Обронила синица перо из гнезда

Кандидатура утопшего намедни комиссара тоже рассматривалась как вполне подходящая. Вывели бы его из тайги, глядишь, и сошлись бы поближе. «Да, чё же нынче-то об этом голову ломать! – бросила вслух Фенька. – Корми уж рыбок, комиссар!»

Двигаться рекой намного легче, нежели биться по грудь в сугробах по заметённым логам и склонам. Снег в колено на относительно ровной прибрежной полоске позволял ехать верхом. Чоновцы радовались, что не смалодушничали и не бросили в тайге изнурённых глубокими снегами лошадей. В грубых сердцах все увереннее пошевеливалась надежда, что всё обойдётся и они живыми выберутся из тайги. Когда же за очередным поворотом они наткнулись на свежий путик, то у этой самой надежды даже и крылья выросли!

По лыжне чоновцы обогнули лесистый утёс и, перевалив через гребень отрога, спустились в тесную низинку, где в углу, под скалой, скрытая двумя заснеженными кедрами, ютилась охотничья избушка. Взяв наизготовку карабины, бергалы незаметно подобрались к избушке и почти одновременно махнули руками, приглашая притаившихся за кедрами Феньку и Кишку: «Ступайте сюда! В избе нет никого – дверца рогулькой подпёрта!» В помещении было тепло, печурка еще не остыла, значит, хозяин не далее как утром покинул его, видно, ушёл капканы в саймах и кулёмках проверять. Только обогрелись, поскидали с себя на широкие нары шинели и будёновские шлемы, разулись, как узкое оконце снаружи стало залеплять снежными хлопьями. Начиналась вьюга.

– Оно и вовремя, пущай наши следы заметёт, – Фенька отошла от окна, – печь топить покуль не будем. Затаимся. Авось хозяин вернётся, чтоб он до срока нас не обнаружил, а мы б его врасплох встретили. И никакой махорки – от ей вонь на всюю тайгу.

– Ох и башковитая ты, Аграфена! – восторженно откликнулся Кишка-Курощуп. – Не по-бабьи прям кумекаешь! Не здря ты в командирах у нас!

– Я, Никиша, жизнью научена, – польщенно молвила Фенька. – Игнат, ты с Фролом у дверей будешь дежурить. Мы вздремнём покуль с дороги. Опосля Тимофей и ты, Никифор, смените их. И чтоб мне – ухо востро держали!

Под утро, когда изба выстудилась, а метель всё не унималась, Фенька позволила протопить одной закладкой печь, чтобы хоть воды накипятить да стылое вяленое мясо подогреть. Вот этот-то дым и учуял пробивающийся сквозь метельную мглу к избушке с обхода своих угодий Прокоп Загайнов.

Собственно, и обхода-то полноценного не удалось совершить, так, вынул из капканов двух собольков, да специальным зарядом в одну дробинку, чтоб не портить шкурку, снял пяток загнанных лайкой на пихты белок, но проверить дальние, под хребтом Толстушонок, участки помешала нежданная снеговерть.

Прокоп неслышно поманил Трезорку, развернулся и ушёл в ближний распадок, откуда при ясной погоде хорошо видна избушка. Под седой пихтой вырыл нору в снегу, наломал мохнатых лап и устелил ими низ, а также плотно закрыл лаз. Минут через тридцать, когда охотник согрел своим дыханием нору до такой степени, что снег на стенках помягчел, Прокоп задремал. Трезорка, свернувшись клубком, чутко улёгся в ногах.

– Чё делать с конями? Ума не приложу, – широкоскулый, с близко посаженными медвежьими глазками-буравчиками, Тимофей стряхнул у двери с шинели и шапки снег, обмёл утеплённые сапоги и прошёл к столу. – Сумёты по крышу, жрать конягам неча, овес вот последний по торбам рассыпал. Покуль хрумкают, а дале, лапы кедровы ли чё ли мелко рубить? Да поди ж, и скотина жрать таков продухт не станет?

– Дак, когда я выходил проведать, они уже вовсю огладывали нижние ветки, – вступил в разговор сухощавый Игнат. У него теперь был свой интерес в сохранении лошадей: комиссаровский жеребец стоил того. Однако ж и сомненья смутные имели место: а вдруг, по выходу из тайги, жеребца начальство отымет? Но тёртый бергал гнал от себя такие мысли. В первую голову, надобно приручить да прикормить Чалого, чтоб ходил он за тобой как привязанный, тока на твой голос выкликался с табуна, а там уж чё ни то придумаем. Будет день – будет пища. Игнат весело оглядел чоновцев. – Сухарями подкормим, всяк своего! Промысловика спеленаем, вытянем из него всё про запасы. Они ведь, кержачьё, страсть как припасливы. Те же кроты. Понапрятано ямок с провиантом по тайге, яко руды в наших забоях. Поди, где невдалёке отсель и стожок-другой отыщем, дай тока метели уняться!

