Ты умрешь влюбленной

Он улыбнулся, совершив поклон в сторону Юбера, промахнувшись лишь градусов на двадцать.

– Я слепой с некоторым стажем. – Он сделал пару шагов в сторону окон, конец его трости зацепился за ножку кресла, исполненного в форме тюльпана и обитого светло-зеленым сукном. Филипп Ардити протянул руку, его пальцы, затянутые в перчатки, легко коснулись подлокотника. Он цепко ухватился за спинку, крутанулся и сел, закинув ногу на ногу и вздернув подбородок.

У Веры защемило сердце и от восхищения элегантностью, с которой он все это проделал, и от мысли, что человек так стойко сопротивляется своей ущербности и делает колоссальные усилия, чтобы не выглядеть калекой в глазах других.

В эту же минуту хлопнула входная дверь, мягкой кошачьей походкой вошел Эмиль, бесшумно в своих кедах пересек кабинет и сел в другое кресло, составляющее пару тому, что занял гость.

– Добрый вечер, – проронил он, закинув лодыжку на колено и, слегка съехал вниз, развалившись в кресле. Он коротко представился, заявив, что готов слушать.

Эмиль выглядел очень странно для детектива в черной мятой толстовке с надписью Death Note, черными иглами крашеных волос и тоннелями в мочках ушей. Он скорее был похож на уличную шпану, анимешного персонажа или айтишника из «Хромых лошадей» – сериала про отдел британской разведки, куда собрали агентов-неудачников. Если бы клиент был зрячим, он, наверное, не стал бы иметь с ним дело. Хотя Вера ни разу не видела, чтобы кто-то вставал и уходил при появлении Эмиля. В основном к нему приходили по рекомендациям прошлых клиентов хорошо осведомленными, что человек с крашеными волосами и пирсингом не шпана, а бывший полицейский из BRI – бригады розыска и реагирования, которая занималась расследованием уголовных преступлений, убийств и похищений. Он имел офицерский чин и когда-то работал в отделе операционного управления материально-технического обеспечения префектуры полиции.

Страсть к психологии лжи привела Эмиля к тому, что он некоторое время был оператором полиграфа. Префектура хотела внедрить использование детектора лжи при допросах, но, увы, не вышло. Эмиль рискнул своим местом в BRI, занялся полиграфом, но быстро понял, что машина во многом проигрывает человеку с навыками профайлера. Возник конфликт с начальством. Сначала он яростно боролся, чтобы аппарат был внедрен в практику, а потом сам же заставил префектуру от него отказаться. И вылетел из полиции.

Так он начал собственную деятельность в качестве частного детектива.

– Меня зовут Филипп, я младший брат Рене Ардити и пришел, потому что наша семья заступила ту черту, за которой ее ждет погибель, – начал гость и замолчал. Его подбородок дрогнул, он стал снимать перчатки и уложил их сложенными вместе на колено.

Некоторое время висела тишина, слышно было лишь, как за окном то пронесется скутер, то проедет машина, из открытых кафетериев «Зазза» и «Ботеко», что располагались на первом этаже по обе стороны от угла здания, доносились голоса посетителей, отдыхающих за столиками.

Юбер поднялся.

– Быть может, вина?

Филипп Ардити, впав в прострацию, ответил не сразу. Секунд через пять он вздрогнул, вскинув руку.

– Нет, благодарю. Я пытаюсь собраться с мыслями и начать с того момента, который, как мне кажется, является началом наших злоключений, но боюсь, что бессилен найти корни зла. Потому я здесь. Если коротко обозначить задачу, – он выпрямился, положив трость поперек колена, – то на моего брата совершалось как минимум два покушения. Последнее, увы, удалось, он мертв. А на моего племянника, который по закону о наследовании во Франции стал пользовладельцем с правом распоряжения всем имуществом Ардити, совершается давление с целью засадить его в психушку.

Вера закусила губу, тотчас поняв, что речь идет о Даниеле с его непростым прошлым и травмированным детством. Видимо, ему досталось все от отца, но кто-то был не особенно этому рад. Вера не разбиралась во французском праве, поэтому подняла глаза на Юбера, имевшего за спиной тридцать лет адвокатской практики.

– Начало конца, – вновь заговорил Филипп, – наверное, было положено еще в далеком девяносто третьем, когда на скалах случайно разбился племянник Шарль. Даниеля измучили эти неугомонные полицейские, психологи из социальных служб… Я до сих пор задаюсь вопросом: правомочно ли было так терзать одиннадцатилетнего ребенка? Эти длящиеся по нескольку часов допросы наедине… Он был так измучен, что по ночам кричал и плакал. В тюрьмах, наверное, проявляют большее милосердие. Тем более имелась куча свидетелей, что он и Шарль в тот печальный миг находились на разных концах мыса дю Датье. А они все ходили и ходили, неделями, месяцами, почти все лето. И все это происходило в нашем доме на Лазурном Берегу, в Шато де Пон Д’Азуре, при живых отце и матери. Безутешные потерей сына, они не замечали, как мучают их дитя. Даниель очень талантлив, очень. С ранних лет занимался живописью и подавал такие надежды! Его называли современным Караваджо. Его работы потрясали академичностью и уникальностью. Но после того злосчастного случая, всех эти допросов он забросил занятия и впал в такую депрессию, что едва не умер. Несколько лет почти не учился в школе, менял санатории и врачей. К нему до сих пор не вернулось душевное здоровье. А мачеха пытается воспользоваться его несчастьем, особенно сейчас, когда он назначен узуфруктом.

