в лице своей классики – Платон, Аристотель, Плотин – в буквальном смысле «прожужжала уши» напоминаниями об этом чувстве в его взаимосвязи с благом, красотой, истиной и с познанием какой-либо новизны. Не будь мы наделены этим чувством от природы, у нас вряд ли бы появилось желание обращать столь пристальное внимание на вдруг явившуюся новизну, раскрывать ее смысл и тем самым выделять ее из всего того, что мы уже знаем и чем владеем. А потому, вне всякого сомнения, духовная эволюция человечества пошла бы совсем другим путем, и совсем не очевидно, что она пошла бы по восходящей линии духовного роста и расширения сферы нашего сознания.

P. S. 4. Конечно, может показаться странным то, что феноменальные проявления бытия (понимание смысла идеи, интеллектуальное наслаждение и удивление, а также возникновение чувства уверенности в единственности и «правильности» смысла идеи) мы соотнесли и с Бытием самим по себе, и с «бытием» сущего (см. п. 4); но, как нам представляется, такое отнесение вполне оправдано постольку, поскольку и понимание и следственно с ним связанные наслаждение и удивление проявляются в едином процессе, начиная от проникновения идеи в наше сознание вплоть до раскрытия ее смысла и выявления сущностной функции подручного средства.

п. 6. Вещь Аристотеля и подручное средство: сопоставление

После того как у нас прояснилась общая картина как возникновения (бытия) сущего, так и тех процессов, которые и продвигают и сопровождают данное возникновение, дадим сопоставление нашей картины с тем, как происходит образование сущих (вещей) в метафизике Аристотеля. Для начала следует отметить, почему именно теорию Аристотеля мы взяли для сопоставления, а не какую-либо другую. Скорее всего, потому, что он не только раньше всех, но и ближе всех подошел к пониманию бытия как деятельности по созданию сущего (вещи) путем соединения пассивной материи – как субстрата сущего – с деятельной формой как тем «образом», в соответствии с которым материя преобразуется в вещь. Но мало и этого: Аристотель принял во внимание и творца вещи и ту цель, которую последняя призвана осуществить, что в немалой степени роднит предназначение (телос) вещи с нашей сущностной функцией подручного средства. Здесь у нас, надо сказать, наметилась полная аналогия вещи Аристотеля с подручным средством как в части возникновения обеих, так и в части той причины, которая приводит к подобному возникновению. Нет у нас аналогии только в части методологии возникновения самой причины, а именно, возникновения так называемой формальной причины или формы. (Далее нам будет понятно, о чем идет речь).

А сначала, для того чтобы сопоставить аристотелевские понятия материи, формы и вещи с соответствующими им понятиями, полученными из рассмотрения развернутых в мысль (Истину) объективных идей, дадим наименования этим понятиям в дополнение к уже позаимствованному нами у Хайдеггера понятию подручного средства. Итак, если конечной целью возникновения является подручное средство (а по Аристотелю – вещь), то тот умственно созданный образец, по которому будет изготовлено само подручное средство, назовем образом последнего. (А по Аристотелю аналогом этому является форма или суть бытия, она же сущность вещи). То есть образ подручного средства – это образ того сущего, которое было нами выявлено в процессе раскрытия идеи в Истину и которое к тому же является обладателем сущностного свойства.

Далее: то, из чего (материально) изготавливается подручное средство (в соответствии с его образом), назовем исходным материалом (а по Аристотелю – это просто материя). Чтобы не быть голословными, приведем примеры. Так что же, спрашивается, является исходным материалом для изготовления, положим, таких подручных средств как мел, речь, линза, произведение искусства. Для идеи мела – это кусочек известняка вместе с тем неуловимо как складывающимся способом (технологией) его получения и обработки; для идеи речи – это наша гортань вместе с языком, ротовой полостью, губами и тем воздухом, который мы выдыхаем и вдыхаем; для идеи линзы – это определенным образом обработанный силиконовый окисел; а для идеи красоты – это, скорее всего, тот объем познаний и навыков, которым мы (художник и созерцатель его произведения) обладаем и те дарования, которыми наделила нас природа. Ясно, что без этих исходных материалов – не путать с исходными сущими! – мы бы не создали (не изобрели) ни мела, ни речи, ни линзы и не открыли бы, не обнаружили прекрасного самого по себе.