– Твои слова, да Богу в уши.

– Кого трясёшь, Тимоха! Сказано же – нет там наверху никого. Всё энто мракобесы удумали, чтобы пролетарию башку забивать гвоздями опиума для народу.

– Не цепляйся, Никифор. Мы такие же, как ты. И мракобесов не мене тебя перевели.

– Вот осилим наш новый советский язык, тогда уж ни разу и не помянем энтот пережиток прошлого.

– Всё б отдал, лишь бы опять очутиться на занятьях политической грамоты в Красном уголке нашей казармы.

– Я б тоже, – сиди себе, слухай комисаровы зажигательны речи об истреблении контры и кулачья.

– Можно тайком и вздремнуть, особливо ежли с ночного наряда аль там с какого задания.

– Размечтались, разнюнились, ровно бабы беременны! Бдительность, товарищи, не терять! Аль забыли, где мы?

– Никак нет, Аграфёна Павловна! Всё помним – и ухо революционное востро держим!

– Ты, Игнашка, нюх ли чё ли утерял? Передразнивашь? Аль издеваться здумал? Да я тебя враз пристрелю, прям здесь, на месте, как контру замаскированную!

– А я чё, я как все! И не шуткую иль там издеваюсь. Я тоже за мировую революцию жизню свою не раздумывая отдам!

– Не трещи, бергал немытый! – Фенька устало вздохнула. – Язык у тебя, братец, больно поган. Я-то ишо стерпю, а вот покойный Осип давно бы уже определил тебя в распыл, как скрытого врага нашей революции.

– Вовремя прибрал его Господь.

– Никифор, угомони же ты наконец другана! Ишо хошь раз брякнет энта мракобесна слизь, точно пристрелю.

– Ступай, Игнат, коней проведай, да оглядись, как там, скоро ль утихнет. А ты, товарищ командир наш, не серчай. Игнашку ишо сопляком секли крапивкой за евойный язык страмной.

Игнат вбежал со двора минут через пятнадцать. Вид у бергала был растерянным. Он грузно опустился по косяку у порога на пол.

– Лошади пропали! Недоуздки пообрывали и ушли. Весь лог обшарил, да ить метёт, идём, однако, все искать, куды они позабивались!

– Айда! Аграфёна пущай в избе опнётся, не бабье дело в такую сутемень лезть.

– Ты, Никишка, чё распряжашься? Кто командир? Я покуль. Вот я вам и приказываю: сидеть и – ни с места! От жилья да от людей кони далёко не уйдут. Они ж не таки глупы, как вы! Метель улягет – вернутся.

Чоновцы глухо зароптали, но в открытую пререкаться и ослушиваться никто не решился. Игнат так и остался сидеть у порога, свесив обнажённую коротко стриженную голову свою. Будёновка валялась в ногах. Спустя некоторое время он виновато поднял набрякшие глаза на Феньку-Стрелка.

– Товарищ командир, дозволь мне ишо раз пройти по логу? Метель вроде стихает. Поди, отыщу лошадок-то.

– Стихает, говоришь? Ступай, разведай, да тока чтобы скоренько. Ты, Тимофей, давай с им. Четыре глаза – энто не два. По следам ищите. Да оружье возьмите. Мало ли чё.

– Есть, товарищ командир! – бодро откликнулись оба бергала и, повеселевшие, растворились за дверцей в снежной круговерти, напор которой заметно ослабевал, а серое небо прояснялось, и кое-где тускло проступала синева.

– К вечеру морозец шибанёт. – Тимофей покрутил головой, зачем-то шумно втянул в себя несколько раз подряд холодный воздух, будто принюхивался и мог определить по запаху – в какую сторону ушли кони. – Врозь пойдём, Игнат. Ты ступай к тому лесочку под горой, а я обойду вот энтот бугор. У гребешка, вишь, рябина, там и встретимся. Тока гляди, не нарвись на кержака, он поди уж недалёко теперя.

– Ладно. Ты, Тимоша, вкруг себя по сумётам боле зыркай. Где ни то, да поди ж, отыщем не приметённые следы. Найдёшь первым, дай знать. Ори шибче, чтоб я услыхал. Ну, с Богом. Тьфу ты! Когда ж мы отвыкнем от старорежимных присказок. Не доведут ведь до добра, ох, не доведут!

