Доктрина и органическая жизнь

Доктрина и органическая жизнь
Иван Сергеевич Аксаков

«Что бы ни говорили о современном состоянии нашего общества, сколько бы сходства ни представляло оно с гниением разлагающегося трупа, но при всем том, везде и отовсюду чутко чувствуется и слышно слышится животворное веяние свежего вольного воздуха. Новая жизненная сила отовсюду подступает и обдает нас своими волнами. Да, повеяло, потянуло новым, еще не передышанным воздухом! Но по закону, общему для мира физического и для мира нравственного, движение свежей воздушной струи ускоряет самое разложение, а потому и понятно, что в то же время сильнее распространяется зловоние газов и атмосфера наполняется вредными, удушливыми миазмами…»

Иван Сергеевич Аксаков

Доктрина и органическая жизнь

Что бы ни говорили о современном состоянии нашего общества, сколько бы сходства ни представляло оно с гниением разлагающегося трупа, но при всем том, везде и отовсюду чутко чувствуется и слышно слышится животворное веяние свежего вольного воздуха. Новая жизненная сила отовсюду подступает и обдает нас своими волнами. Да, повеяло, потянуло новым, еще не передышанным воздухом! Но по закону, общему для мира физического и для мира нравственного, движение свежей воздушной струи ускоряет самое разложение, а потому и понятно, что в то же время сильнее распространяется зловоние газов и атмосфера наполняется вредными, удушливыми миазмами. Действительно, нравственная среда нашего общества исполнена заразительных и мертвящих испарений, но против них нет другого целения, как преизбыток того же воздуха, усилившего и ускорившего тление. Он очистит, он разредит нашу душную атмосферу, он оживит и обновит нашу смрадную и спертую храмину… Настежь же двери и окна, пусть без помех и затворов льется он к нам свободно вольными, свежими, целебными струями!

Но многие и даже очень многие, в болезненном расстройстве своего организма, утратив правду ощущений и чувств, принимают за свежие воздушные струи смрадные газы разлагающегося тела. Движение, проявляющееся в процессе гниения, признается ими за движение самой жизни! Таких не мало в нашем обществе, и в особенности на нашей литературной арене… Другие же, наболевшие сердцем и душою от тяжелых, чудовищных нравственных миазмов, в каждой чистой волне воздуха видят злокачественное испарение и в испуге, в понятном, но слепом негодовании, отворачиваются сами от благотворной врачующей силы! Третьи по природе или потому, что уже давно обжились, стерпелись и слюбились с зловонием и смрадом незамечаемого ими гниения, или же наконец потому, что свежий воздух составлен не по их ученому и выписанному от иноземных докторов рецепту, в который они безусловно верят, относятся враждебно ко всякому, даже самому легкому веянию этого свежего воздуха. И таких не мало! К ним, между прочим, принадлежат люди солидные и высокочиновные, разумеется не в буквальном смысле, – люди, причисляющие себя самодовольно к сословию жреческому, к высшей иерархии ума и знания. Им вольный воздух противен.

Впрочем, нельзя не признать: свежий воздух редок и резок, и как бы мы ни желали его отрадного веяния, едва ли кто из нас может самонадеянно похвалиться такою здоровою грудью, что не почувствует он ни раздражения, ни перхоты, не закашляет, вдохнув в себя его первую, новую струю. Такое болезненное состояние бывает, впрочем, вообще непродолжительно. Но продолжительнее будет оно, и едва ли не суждено ему обратиться в состояние хроническое у большей части наших утопистов и доктринеров. Не тем сказывается им наша русская жизнь, которой пробуждения они ждали и чаяли, чем являлась им она в области их отвлеченных дум и мечтаний, не по той дороге идет, которую они ей услужливо предлагали, растет не в меру заранее измеренного ими роста, сильна такой силой, с какой им и не сладить, ставит вопросы, которых и не предполагала их теория. И неловко, и странно их отношение к новому движению жизни, к действительному подъему народного духа.