Таким образом, мы видим, что аналогом аристотелевской формы у нас является подручное средство, но не в «натуральном» своем исполнении, а как в воображении представленные образцы, по которым будет изготовлена та или иная вещь в натуре: кусочек мела, речь (говорение), линза, произведение искусства. В то время как аналогом аристотелевской вещи будет само подручное средство способное исполнять некоторую вполне определенную и полезную в жизни функцию. В нашем конкретном случае это мел, посредством которого то, что думает учитель передается ученику; это речь, произносимая говорящим и воспринимаемая слушающим; это линза телескопа, дающая нам возможность увидеть объекты Вселенной в максимально возможном приближении, иначе говоря, позволяющая удаленному объекту «сообщить» нам о себе нечто новое для нас; и это само произведение искусства с той идеей, «след» которой, как полагает автор, должен запечатлеться (то есть быть «понятым») в интеллекте и чувствах созерцателя и оказать на него, как правило, положительное воздействие.

Итак, у нас получились три пары понятий, причастных к процессу возникновения (бытия) сущего: «материя – исходный материал», «форма – образ подручного средства» (то есть искомое сущее) и «вещь – подручное средство». Но это мы дали наименования нашим понятиям, опираясь на логику рассуждений Аристотеля: из материи по «образцу» формы образуется вещь. Но наша логика рассуждений, хотя частично и сходная, но принципиально иная в своей исходной позиции:

– сначала возникает идея, раскрываемая нами в Истину, при этом обнаруживается образ нашего подручного средства (то есть обнаруживается и создается – в нашем уме – искомое сущее) со своим сущностным свойством, которым мы же его и наделяем,

– а уже потом из исходных материалов по этому образцу изготавливается само подручное средство способное «исполнять» свою повседневную функцию в виде производства Продукции.

Как видим, у Аристотеля нет той инстанции, откуда возникает сама форма. Аристотель прямо заявляет, что

«форму никто не создает и не порождает, а создается «вот это» (так Аристотель называет вещь – И. Ф.), то есть возникает нечто, состоящее из формы и материи»

.

В то время как у нас аналог этой формы в виде образа подручного средства возникает из уже развернутой идеи как одно из сущих последней, наделенных сущностным свойством. В этом принципиальное различие позиций, которое во многом определяет подход к пониманию как «бытия» сущего, так и Бытия самого по себе. Бытие само по себе, как мы уже ранее установили (см. п. 5), именно потому возможно, что оно непременным образом предшествует «бытию» сущего и предшествует в виде возникновения новой идеи, которая как «сгусток» смысла никоим образом еще не связана с каким-либо сущим. Сущие появятся только в процессе раскрытия смысла идеи и обнаружения комплекса тех сущих, из которых составлена идея. Причем одно из них, вследствие отсутствия его в готовом виде, мы должны создать внове. Это как раз и есть искомое сущее.

Вопрос Бытия самого по себе только потому даже не ставился Античностью (что и было подмечено Хайдеггером), что еще не осознавалось наличие в процессе возникновения сущего предшествующего этапа возникновения идеи, в которой (то есть в идее) проявляется «бытие» этого сущего. В воздухе буквально витало понятие Бытия самого по себе, положим, в виде то ли Блага и беспредпосылочного начала Платона, то ли Единого Плотина, то ли недвижного перводвигателя Аристотеля. Но оно так и не было оформлено, поскольку не было той почвы, на которой можно было бы укорениться этому понятию.

