Те, кого любят боги, умирают молодыми

Я вернулся и услышал: “Одним днём, одним днём, одним днём”. Опять закурив, я сел в кресло, испытывая панический ужас. Слова резали моё сознание, каждая новая фраза вызывала прилив дикого страха.

– Господи! – прошептал я. – Я никогда больше не буду слушать эту песню, пускай только она прекратится…

У меня мелькнула мысль, что надо выключить музыкальный центр. Но что если я его выключу, а песня останется? Такое я не смог бы пережить, сохранив рассудок. Эта песня уже была над реальностью, выше моих возможностей и желаний.

Одновременно с последней затяжкой песня вдруг прекратилась. Я вздохнул с таким облегчением, как Сизиф, всё-таки закативший камень на гору. Наступила тишина. Обычно между песнями пауза две-три секунды максимум, а тут я успел выкурить ещё сигарету, задуматься о каких-то глубочайших вопросах, забыть о паузе, вспомнить о ней и закурить новую сигарету – и только тогда началась песня. Я уже предчувствовал, что она тоже будет длинной.

Весёлое расположение духа вернулось ко мне, и я встал с кресла.

– Даже не думай об этом, – вдруг сказала девушка, не оборачиваясь.

И я застыл. Её внезапные слова возникли в моем сознании чёткой картиной – шнурок на потолке, на котором висит белый прямоугольник. “О чём не думать?” – напрягся я, мысленно разглядывая этот прямоугольник. Я не мог понять и снова прошёл в ванную. В зеркале увидел свои сведённые от напряжения брови, как у безумца. Расправив их, я вернулся и сел рядом с неподвижным телом. Казалось, я сажусь целую вечность, так долго мой зад опускался на кровать.

– О чём не думать? – робко спросил я. – А?

– Ох, – простонала она, – не тряси кровать, меня тошнит… Лучше телевизор посмотри.

Я включил телевизор. Шла какая-то непонятная передача, было много слов, но я не мог связать их в осмысленные фразы. Только всё время слышалось: “Как бы, как бы, как бы, как бы…” Я стал смотреть внимательнее, пытаясь всё-таки вникнуть в суть. И вскоре заметил, что в этой странной передаче часто повторяется одна и та же сцена: неприятная злая старуха сидит на скамеечке в осеннем сквере, занесённом жёлтыми и красными листьями, и говорит о безответной любви. Потом появлялись другие картинки и другие люди, но и они говорили о том же. Когда старуха возникла в очередной раз и сказала: “Мирослав, прекрати”, я закричал.

– Ты что? – спросила девушка.

– Я это уже видел раз десять.

– Ну так переключи. Ты чего, Костик?

Я переключил и сразу же наткнулся на старуху в осеннем парке с рассказом о безответной любви. Она пристально смотрела на меня и хотя говорила про любовь, по её губам я читал: “Прекрати!”. Наверно, это предостережение свыше, подумалось мне. И если я сегодня не сойду с ума, то с мыслями о женщинах покончено. И я обязательно прекращу. Знать бы только, что именно.

Я долго ещё смотрел эту передачу по всем доступным каналам, пока не стало светать. С первыми признаками наступающего дня, когда комната окрасилась характерным цветом серости и конца, моя подружка зашевелилась, застонала, забормотала и села на кровати, ссутулившись и обхватив голову тонкими пальчиками. Какой хрупкой и ранимой показалась она мне в этот унылый момент! И я почувствовал, что меня наконец отпустило.

– Ох, блин, – сказала она, – где мой телефон?..

Я принялся оглядывать комнату, заметил её мобильный, вскочил и, вытянув руку, громко закричал с каким-то отчаянным пафосом:

– Вот он лежит!!!

– Тоже мне, Агамемнон, – простонала она и наконец подняла глаза на меня. – Так ты не Костик!

У меня мелькнула было мысль доказать ей, что я Костик, но это вряд ли прошло бы.

– Да, я не Костик.

– То-то я думаю, что-то странно Костик ведёт себя всю ночь, даже не подойдёт… – она оценивающе посмотрела на меня. – А ты симпатичный. И, наверно, хороший.