И чоновцы, кряхтя, полезли по сугробам, торя каждый в свою сторону по широкой рыхлой борозде. Снегу навалило выше колен, но он еще не успел слежаться, ноги выпрастывались, словно из пуха, без видимого труда.

Зайдя в заснеженный пихтач, Игнат только и успел пригнуть пушистую лапу, чтобы открыть для глаза полянку впереди, как получил тупой удар по темечку и без памяти ткнулся носом в сугроб. Очнулся он от того, что кто-то сильной рукой тряс его за плечо и легонько твёрдой ладонью бил по щетине. Во рту Игнат ощутил тряпичный кляп. Молодой синеглазый бородач со свирепым лицом, как показалось пришедшему в себя бергалу, деловито склонился над ним. «Неужли всё, конец?! – пронеслось в раскалывающейся от боли голове. – Доигрались, мать твою, в следопытов!»

– Очухался? Вот и молодец. Сказывай, сколь вас и откуль путь дёржите? – Прокоп, а это был именно он, весело поправил путы на заголённых запястьях Игната. – Будешь смирным, оставлю в живых. Раскукарекаешься – пеняй на себя. Лады?

Игнат согласно закивал. Прокоп двумя пальцами ловко освободил рот бергала от вонючего кляпа, отбросил этот лоскут, отрезанный от нательного белья чоновца, в снег и приготовился слушать.

– Пятеро нас. Лошади вот оборвались, ищем теперя с Тимохой.

– Поводья я обрезал, чтоб совсем не околели коняги от забот ваших. Довели скотину, вояки. В тайге-то, чай, заблудились? – Прокоп как-то непонятно глянул на чоновца. – Аль дело какое здесь промышляли? Смотри, не юли, молви как на духу.

– Мы искали в тайге беглых, они побили насмерть наших конвоиров, да пали снега, дорогу назад утеряли. – Игнат не знал, как сказать так, чтобы не сболтнуть лишнего о делах красных карателей и своём участии в пожогах кержацких деревенек и зимовий. – А избы ваши пожгли да стариков убили вологодские. Ох, уж и люты энти лапотники! Ни комиссар, ни командир остановить ихнюю ненависть к вам не сумели! Они так разъярились, что и нас бы постреляли, не будь у нас оружия. Счас где-то по тайге рыскают. Ох, и бояться же их надобно тебе, ноне они яко медведи-шатуны, тока пулей унять, тока пулей! Однако ж, в случае чего мы с товарищами тебе, брат-охотник, прости, имени твоего не ведаю, пособим. Ты б меня развязал, мы всё ж обои рабоче-крестьяне?

– В родню-то не набивайся, бергальское чучело, – беззлобно отозвался Прокоп. – Лучше сказывай, да без вранья, баба – командирша с вами?

– Дык в избе они греются.

– Давай-ка хайло на время заткнём опять, – кержак подобрал с натоптанного снега тряпку и ловко сунул кляп дёрнувшемуся судорожно Игнату в рот. – Да ты не рыпайся. Денёк жизни ты себе отработал. Дыши носом. А я скоро. Трезор, – место! Карауль!

Лайка вильнула пушистым хвостом-колечком и улеглась чуть поодаль от Игната, а Прокоп исчез за пихтами. Вернулся он через минут двадцать. За ним, по лыжне, ломая её и проваливаясь, на верёвке, с кляпом во рту, брёл, пошатываясь, связанный Тимоха. Под левым заплывшим глазом его темнел синяк.

– Вдвоём вам будет веселее. – Прокоп снял лыжи, выбрал верёвку к себе так, что Тимоха оказался рядышком с лежащим под пихтой Игнатом, и стянул, стреножил петлями и узлами ноги обоих пленников, а конец верёвки обвязал вокруг ствола. – Так-то оно надёжнее. А я покуль проведаю остальных. Трезор, – место! Карауль!

Первый час после ухода Игната и Тимофея в зимовье пробежал незаметно. Фрол на табурете у окошка отысканными накануне в ларе суровыми нитками и толстой иголкой чинил гимнастёрку, Фенька, закинув руки за голову, скучала на застеленных дохой нарах, Кишка-Курощуп, выложив патроны из барабана на тёсаный стол и что-то мурлыча себе под нос, чистил револьвер. Избу выстуживало.

– Товарищ командир, – подал голос Фрол, – поди, затопим печь. Кости ломит от холодрыги!