Вот почему, исходя из того что в нашей схеме возникновения сущего изначальным элементом является (отсутствующее у Аристотеля) возникновение самой идеи, нам необходимо определиться с тем, что именно является «исходным материалом» возникновения самой идеи (а не сущего-подручного средства в своей материальной форме), той идеи, появление которой предшествует: и возникновению Истины, и того конкретного сущего, которое способно выполнять сущностную функцию, и тех обновленных сущих, что находятся во взаимосвязи с подручным средством. На основе достаточно подробно нами рассмотренных выше примеров мы уже вполне определенно можем сказать, что «исходным материалом» для образования самой идеи является тот комплекс сущих, которым оперирует наше сознание на этапе рефлексии-1, и оперирует с той единственной целью, чтобы разрешить какую-либо задачу. И «сырьем» для образования самой идеи является именно этот комплекс исходных сущих, как «сырьем» (исходным материалом) для образования, положим, линзы является силиконовый окисел вместе с той технологией, которая, во-первых, создает из него саму стеклянную массу, а во-вторых, применяет такой способ ее обработки, чтобы из нее получилась линза данной конфигурации.

Итак, мы разграничили две вещи:

– «исходным материалом» возникновения идеи является комплекс исходных сущих, как, например, в идее кусочка мела таким комплексом являются учитель, ученик, доска, письменность, тряпка;

– а исходным материалом для создания подручного средства является все то, что непосредственно способствует его возникновению, то есть изготовлению, как, например, изготовлению мела способствуют и известняк и все те ингредиенты в него добавляемые для того, чтобы он стал кусочком мела.

А для того чтобы нам не путать два этих типа исходных материалов, первый из них мы назвали исходным комплексом сущих (или просто исходные сущие). То есть исходным комплексом сущих является тот предварительный комплекс сущих, которым оперирует наше сознание (на этапе рефлексии-1) и бессознательное для того чтобы получить тот окончательный набор идеальных сущих, выявляемых нами уже из Истины, развернутой из идеи. И здесь мы совсем не случайно упомянули вместе с сознанием и наше бессознательное, потому что после сознательной обработки комплекса сущих – на этапе рефлексии-I – наше бессознательное может добавить в комплект идеи сущие, которые наше сознание ранее не принимало во внимание.

Таким образом, сначала сознание оперирует комплексом исходных объектов на этапе рефлексии-I, и лишь потом после развертывания идеи – на этапе рефлексии-11 – на сцене нашего сознания появляется идеальный образ (искомое сущее), а вслед за ним материальное его воплощение в виде подручного средства, и возникает задача, из какого исходного материала и каким образом это подручное средство изготовить или организовать таким образом, чтобы оно наиболее эффективным образом могло исполнять свою сущностную функцию. Получается, что после того как рефлексия-11 развернула из идеи мысль (Истину), мы уже в Истине обнаруживаем все, что там имеется (какие сущие), что там происходит (что, с чем и как взаимодействует), и что образуется (какое из сущих способно исполнять сущностную функцию). Точно так же, фигурально выражаясь, «развернув», «раскрыв» живую клетку, мы увидим и то, из чего она состоит, и в каких взаимосвязях находятся элементы ее составляющее, и что они производят в результате своего взаимодействия.

Как вся живая материя состоит из клеток, так и вся нами создаваемая духовно-материальная действительность «состоит» из идей. Идея – это живая клетка умственной материи. В конечном счете, обе они действуют по сходной методологии-технологии и образуют сходный продукт – новизну: только в первом случае изначально этот продукт интеллектуальный, а во втором – материальный в виде новых белков и даже новых форм живых существ.

Заключая изложение наших представлений о том, что такое бытие и как оно возникает, мы уже можем сказать, что у «бытия» сущего имеются, – если можно так выразиться – две между собою сопряженные линии:

– идеально-интеллектуальная линия «бытия» сущего

– и материально-прагматическая линия подручного средства.

Первая линия выстраивается в цепочку событий: постановка какой-либо порою не всегда вполне определенной задачи – рефлексия-I – инкубационная фаза – возникновение идеи – допонятийная фаза – этап раскрытия идеи в мысль (рефлексия-11) – обнаружение недостачи искомого сущего, создание технологии изготовления подручного средства и осуществление той сущностной функции, которую оно должно выполнять. Линия же материально-прагматическая начинается с того, что возникший у нас на этапе рефлексии-II образ подручного средства (образ в виде искомого сущего) дает нам основание к тому, чтобы из исходных материалов и по нами разработанной технологии мы сначала создали само подручное средство, которое бы наилучшим образом могло исполнять свою, возложенную на него смыслом идеи, сущностную функцию. И, конечно же, вторая линия заключается во внедрении данного подручного средства в практику нашей жизни и в повседневном исполнении им своей сущностной функции.