Мы расстались друзьями. Ей пора было собираться по каким-то делам, я же поехал на дачу отсыпаться. Я так и не узнал её имя, зато хорошо запомнил своё – Костик. И тяжело мне было, неуютно и стыдно перед самим собой, оттого что я к ней так и не подошёл. Эх, подумал я, тоже мне, Костик! Он бы, наверно, время не терял. Не хотелось мне быть хорошим. Лучше плохим, как Никита…

Я вернулся на дачу, когда розовые языки рассвета ещё не покинули заросли нашего сада. За столом под берёзой располагалась вся моя вчерашняя компания. Видно было, что они не спали и теперь пили чай с утренними усталыми улыбками и шутками, немного похабными от утомления или от того, что Никиту с Игорем всегда тянуло на пошлости. Увидев меня, парни захохотали и что-то такое сказали, но не обидное, а как бы одобрительное.

– Классную девочку ты подцепил, Мира, – ухмыльнулся Игорь.

Наташа холодно на меня посмотрела и поднялась:

– Ну мне пора. Пойду спать.

– Я тебя провожу, – пробормотал я, вдруг ощутив себя виноватым перед ней.

– Спасибо уж, не надо! Думаю, ты устал этой ночью, Мирослав! – и она гордо двинулась к калитке, а предпоследний рассветный луч оставил на её оголившемся плече багряный засос.

– Прости, – сказал я, глядя ей вслед, – прости…

Она не ответила. Калитка захлопнулась, и я с горечью повалился на скамью и обхватил тяжёлую голову руками.

– Ну и шалава, – прошептал Игорь, протирая запотевшие от росы очки.

Под столом я увидел, что Никита держит Машу за руку, и по её податливой позе видно было, как она от этого счастлива.

“Кого-то имеют в туалете, а кого-то держат за руку”, – подумал я с печалью. Я же в последнее время постоянно терпел неудачу в отношениях с женским полом, словно какое-то проклятие довлело надо мной. А ведь когда-то всё обстояло совсем иначе.

В ранней юности я был смел, энергичен и полон надежд, и мои глаза горели огнём веры. В то время я пел в церковном хоре – о всех кораблях, ушедших в море, о всех, забывших радость свою. Каждый вечер на велосипеде я приезжал в храм, чтобы с другими попеть на службе.

Все ребята из хора по сравнению со мной выглядели бледно, а среди девушек были и привлекательные, достойные меня. Они явно интересовались мной, но я тогда думал исключительно о возвышенных вещах, а отношения с девушками к таким вещам не относились.

Среди девушек одна особенно обращала на меня внимание – рыжая, с красивой фигуркой и странным блеском в глазах. Она частенько пела рядом со мной и могла запросто взять меня за руку, или прижаться ко мне, или ещё что-нибудь такое сделать. Я словно не замечал её ухаживаний и думал совсем о другом. Вообще ухаживания девушек я принимал как само собой разумеющееся и не стоящее моего внимания.

Однажды после службы она попросила меня покатать её на велосипеде. Я, конечно, согласился, усадил её позади на багажник и повёз по ночным улицам Москвы, а она держала меня за бедра, и прижималась грудью к спине, и говорила тихим, ласковым голосом непривычные для моих ушей вещи.

Со временем её приставания стали настойчивее. Она пугала меня, потому что явно хотела чего-то такого, что казалось мне кощунственным. Она очень часто просила её покатать, и вот уже унылые дети из хора с лицами стариков стали подшучивать надо мной, а девушки краснели от зависти и ревности и злились. Меня стал смущать её прямой страстный взгляд, её тихий голос с дрожащими интонациями, её огненные волосы, её короткие юбки и влажные тёплые руки, которые всегда тянулись ко мне.

И тогда я пожаловался Матушке на её приставания. На следующий день рыжая девушка уже не пришла петь в церковном хоре.

С тех пор прошло много времени, я потерял веру, превратился в унылого и вялого человека и стал очень интересоваться девушками. Но вот что любопытно: они мной совсем перестали.

Мужская дружба

Как-то вечером я проснулся от разговора в нашей комнате. При свете свечи, в котором блистала, как древний обелиск, почти уже пустая бутылка водки, за столом сидели Игорь с Никитой и о чём-то спорили. По их неверным позам я догадался, что они пьяны.

– Одного я не могу понять, – сказал Игорь, – почему вы с ней не спите?

– Я и сам не могу этого понять, – отвечал Никита.

– Она моя жена, ясно? И теперь мне придётся тебя ударить.

– Ясно.

– Сожми челюсти, а то зубы ещё выбью.

Я увидел, как напряглись скулы брата.

Игорь размахнулся и ударил его по лицу кулаком.