Невольно Вера затаила дыхание, слушая Филиппа и проникаясь печальной историей его племянника. Он сидел прямой, как стрела, в этом своем черном пальто и с лицом, обращенным ни к кому, в пустоту. Странность придавали темные очки, делающие его похожим на пророка.

– Хм, а почему пользовладельцем назначен Даниель? – спросил наконец Юбер. Он слушал, скрестив руки на груди, опустив подбородок и приподняв брови, недоуменно покачивая головой. – Я правильно понял, вы говорите о старшем племяннике?

– Да, да, – всколыхнулся Филипп. – Я говорю о Даниеле – старшем сыне Рене, первенце. Он и его вторая супруга имели брачный контракт rеgime de la sеparation de biens, то есть они все заранее поделили. По старому завещанию Даниель был назначен узуфруктом. Новое Рене оставил недоделанным, его застрелили раньше, чем он внес правки, какие собирался внести… на днях.

– Позвольте, я уточню. – Юбер отошел от стола и принялся медленно прохаживаться по ковру, массируя висок. – Так как во Франции с девятнадцатого года сего столетия наследование облагается весьма высоким налогом… Насколько я помню, если имущество составляет свыше двух миллионов евро, государство присваивает себе сорок пять процентов. Сумасшедший грабеж, я считаю. И Рене Ардити решил воспользоваться самым простым способом обойти этот налог – передать право пользования имуществом, включающее и извлечения доходов, узуфрукту. Обременять узуфрукта, который несет ответственность за сохранность имущества, существенными расходами в виде налогов неправомерно, поэтому он их не платит, кроме текущих, естественно. Но узуфрукт – не значит полноправное владение, это… как бы выразиться яснее… что-то вроде опекунства над имуществом с возможностью извлекать прибыль.

– И узуфруктом назначен Даниель Ардити? – перебил дядю Эмиль, подгоняя его. Сидя в кресле, он покачивал ступней, свисавшей с колена, как бы это делал кот хвостом.

– Даниель – старший сын от первого брака. – Филипп сделал скупое движение ладонью, приподняв ее над тростью на пару сантиметров. – Наверное, брат мог назначить супругу, но с Сильвией у него были свои договоренности, это темная сторона вопроса. Меня? Я слепой. У нас есть еще родственник в Лионе, девяностотрехлетний старик, ему самому требуется опекун. За ним ухаживает сиделка. Оставался только Даниель, но… Загвоздка в том, что… Прошу меня понять правильно – такое в жизни иногда случается: его не интересует ни бизнес, ни деньги. Даниель занят искусством. Только оно и способно врачевать его раны.

– А сын от второго брака? – спросил Эмиль. Он снял ногу с колена и, взявшись за подлокотники, приподнялся, подложив ступню под себя. Ножки кресла неприятно скрипнули о паркет.

– Ксавье в завещании указан как номинальный владелец. Он собственник имущества, обремененный узуфруктом.

– Интересно. – Эмиль достал из кармана шоколадный батончик и стал с шумом вскрывать этикетку. Вера строго на него глянула, но шеф демонстративно откусил, начал чавкать и продолжил, жуя:

– Получается, Ксавье не имеет ни права пользования недвижимостью, ни извлечения из нее доходов до смерти пользовладельца, то есть Даниеля. А Даниель, в свою очередь, не может передать наследство своим детям, если бы они у него были. Зачем же отец так жестоко поступил со своими сыновьями?

– Да, согласен, это завещание вышло неудачным. Все никак не могли собрать более-менее рабочую версию, чтобы обойти этот проклятый налог, введенный в две тысячи девятнадцатом году. Рене хотел все исправить другим завещанием, но не успел его дописать. Они с Сильвией так часто спорили по поводу раздела имущества! Она хотела видеть наследником Ксавье, а Рене мечтал, чтобы аукционным домом занялся именно Даниель. Рене был взбалмошным человеком, хоть и дисциплинированным.

– Очень противоречивые качества. – Эмиль вдруг смял недоеденный батончик и прицелился им в своего собеседника. Цветастый комок пролетел в сантиметре над головой Филиппа Ардити и исчез в распахнутых позади него балконных дверях.

Вера ахнула, Юбер крякнул. Но они не успели заметить реакции слепого, взгляды рефлекторно были прикованы к летящему объекту. Эмиль, видимо, проверял, действительно ли гость слеп.

Тем временем Филипп, почувствовав некое замешательство, обернулся на звуки, которые издали Вера с Юбером, на его лице отразилось легкое недоумение.