(Что касается указанной нами в самом начале данного абзаца постановки задачи, то речь об этом у нас будет идти в Части 111, когда мы будем говорить о Бытии социума, который в недрах самого себя формирует запросы (Необходимости) в новизне того или иного рода; и эти запросы должны быть обнаружены продуктивно мыслящим человеком и им исполнены в процессе Бытия, то есть в процессе творческого мышления).

Функция – цель бытия, но не само бытие. Бытие – это процесс сотворения (создания, обнаружения, «понимания») нашим интеллектом функции, исполнение которой – после того как она создана – входит уже в компетенцию нашего существования (а не бытия). Что касается сущностного свойства искомого сущего (или изготовленного по его образцу подручного средства), то оно есть то, посредством чего функция может быть осуществлена. Сущностное свойство подручного средства, само подручное средство и функция им выполняемая – это то, что обнаруживается нами в едином процессе возникновения объективной идеи и развертывания ее в Истину. (Более подробно об Истине см. следующий пункт 7).

И вряд ли правильным было бы думать, что бытие – это нечто отстраненное от практики нашей повседневной жизни. Бытие – сама основа жизни, ее исток и ее причина, без которых она была бы неосуществима, а значит и невозможна. И если мы не знаем, что такое бытие, то это, во-первых, не делает нам чести, как не делает нам чести незнание своего родства, а во-вторых, незнание бытийственных основ жизни однажды может обернуться трагедией, как трагедией может обернуться незнание принципа действия взрывоопасного устройства, которое находится в нашем постоянном жизненно необходимом пользовании, но с которым мы слишком вольно обращаемся, не задумываясь над тем, какой ценностью (и какой опасностью) мы владеем.

После небольшого отклонения от нашей темы снова вернемся к Аристотелю. Мы рассмотрели в общем виде некоторое соотношение метафизических понятий последнего с теми понятиями, в основу которых нами положены объективные идеи, раскрываемые в Истину и далее разлагаемые на объекты-сущие. И что же мы здесь наблюдаем. А наблюдаем мы все-таки определенное соответствие аристотелевских понятий материи, формы и вещи нашим понятиям, соответственно: во-первых, тому исходному материалу, из которого будет изготовлено то или иное подручное средство; во-вторых, тому умственно представляемому сущему (как образу), в соответствии с которым будет изготовлено это подручное средство; и в-третьих, той натуральной вещи (подручному средству), которая будет способна исполнить определенную функцию.

Но в чем же все-таки нет соответствия? Скорее всего его нет в том, что аристотелевское понятие формы «безродное» по своему происхождению, то есть непонятна сама почва, на которой оно возникает. Да, мы понимаем, что форма – это представление, «глядя» на которое, положим, скульптор творит свое изваяние. Но совсем непонятно, откуда именно и как именно возникает само представление данного вида: размер фигуры, в каком положении она находится, что выражает, из какого материала изготовлена, ее одеяние, куда направлен взгляд, символика в ней заложенная, что находится в руках и т. д. и т. п. А ведь именно эти атрибуты во всей своей совокупности несут на себе не только вполне определенную смысловую нагрузку, но и призваны выполнить какую-либо функцию, ту функцию, восприятие которой запечатлелось бы созерцателем в его интеллекте и чувствах. И даже не только запечатлелось, но и в какой-то степени воздействовало на его душу, на его интеллектуальный настрой и поведение.