– Сейчас Ксавье взял на себя все дела Ардитис, – продолжил он. – Парень уже два года прекрасно справляется с должностью исполнительного директора. Да, он хороший маркетолог, организатор, и у него нюх на произведения искусства. Недавно продал три статуи Модильяни раннего периода за сумасшедшие, на мой взгляд, деньги. Но… сделка попахивает чем-то нечистым. Покупатель – политик из Южной Америки и…

Филипп Ардити замолчал. Он не имел права раскрывать тонкости ведения дел исполнительного директора, даже если это его младший племянник.

– У Рене были другие планы на аукционный дом, – продолжил он с горечью. – Ардитис основала его первая жена. И только ее отпрыск может возглавить его. Рене очень чтил память первой супруги, которая многое для него сделала. Идит была человеком искусства, и Даниель полностью пронизан искусством. Он ее сын до кончиков ногтей. Ксавье лишь хороший делец и организатор, сын Рене – его отражение. Без Даниеля Ксавье погубит Ардитис… потому что он… не всегда честен. В нем есть страсть к дешевым авантюрам. Черт возьми, он погубит… погубит Ардитис. Вот чего я пытаюсь избежать!

Его речь стала резкой, в голосе зазвенели стальные нотки.

– Вначале вы упомянули о покушении на Рене Ардити, – напомнил Эмиль, не сводя глаз с гостя. – Вы считаете, его убили?

– Да. – Филипп повел подбородком. – Его собирались убить еще в пятнадцатом. Это было покушение на убийство, но Рене предпочел не поднимать шума. Я остался без зрения!

– Вы про тот эпизод, когда загорелся его Rolls Royce шестьдесят второго года? – Эмиль вскинул бровь и достал телефон. Вера думала, он сделает пометку, но Эмиль стал снимать Филиппа Ардити на камеру, делая это без зазрения совести.

– Да, его Silver Cloud II. Вы хорошо осведомлены. Он был за рулем, я – на пассажирском, – не меняя тона, ответил Филипп.

– Вы выпрыгнули из машины за полкилометра до того, как Рене Ардити остановился. – Эмиль откинулся локтем на подлокотник и продолжил съемку, подняв телефон выше. Вера нахмурилась. Это было бестактно, но он продолжал свои проверки клиента на вшивость.

– Машину заливало дымом! – Филипп принялся нервничать, это была скорее реакция на слова, а не на действия детектива. Гость схватил трость и сжал ее в пальцах, однако чувство собственного достоинства не позволило ему ничего добавить. Вера поспешила на помощь.

– Вы не расскажете, что тогда случилось? – попросила она, уловив холодный взгляд Эмиля.

У шефа были свои способы формулировать вопросы. Некоторые из них он называл проверочными и контрольными, некоторые проективными и жертвенно-проверочными, некоторые – нейтральными. Именно особая смесь правильно заданных вопросов помогала выявить ложь. Рецепт сей смеси, увы, Вера пока не разгадала. Она, конечно же, читала про верификацию лжи, но стиль Эмиля значительно отличался от методов других профайлеров. Например, он, нарочно вызывая ту или иную эмоцию в человеке, зорко следил за тем, на какую другую тот переключится самостоятельно. Способность переключать и смешивать эмоции тоже могла многое рассказать о человеке. Это важная составляющая эмоционального интеллекта.

– Что тогда случилось… Кто-то подрезал один из шлангов бензонасоса. – Филипп принял вид человека, который вспоминает детали. Телефон в руках Эмиля он как будто не замечал. – Рене все-таки успел покинуть автомобиль раньше, чем он запылал, как олимпийский факел. Пожарные прибыли быстро, но коллекционный образец оказался безнадежно испорчен. То, что от него осталось, выкупили представители британского телевизионного шоу «Махинаторы», но, насколько я знаю, ничего не смогли сделать с остовом по сей день. В газетах написали, что причиной возгорания стали неполадки с бензонасосом, и только. Рене пришлось заплатить газетчикам, чтобы те не ворошили это дело.

– Почему он так поступил? Почему не позволил полиции и прессе разоблачить негодяя? – изумилась Вера.

– Бензонасос подпортил кто-то из семьи.

– Вы в этом уверены? – выдохнула она.

– Рене был в этом полностью уверен, но со мной обсуждать сей печальный эпизод летописи нашего семейства отказывался. Хотя и остался калекой и имел право знать правду.

Эмиль собрал брови на переносице и задумался, выключил камеру на телефоне. Несколько секунд он скролил ленту, а потом принялся набивать сообщение.

– После этого случая были еще какие-нибудь покушения? – спросил он с видом доктора, который расспрашивает пациента. Его пальцы продолжали клацать по экрану. Он нарочно включил режим со звуком и выкрутил громкость на всю мощь. Как он набирал сообщение, было, наверное, слышно и в доме напротив.

– Насколько мне известно, нет. Но Рене мог просто умолчать. Поэтому я не ручаюсь. – Филипп беспокойно вытянул шею.