Так вот, непонятно, откуда и как возникает смысловая нагрузка той формы, по «лекалам» которой будет изготовлена именно та, а не какая-либо иная аристотелевская вещь. И как мы теперь уже понимаем, подручное средство (как аналог вещи), наделенное сущностным свойством, призванным исполнять определенную функцию, может возникнуть только в комплексе взаимосвязанных сущих объективной идеи, одним из компонентов которой оно и явится. То есть родиной и колыбелью его является, отсутствующая у Аристотеля, новая идея. Само по себе, самостоятельно, в отрыве от остальных сущих идеи оно возникнуть не может. У него в этом нет ни возможности, ни необходимости. Побудить же его к этому могут только другие, с ним взаимосвязанные сущие. (Именно в этом истоки «запрятанности» бытия). Вот точно также для того, чтобы известняк трансформировался в кусочек мела как подручное средство, необходимо было побуждающее действие и учителя со своими познаниями, и ученика, стремящегося приобрести эти познания, и письменности, способной содействовать взаимосвязи учителя с учеником, и культуры, созревшей до такого состояния, чтобы быть заинтересованной в данном эффективном и достаточно мобильном способе осуществления коммуникации и т. д.

Вот где отчасти находится сама проблема скрытности бытия: судьба самого искомого сущего (его бытия) всецело находится «в руках» взаимосвязанных с ним других сущих этой же идеи, то есть сущих исходных, тех сущих, которыми оперировало наше мышление, в основном, на этапе рефлексии-1. Что же касается искомого сущего – обладателя сущностного свойства, то можно сказать, что оно как бы находится на вершине той пирамиды, на которую оно, как на свое основание опирается. Оно равноправно с ними, но в то же время над ними вознесено. Но оно не только над ними возвысилось, но и от них же получило начало и причину своего возвышения. (В дальнейшем у нас будет фигурировать следующий уже упомянутый нами образ: исходные сущие – это «пьедестал», на котором воздвигается новая «фигура» искомого сущего).

Таким образом, мы видим, что Аристотелю, как и Платону, у которого он позаимствовал понятие формы, не хватило лишь одного: животворного понятия интеллектуальной новизны в виде идеи, то есть не хватило самого источника, откуда возникает посредством искусства – в греческом его понимании – создаваемое сущее. А зная откуда и как оно появляется, уже можно было бы говорить о том, почему у него тот, а не иной вид. Вот почему Платон был вынужден – дабы не возникало излишних вопросов – разместить свои идеи-образцы в занебесной сфере, куда открыт доступ лишь умозрению да припоминанию чего-то некогда виданного и прекрасного. Подобным же образом расправился с порожденным им понятием формы и Аристотель, заявив, что «форму никто не создает и не порождает».

Итак, завершая сопоставление с Аристотелем, нам в очередной раз становится понятным, что основным упущением прежней философии является отсутствие в арсенале ее метафизических понятий основополагающего понятия интеллектуальной новизны в виде объективной идеи. Только на фундаменте последнего можно представить себе, что именно, откуда, как, в каком виде и почему возникает все сущее. И зная это, уже легко «вычислить», на каком этапе возникновения интеллектуальной новизны в наиболее ярком виде проявляется наше бытие и в каких именно формах. А главное, зная все это, уже не представляет особого труда понять, как возникает все много и-разнообразие нашего материально-духовного мира, составляющего саму суть и цель нашего бытия.

И если бы мы задались вопросом, так все-таки с какого же «момента» философия свернула на путь неправильного и уже четко обозначенного понимания бытия как существования чего-то цельного и неизменного, то мы могли бы сказать следующее. Скорее всего, философия уже до Платона и Аристотеля соблазнилась парменидовским бытием как тем,

«Что нерожденным должно оно быть и негибнущим также,

Целым, единородным, бездвижным и совершенным.

И не «было» оно, и не «будет», раз ныне все сразу

«Есть», одно, сплошное. Не сыщешь ему ты рожденья.

Как, откуда взросло?»

, (фр. 8, 3-7, стр. 296).

Конечно же, уже Парменид принял за бытие сам результат бытия, то есть возникшего и уже явленного нам «целокупного» и «недвижного» сущего, которое мы способны и ощутить и понять, упустив при этом предшествующий этому трудноуловимый разумом процесс формирования того, из чего – и как – в конечном счете образовано явленное нам сущее. И конечно же, это сущее – и «видимое» нами, и осознаваемое – «перебивает» и «задвигает» в тень тот, итак едва уловимый для нашего сознания, процесс, в котором то, из чего образовано сущее, пока еще находится в зыбкой стадии своего становления. Неуловимость того, что предшествует явлению окончательно сформировавшегося сущего и есть одна из причин забвения и запрятанности бытия, заслоненного «телом» явленного во всем своем великолепии сущего.

Тем более, что кроме того, что само возникновение сущего является для нас неожиданным, оно (сущее) еще и ново нашему сознанию, которому уже нет дела до того, как возникло сущее: ему только бы успеть зафиксировать его, то есть как следует «рассмотреть» и запомнить, поскольку интеллектуальная новизна имеет свойство легко исчезать из нашей памяти. Именно поэтому наше сознание все время «скатывается» с более высокого и трудного для восприятия уровня Бытия самого по себе на более низкий, но зато легко воспринимаемый уровень понимания «бытия» сущего, того сущего, которое более понятно нам и даже порою «видимо» нами, чего никак нельзя сказать о Бытии самом по себе, где это сущее пока что находится в скорлупе своей возможности, то есть в том проекте (идее), суть которого нам еще неизвестна.

В связи с этим, мы не можем не обратить внимание на одну из причин, почему метафизика чуть ли не с самого начала своего возникновения претерпела прямо-таки странную и достаточно прискорбную метаморфозу: бытие как основополагающее понятие, казалось бы призванное отражать саму суть чего-то возникающего и сверхчувственно-воспринимаемого, и вдруг, на тебе, оказалось в стане чуть ли не своего основного антипода – самого обыденного существования. А произошло это не только в силу трудности понимания и восприятия Бытия самого по себе, но и по причине изначально заложенной двойственности, присущей основным онтологическим терминам «быть» и «есть».

Можем ли мы с уверенностью сказать, что этими словами обозначается процесс возникновения – здесь и сейчас! – чего-то совершенно нового. Думаю, что нет. А вот то, что эти термины можно интерпретировать, – а они так и воспринимаются – как обозначение того, что уже есть и уже существует в своем целостном и законченном виде, так это наиболее вероятно, а потому и возможно. Такие не вполне определенные понятия, то есть понятия, с легкостью допускающие нечто даже противоположное тому, что они должны обозначать можно было бы характеризовать как терминологические «подлости», которые, подобно наклонной поверхности, хочешь-не хочешь, постепенно, но неуклонно скатывают наше сознание к пониманию бытия как того, что уютно расположилось на горизонтальной плоскости устойчивого в своем постоянстве обыденного существования.

п. 7. Истина как новая мысленная конструкция

(несокрытость) и истина как соответствие. Объективная идея и «идея»

А теперь, коль скоро мы уже определились и со структурным составом идеи, и с теми взаимосвязями между сущими, составляющими ее каркас, а главное, с той не только идееобразующей, но и функцию образующей ролью сущностного свойства (сущности) одного из этих сущих, а именно, искомого сущего, так вот, если мы со всем этим определились, то нам необходимо дать различие нашего понимания Истины от того понимания, которое преимущественно состоялось в новоевропейской философии, а именно, отличие от корреспондентского ее понимания. Так в чем же оно заключено? Истина как объективная идея развернутая в мысль, конечно же, содержит в себе элемент древнегреческой несокрытости того, что в ней ранее было сокрыто – а именно: сокрыта была новая мысленная конструкция, – но в ней нет того новоевропейского, берущего свое начало в Античности (Платон, Аристотель), соответствия мысли с предметом, о котором мы высказываем свое суждение. А нет его только потому, что чрез посредство объективной идеи мы не высказываем свое суждение о каком-либо одном сущем, а формулируем содержание совершенно новой мысленной конструкции, осуществление (внедрение) которой – и это самое главное – приводит к возникновению и последующему исполнению какой-либо вполне конкретной и жизненно важной функции.

Так что вне обновления жизни нет ни Бытия, ни Истины. И вряд ли здесь можно согласиться с Аристотелем в том, что